Дуэль
— Представляешь, Семёнова посадили, — заявляет Юлька, — семь лет дали.
Мы сидим в кафе, вспоминаем прошлое, обсуждаем новости. За окном пасмурный сентябрь. Похоже, что дождь собирается нанести свой визит. Последний раз мы виделись с Юлькой на юбилее университета. И вот случайно встретились в метро. Она все такая же эмоциональная, конкретная и острая на язычок, одним словом журналист-профессионал.
— Как посадили! — я ошарашен новостью. — За что?
— За убийство, — констатирует Юлька — Она пристально смотрит мне в лицо, словно проверяет, какой эффект произвели на меня её слова.
Эффект равен разорвавшейся бомбе. Услышанное проделывает в моём сознании темную зияющую дыру. Требуется пояснение.
— И как это случилось? — интересуюсь я, после некоторого молчания.
— Шерше ля фам, — грустно улыбается Юлька.
— Вот как, — я глубоко вздыхаю и, прикрыв глаза, представляю Семёнова с его самоуверенным, пронзительным взглядом. — Значит, Игорь остался верен себе.
— Вот именно, — бормочет Юлька.
Когда-то мы все вместе учились на одном курсе. Игорь одно время считался моим другом. Почему же считался, он был моим другом. Или, быть может, все-таки считался? Во всяком случае, после той истории нашей дружбе пришел конец.
— Все подробности я узнала от знакомого следователя, — продолжает свой рассказ Юлька, — он как раз вёл это дело.
Минут через пятнадцать вся эта печальная история становится известной и мне. Оказывается Семенов, этот прирожденный ловелас и вполне сложившийся циник несколько лет назад по-настоящему влюбился в женщину. Роковая встреча произошла на презентации импортного оборудования. Семёнов тогда работал региональным представителем одной германской фирмы. Женщина (её зовут Светлана) оказалась на мероприятии совершенно случайно.
«Стечение обстоятельств, — акцентирует Юлька, многозначительно разводя руками, — её туда пригласил один знакомый поглазеть на чудо заграничной техники».
В общем, роман стал развиваться по нарастающей. Пламенное чувство завладело обоими любовниками так сильно, как если бы речь шла о жизни и смерти. И, как водится, муж Светланы узнал об измене супруги самым последним. И не от кого бы то ни было, а от соперника.
— Как это? — у меня вырывается невольный вопрос.
— Вот именно, как!? — восклицает Юлька. — Тут целая интрига в духе девятнадцатого века. Семёнов заявился к обманутому супругу и потребовал уступить ему женщину вместе с ребёнком.
— С каким ребёнком? — опять я в недоумении, думаю, быть может, что-то упустил.
— Так Светлана ждала ребенка от Семёнова, — произносит Юлька, как само собой разумеющееся.
Я уже ни чего не спрашиваю. Не спрашиваю, например, почему ребенок именно от Семёнова, а не от мужа. Не все ли равно. Драма имеет свои законы, свою завязку и трагический конец. Я слушаю Юльку.
После жесткого заявления Семёнова произошла драка. Но до смертельного исхода ещё оставалось время. И в этот момент муж Светланы предложил Игорю стреляться, заявив, что на даче у него имеется два ружья. Ну, прямо как на дуэли, Пушник — Дантес. Поехали на дачу. На даче Семёнов застрелил соперника. Сразу. Насмерть.
— Вот, в общем, и всё, — заканчивает Юлька своё повествование.
Я молчу. А что тут скажешь. Жил человек. Любил женщин, и женщины любили его. А теперь жизнь сломана и будущее неясно.
Мы говорим ещё немного. Потом Юлька вспоминает, что ей пора бежать по делам. Простившись, мы обещаем звонить другу по мере возможности. И вот я иду по улице в сторону метро. Дождь навязчив и уныл, как и смутное чувство, заполнившее мою душу. Я ни как не могу разобраться в своих чувствах. Не пойму, жаль ли мне Семёнова, все равно ли мне или же темное непостижимое удовлетворение подбирается к моему сомневающемуся сердцу? Я вспоминаю лицо Нади в тот самый вечер, когда она сказала мне, что любит другого человека и что между нами всё кончено. И я уже знаю, что тот другой человек, ни кто иной, как мой друг Игорь Семёнов. И зачем я их познакомил тогда? Ведь знал же, как ловко умеет подбирать он ключи к женским сердцам. В общем, банальная история. Кто не испытывал подобных стрессов, тем более в пору студенческого романтизма?
Помню я и наш разговор с Игорем. Я говорил что-то про дружбу, про обманутое доверие, еще про что-то бестолково-заунывное. Он же, снисходительно улыбнувшись, заявил мне: «Старик, она тебя не любит, успокойся». И я успокоился. Не сразу конечно. Но успокоился. Нашу дружбу я завершил фразой, сказанной тогда в сердцах: «Вызвать бы тебя на дуэль, да и шлепнуть». Семёнов пожал плечами: «Вызывай». Это было в конце пятого курса. Больше мы не общались.
Профессор истории
Много лет я преподаю историю в университете. На свою работу я смотрю как на искусство. И потому, читая лекции, я становлюсь немного артистом. Силой своего вдохновения я как бы заново творю историю, я погружаю студентов в давно минувшие эпохи и заставляю пышным цветом расцветать их воображение. И порой случается так, что они в своем творчестве превосходят меня.
Вот и на последних экзаменах произошло нечто подобное. Один талантливый студент рассказывал о последних днях земной жизни Христа. Рассказ его был убедителен, ярок, величайшая драма на земле разворачивалась во всем своем непостижимом трагизме. И вот когда приблизился миг приговора, студент произнес буквально следующее: «...в это время между Иисусом Христом и Понтием Пилатом прошёл серый человек, прошел и исчез в толпе». Признаться, я даже вздрогнул, услышав такое, и даже на мгновение представил этого серого человека, которого ни когда не было.
— Кто этот серый человек? — спросил я студента.
И потому, как неловко он выглядел, как медлил с ответом, я догадался, что слова эти явились для него самого полной неожиданностью.
— Сам не пойму, как это получилось, — произнес он виновато.
— Ничего страшного, — сказал я ободряюще, — такое иногда и у меня случается.
Экзамены прошли хорошо. Почти все студенты отвечали великолепно. Я ликовал. Вот только серый человек ни как не выходил у меня из головы. Он вдруг завладел моими мыслями, стал мерещиться в самых неожиданных местах, словно обретал реальность. Однажды мне показалось, что я увидел его в метро. После этого серый человек пропал из моих мыслей.
Через месяц мне приснился странный сон, который запомнился мне во всех подробностях.
Мне снилось, что я спустился в метро. Вокруг меня шли люди, печать заботы лежала на их лицах. Я же был беззаботен и в мыслях своих созерцал высокую гору, затянутую легкой дымкой и рой золотистых облаков, плывущих вдаль. Поезд представлялся мне проводником в мир моих грез и фантазий. И вот когда я уже собирался войти в вагон, сбоку меня кто-то окликнул.
— Постойте, подождите.
Я повернул голову и увидел мужчину, одетого во все серое. Был он невысок ростом, худощав, кожа на его лица имела серый оттенок, как если бы была покрыта пылью. В глазах же серых и холодных я увидел, как в зеркале, свой страх. «Серый человек» — прошептал я чуть слышно.
— Не нужно бояться меня, — произнес он вкрадчиво, — это всего лишь сон.
И услышав во второй раз его голос, я почувствовал, как фальшив и опасен его обладатель. Мысли мои смешались, исчезла гора, затянутая дымкой и золотистые облака растаяли в сером тоскливом тумане. Абсолютная тишина завладела пространством.
— Кто вы такой и что вам нужно от меня? — осторожно спросил я.
Серый человек улыбнулся. Какой же неуместной и тревожной показалась мне улыбка на его сером лице!
— Кто я такой, знать вам незачем, — мягко ответил он, — вас должно волновать нечто более важное.
— Что же это такое? — спрашивая так, я стремился придать своему голосу большую уверенность.
— Как это что! — театрально воскликнул он, — а разве вас не удивляет, что мы встретились глубоко под землей.
— Как это глубоко под землей? — я чувствовал, как холодеет все у меня внутри, — ведь здесь же люди, поезда.
Я ждал ответа. Но ответа не последовало. Багровый свет залил все пространство. И лишь серый человек был виден мне. Я взглянул в его лицо и увидел, как неуловимо стало оно меняться. Ежесекундно рождались новые образы. Сократ и Диоклетиан, Мессалина и Клеопатра, Понтий Пилат и Константин Великий, Людовик Святой и Калигула, Платон и Андрей Боголюбский... Нескончаемой вереницей мелькали передо мной мертвенно бледные лица мудрецов и реформаторов, героев и предателей, святых и шарлатанов. И чем дольше продолжалось это светопреставление, тем холоднее становилось у меня на сердце. Я стремительно слабел и даже крик ужаса не мог уже родиться в моей груди. Только одна чахлая мыль: «что им нужно всем» еще шевелилась в моём сознании.
— Они хотят снова жить, — услышал я голос серого человека, — жить в полную силу, а не занимать место на страницах учебников и в ваших лекциях, уважаемый профессор.
И как только были произнесены эти слова, растаял багровый свет, исчез серый человек и я проснулся.
Признаться, сон сильно взволновал меня. Несколько дней я находился под впечатлением и даже написал небольшое стихотворение, правда, без названия:
История — вся тишина и тлен,
Наличье фактов, дат и мнений.
Но мы невольно попадаем в плен
Таких ее глубоких откровений.
И все же это лишь игра теней
Давно уже исчезнувшей эпохи.
О судьбах живших некогда людей
Читаем мы бестрепетные строки.
В начале нового семестра я прочёл стихотворение своим коллегам, и оно им понравилось. Про сон, разумеется, я рассказывать не стал. Некоторые фантазии, знаете ли, дело сугубо личное!
Лейтенант
— Судя по возрасту, вы должны быть уже страшим лейтенантом? — женщина подозрительно смотрит на меня. Военный билет она держит раскрытым на той самой странице с записью двадцати летней давности о присвоении мне лейтенантского звания. В тот год я прослушал полный курс на военной кафедре университета.
— Ну, что поделаешь, — я сокрушённо развожу руками, — лейтенант Д’ Артаньян целых двадцать лет дожидался производства в капитаны. — Всем своим видом я демонстрирую личное несогласие со столь длительной проволочкой в отечественном чинопроизводстве.
Женщина улыбается. Видимо, мой юмор пришелся ей по душе.
— Ну, это мы потом разберёмся, — заключает она, — поднимем дело и разберёмся, почему вас так обошли.
— Буду вам очень признателен! — я изображаю на лице слабую улыбку.
Сотрудница военкомата продолжает задавать вопросы относительно моего семейного положения и размеров одежды. Я наблюдаю, как ровные строчки ложатся в мою учётную карточку и понимаю, что вновь попадаю под контроль военного ведомства. Почти шестнадцать лет я находился вне поля зрения министерства обороны. Воспоминания накатывают ленивой волной. В середине девяностых годов я покинул город, в котором прожил многие годы, но с военного учёта так и не снялся. В суете житейских дел не до того было. Развод, раздел имущества, поиск новой работы, черная полоса в жизни. Всего не перечислишь. Потом как-то всё утряслось.
По новому месту прописки я был обязан встать на воинский учет в двухнедельный срок. В противном случае налагался штраф. Но разве можно было в середине девяностых кого испугать штрафом! Постепенно я как-то перестал отождествлять себя с офицером запаса. Когда устраивался на новые места работы, кадровики особенно не изучали военный билет. Им достаточно было внести строчку, что я военнообязанный. Я же не спешил заострять их внимания. Честно говоря, мне не хотелось провести время на курсах переподготовки.
Так закончился двадцатый век, минули нулевые годы, а сотрудники военкомата меня по-прежнему не беспокоили. Я усматривал в этом веяние времени, так сказать всеобщее безразличие к насущным проблемам государства.
Иной раз я даже сравнивал себя с тем самым поездом с медикаментами, на котором достопамятный Александр Иванович Корейко выехал из Москвы в Ленинград. До Ленинграда поезд так и не доехал, а в Москву не вернулся. Он пропал по дороге. Наверное, мне и хотели присвоить очередное звание, но, увы, я об этом ни как не мог узнать.
В ноябре разразился жуткий коррупционный скандал в министерстве обороны. Последовали громкие разоблачения. Вся страна с любопытством узнавала, как чиновничья военная верхушка под шум военной реформы распродавала государственную собственность. Было горько осознавать, что гниль поразила и российскую армию.
— Ну вот, наконец-то, президент взялся за коррупцию, — констатировала супруга, листая новости в интернете.
— Думаешь!? — я с сомнением посмотрел на неё. — Скорее всего, это очередной спектакль. Сейчас накажут несколько козлов отпущения, а основные кукловоды как всегда останутся не при делах. Просто народ жаждет крови, а президент нуждается в имидже борца со злом.
— Может быть, ты и прав, — через некоторое время сказала жена, — но ведь так хочется верить в справедливость.
— Хочется, — согласился я.
Ночью мне приснился странный сон. Будто бы я иду по улице и встречаю российского президента. Какого именно, я не мог разобрать. И вот президент жмёт мне руку и поздравляет с присвоением очередного воинского звания. Какое это было звание, я тоже не понял.
Утром я рассказал сон жене.
— Надо же, — засмеялась она, — сам президент, какая честь.
А на другой день я обнаружил в почтовом ящике повестку из военкомата. Меня приглашали встать на учёт.
— Вот тебе и сон в руку, — пробормотал я, вертя в руках открытку с маркой и подписью военкома.
— Наверное, они хотят вручить тебе приказ президента, — констатировала супруга, ознакомившись с повесткой.
— Не иначе, — усмехнулся я.
И вот я стою перед окошком учёта офицеров запаса и жду, когда будут закончены все формальности. Сегодня я уже успел съездить в районный центр и сняться с учёта. Там ни кто даже не удивился столь запоздалому решению. Люди сейчас вообще многому перестали удивляться.
— Призывают ли у вас на курсы переподготовки? — задаю я сакраментальный вопрос, принимая свой военный билет с новой пометкой.
— Случается, — отвечает женщина.
Потом она смотрит на меня, должно быть понимает, как важен для меня ответ и с улыбкой добавляет:
— Но вы не беспокойтесь сейчас мало кого призывают, живите спокойно.
— И на том спасибо, — благодарю я, покидая военкомат.
На берегу Катуни
— Ну как, клюет? — мой вопрос адресован мужчине лет пятидесяти. Удочка в его крупных ладонях выглядит почти тростинкой. Сосредоточенный взгляд из-под густых бровей направлен в сторону поплавка.
— Так себе, мелочь всякая попадается, — нехотя отвечает он и кивает в сторону целлофанового пакета. Там действительно трепыхается несколько мелких рыбешек.
Мы стоим на берегу Катуни. Я и этот незнакомый мне рыбак. Еще вчера я был в Новосибирске, в объятиях огромного душного города, а уже сегодня пространство Горного Алтая поглощает меня без остатка.
— С полчаса как крупного леща упустил, — снова говорит мужчина. В его негромком голосе мне слышится жажда сочувствия.
— Должно быть, килограмма на два, — высказываю я смелое предположение.
— Не меньше, — оживляется мой собеседник, — почти у самого берега соскочил.
Я чувствую, что человеку желательно поговорить, отвести душу, напитаться надеждой. Но собственная моя душа желает иного.
— Красота какая! — мое искреннее восклицание сопровождается широким жестом, — в городах такого не увидишь.
Мужчина смотрит на меня вначале удивленно, но потом, видимо, что-то понимает и широко улыбается:
— Приезжий, значит!
— Приезжий, — охотно соглашаюсь я, — вот приехал к вам за хорошим настроением.
— Этого у нас полно! — радостно кивает мужчина и протягивает свою руку:
— Николай.
Мы знакомимся. Разговор на время замирает. Я не могу оторвать взгляд от Катуни. Она завораживает меня своей силой и стремительностью. Словно вырвавшись из запредельного мира, река творит здесь свою стихию. И кажется, что даже горы, нависшие над противоположным берегом, подвластны её неукротимой воле.
— Да, река у нас чудесная, — будто угадав мои мысли, задумчиво произносит Николай, — чистая, светлая, благодатная. Где такую еще найдешь в России?!
Я соглашаюсь мысленно, потом вслух. И снова мы молчим под шумный, неуёмный монолог реки. Сколько же ей лет? Десять, сто тысяч. Или, быть может, вот так неистовствует она со времён великого таяния ледников? И, значит, тогда сама вечность раскрывается перед нами в водах Катуни!
— Знаешь, мой внук недавно сравнил вон те камни со сказочными богатырями, — Николай показывает рукой на середину реки, где в окружении бурлящей воды высятся каменные громады.
— Действительно, похожи, — я поражаюсь такому точному и ёмкому сравнению. — Вылитые богатыри, только дядьки Черномора не хватает.
— Да там он, там, — смеётся довольный Николай, — ты только вообрази и сразу увидишь.
Я невольно заражаюсь настроением этого жизнерадостного человека. Смеюсь. Закрываю глаза, и смесь причудливых представлений вплывает в моё сознание вместе с утренней речной свежестью. Мне становится до одури уютно.
И я вдруг понимаю, что вообразить здесь можно все что угодно. И даже то, как тысячи лет назад древние тюрки вот так же как мы сидели на этом берегу и смотрели на свою реку.
— Как будто время остановилось, — я пытаюсь выразить охватившее меня состояние.
— Вот, вот, — соглашается со мной Николай, — верно сказано. Это понимать надо.
И мы опять молчим. Слушаем реку. Она быстротечна, как сама жизнь и мудра как сама жизнь. Облака над нашими головами складываются в причудливые узоры, которых в городах и во век не увидишь.
Мы слушаем реку и молчим...
 Скачать произведение
|
