|
1
За мостом начинался лесопарк. Железная дорога, уходя в перспективу, уютно ныряла под мост, чтобы мчать дальше, оживая иногда электричками. И вот — лесопарк: стеной встающая зелень, где сквозят клинописью берёзы, а дубы глядят насуплено, как всегда, и розоватые островки сосен кажутся воплощением детской мечты.
Когда-то здесь было много белок, они не боялись людей, шли на руку, робко ступая крохотными цепкими лапками — чтобы взяв ядрышко ореха, тотчас взлететь вверх и исчезнуть в густотах зелени. Теперь белки встречаются редко, и каждая встреча такая — крохотное счастье.
В центре лесопарка располагаются пруды — зеленоватые, удлинённые, с цементными бортами; в них запрещено купаться, но летом, в июльскую жару, кто обращает внимание на такие запреты?
Я смотрю в полупрозрачную воду, и у берега вижу семейство улиток, неподвижных — будто спящих.
Скоро осень.
Однажды я взял в лесопарк своего пуделя. Домашний, забавно-капризный он прыгал, требуя, чтобы его несли на руках, и потом, побегав немного по травке, лежал, высунув язык...
В стекле пруда отражаются белые, башнеподобные облака, и то, что скоро осень не отменяет тихой радости, льющейся в сосуд души...
2
В Петербурге зимой. В детстве был летом, но жара не очень подходит бывшей имперской столице. Теперь — блестящие плиты Невского, чёрная Екатерина, замедленно летящие снежинки, старый, раздолбанный, экскурсионный Икарус. Город разнообразно плывёт за стёклами; бульвары его, церкви...Храм на крови черезмерно пёстрый, громоздкий, витой. Сошёл у дома Мурузи — мавританские гроздья плодов, высоченные окна, лепнина. Жёлтый, крепкий, квадратный храм напротив. Отсюда просто выйти к реке, зачехлённой льдом, и вот он — город: весь, штрихами, шпилями, чернотой и светом — на нитях спущенный с неба.
3
Странный дом в одном из московских дворов — дом как соты: нагромождение пристроек; внутри — книжный магазин. Интеллектуальная начинка; ассортимент богат.
Нет — лучше просто движение по переулкам, меж берегами домов; особняки и палисады, тусклые стёкла. Или выйти к огромному дому, в коммуналке которого жил первые десять лет. Дом — как система, или даже отдельная страна. На пятом этаже жила старая болгарка, ловко гадавшая на картах. А часовщик дядя Костя? В ящиках его комода я любил шуровать, перебирать старые, блёсткие механизмы.
Пол щеляст. Соседка Машка — тихая алкоголичка — суёт мне конфетку. За окном — небольшая детская площадка с качелями.
Закрывая глаза, я вижу отца — в старой польской кожаной куртке, с потёртым портфелем — вернувшегося домой.
4
Во дворе две котельных. Одна крупнее. Обе белы.
В трико с пузырящимися коленями, в тельнике, плешивый, бородатый, весёлый мастер на одной из них изображает берёзовую рощу. Сквозная белизна радостного банала. Звенящая зелёно-золотистая трава. Ручей, текущий ниоткуда.
На второй котельной сначала появилась полоса горизонта, потом — низкие ёлочки, и далее сосны. Колорит был несколько сумрачен. Художника отвлекали соседи, он охотно курил, травил и слушал байки. Значит закат, подумал я, глядя на стену. Нет! Через два дня она расцвела золотыми и розовыми тонами, представив рассвет.
На другой стене котельной появились три сосны. Теперь, когда я иду домой, они приветствуют меня розоватыми острыми ветвями.
5
Под вишнёвыми деревьями стоит бильярд. Зелёное сукно пахнет пылью и временем. Сильно пожелтевшие костяные шары смачно стукают друг о друга и выписывают замысловатые траектории. Вместо сеток луз — дырки.
Когда-то, чтоб расширить веранду дачи, под фундамент я копал глубокую длинную яму. Накидав в неё всякой положенной дряни — бутылки, банки — дядя заливал цемент.
Когда-то здесь было многолюдно, шумно, весело.
Сложнее всего понять, где люди, которых знал и любил, и где время, которое ушло...
Грядки остались такими же.
6
Коридор коммуналки шумен, и явно преувеличен. Два старика алкогольного вида, оба в майках и трико, один с цыплячьей грудью, другой сизомордый — скандалят и матерятся. Толстая тётка армянской внешности варит густой суп. Всюду сушится бельё.
Он идёт и идёт, и есть нечто невозможно знакомое во всех переходах, коридорах, ступенях. Вот он уже во дворе — огромном, квадратном — монументальные стены взлетают вверх; массивные арки пугают тенями.
Всё так знакомо! Господи, где же это?
Вдруг — один из дворов закрыт, внутри — больница, белохалатные больные на прогулке, неподалёку — летнее кафе, перед которым клумбы с огромными, красными, точно воспалёнными тюльпанами.
Где я? Какой теперь год?
Смотрит газету на уличном щите — 1975! А был? 2010.
Значит дом, из которого я вышел — тот самый? Где я жил когда-то? И где-то в нём сейчас маленький я, которого давно нет, и отец, который умер давным-давно, и мама, которая, слава Богу, жива...
Купив торт, он идёт по бессчётным переулкам, изогнутым коридором, минует арки...и просыпается.
Просыпается в холодном поту, зная, что никогда не сможет истолковать символику сна.
7
Шутка сцепилась с шуткой, и два третьеклассника подружились. Один перешёл из другой школы, другой учился здесь с первого класса.
Дружба продлилась до конца школы, хотя у одного был сильнейший криз пубертатного возраста с последующим индивидуальным посещением, а другой стал отличником и комсомольским вожаком.
После школы тот — с неустойчивой психикой устроился на работу в библиотеку ВУЗа, у него появилась компания, стал выпивать.
Второй, поступивший на истфак МГУ попал в армию; немного переписывались, потом отношения сошли на нет.
Обычная история.
Похоже на жизнь.
8
Овальный сад перед входом в поминальный зал морга. Смуглая бронзовость листвы.
Три ступени вниз, и чёрный, матовый, траурный блеск стен заставляет вспомнить о...
-Будто спит! — тихо говорит входящая пожилая дама с гвоздиками в руках.
-Да нет, уже не спит, — отвечает сын, стоящий возле гроба.
В саду осень ветром снимает золотые, бордовые, красные листья.
9
Супов стоял и пялился в окно, стараясь рассмотреть получше движение возле гаражей. Сумма веток, сочетаясь в густую сеть, мешала понять — то ли бомжи подбирают место для пьянки, то ли...
Впрочем, Супов уже отошёл. На кухне, отрезав три ломтя паляницы, он включил плиту, и секунду полюбовавшись прозрачно-голубой коронкой пламени, закрыл её большой, не очень чистой, чугунной сковородкой. Щедро налив масла, стал жарить хлеб, не забыв про чайник. Коричневый кофе в чашке с малиновым ободком.
Не то, не то! Ну что это за начало для рассказа? Или ты не собирался писать рассказ? Или ты просто представил, что...
Супов с детства возненавидел суп — даже прекрасные, с насыщенным вкусом мамины щи, даже борщи её, где ложка в буквальном смысле стояла, а сметана едва размешивалась от густоты. Возненавидел, ибо кличка — хлёсткая, как удар и очевидная: Суп — сопровождала его с детского сада. И что тут будешь делать? Драться? Он дрался, конечно — иногда одерживая победу, иногда возвращаясь с расквашенной губой и подбитым глазом. Фамилия не становилась лучше, а суп вкусней.
Теперь, этот выросший Супов ест на своей кухне поджаренный хлеб и пьёт кофе, так и не разобравшись, что же произошло во дворе. Он и вообще-то редко доводил начатое до конца, а в жизни был вяловат, страдал эскапизмом. С годами он научился воспринимать мечты, как реальность, а реальность, как досадную помеху, вовсе не нуждаясь при том в психиатре.
Когда-то давно. Будучи подростком, он мечтал имел коллекцию монет. Великолепную коллекцию. И не было ничего лучше воскресных походов в клуб нумизматов с отцом, где ровный гул голосов плавал над столами, а серебряные кругляши жадно глядели в тебя...
Коллекция его была весьма жалкой, да и быть другой не могла, ибо достойное собрание требовало изрядных денег. Потом, уже юношей, он увлёкся атлетической гимнастикой, и так полюбил грохот полуподпольной качалки, где штанги с самодельными грифами обещали мощный мышечный прирост. Но...
А такое начало рассказа лучше? И что такое вообще рассказ? Плаванье ли свободное между берегами смыслов, или сгусток энергии, выброшенный на бумагу? Но — если повторять, описывать, дублировать жизнь — возникает вопрос — зачем
( «зачем» — вообще весьма коварный вопрос). И кто решится утверждать, что создаёт новую действительность? Кто?
Итак, Супов. Под сорок лет, одинок, бородат. Довольно крепок телом, и с вечно саднящим желанием решить теодицею. Кому он интересен со своим поджаренным хлебом, несостоявшейся нумизматикой, атлетикой и проч.? Кто вообще интересен кому в поле людей, не желающих чувствовать себя единым организмом?
...рассказ должен быть не написан, а вбит веховыми столбиками фраз в белую землю бумаги...
 Скачать произведение
|
Работы автора: Василек и водяной Индекс опоры Сгореть стихами для других все работы
|
