Творчество: Владимир Писарев

Росомаха и другие сказки

РОСОМАХА

А доводилось ли вам встречаться с сибирской росомахой? Это весьма своеобразный хищник. Вот идёт себе лесом, головой у самой земли мотает, ни на кого, вроде бы, внимания не обращает. Сопит, с боку на бок переваливается, как бы прихрамывает, при этом вся её косматая шкура туда-сюда ходуном ходит, а передние лапы выписы-вают какие-то замысловатые круги, словно заплетаются. Но за этой чисто внешней неуклюжестью кроются и ловкость, и мощь, и свире-пый нрав. И, самое главное, невероятная выносливость.

Росомаха не выносит взгляда человека, а поэтому всегда уступит ему дорогу. Она любит покрутиться вокруг лесных деревенек, всё вы-сматривает, за людьми наблюдает, и не даром — в отсутствие хозяев не прочь забраться в дом. И сельские жители знают, что если уж она в избу залезет, то всё вверх дном перевернёт: и посуду раскидает, и мешки с запасами порвёт, и постель разворошит. Что ни говорите, а тянется она к человеческому жилью, хотя ужиться с человеком не может — больно уж хищническая у неё натура. И никому не удавалось приручить росомаху. Не случайно у бывалых людей росомаха пользу-ется дурной славой, а в Сибири с ней связывают вот какую историю.

В посёлке, что когда-то стоял на берегу чистой, говорливой речуш-ки, жила вдовая купчиха. От мужа досталось ей и добра, и денег вдо-сталь, и крепкий, просторный дом, а вот детей-то не было. И жизнь её была тосклива. Нельзя сказать, чтобы она была совсем одинока — вме-сте с ней, в одном доме, доживала свои дни свекровь. Свекровь редко вставала с постели, а ещё реже выходила из дома, да и то лишь в яс-ный, погожий денёк на лавочке посидеть да на людей поглядеть, ста-рые косточки погреть. Побудет на воздухе часок, и то слава Богу — всё лучше, чем дни и ночи напролёт в постели лежать. А ведь и пришлось бы лежать, если не служанка по имени Машенька. Только Машеньке до старухи дело, только Машенька о ней позаботится — то водички попить принесёт, то настоя из трав, то чайку. Она и накормит, и в баньке попарит, и расчешет, и в постель уложит. Была она вниматель-на, терпелива да хороша собой, и красота её была особенная: не яркая, не броская, скромная красота — под стать характеру.

А купчиха свекровь свою не любила. До того не любила, что готова была из дома её выгнать, да только молвы людской боялась, а кроме того, где-то в глубине души надеялась, что рано или поздно старуха ей припрятанные богатства отдаст. Уж сама не знала почему, но вери-ла купчиха, что покойный свёкор сыночку-то не всё завещал, что где-то лежат его сокровища, ждут своего часа. Бывало, выведет Машенька старуху на воздух, на лавочку усадит, а купчиха в её комнату шасть и давай по шкафам да сундукам, по шкатулкам да ларцам шуровать. Всё перероет, ничегошеньки не найдёт, а успокоиться не может. Тем вре-менем старуха с Машенькой на солнышке посидит, утомится, в ком-нату свою вернётся и примечает, что вещи-то не на местах лежат. По-зовёт она невестку, спросит: «И кто же это у меня рылся? Нешто ро-сомаха в дом повадилась?» Купчихе-то ответить нечего. А свекровь помолчит, на кровать уляжется и добавит: «Или я совсем уже плохая стала? Всё-то мне мерещится. О-хо-хо, старость не радость...»

Однажды зимой пошла купчиха к знакомой заводчице. Идёт себе по улочке, утреннему солнышку радуется. Снег под ногами хрустит да скрипит, мороз за нос да за щёки хватает, поскорее идти заставляет. Но путь, слава Богу, не долог; подходит она к дому заводчицы, через калитку во двор идёт да видит, как у самого крыльца какой-то мужик меха из саней выгружает. Тут как раз заводчица выглядывает, мужика в дом зовёт да велит прислуге меха в горницу отнести.

Заходит купчиха в прихожую, с хозяйкой расцеловалась да сразу за расспросы, что, мол, за мужик, где добра столько раздобыл. Оказа-лось, что охотник партию товара привёз. А товар-то хорош! И соболь, и куница, и песец — всё бисером искрится, а лисьи-то шкуры что огонь полыхают. Нагляделась купчиха, всей этой красотой налюбовалась да принялась охотника рассматривать. Молод, статен, пригож, очи чис-тые, ясные, волос русый, брови ровные, прямые. К тому же голосом таким приятным говорит, да с расстановкой, вроде как с задумкою.

— Как же звать тебя, мил человек? — спрашивает купчиха, а сама очами его так и ест, так и сверлит.

— Фёдор, — отвечает охотник, — по батюшке Михайлович.

— А в каких же местах живёшь ты, Фёдор Михайлович? Где богат-ства такие добыл?

— Зверя, известное дело, в тайге беру. В тайге и живу — дом у меня в кедровнике, за третьим поворотом речки.

Тут он вздохнул, бровями повёл, на купчиху-то глаза свои ясные уставил, да так, что у неё дух перехватило.

Помолчала она, совладала с собой да опять выспрашивает:

— Скажи-ка ты мне, Фёдор Михайлович, а много ли добра у тебя такого? Мне как раз меха и на лисью шубу, и на песцовую надобны.

— Тайга велика, — отвечает охотник. — Будет тебе, пригожая барыня, и песца, и лисы вдосталь. К масленице привезу.

С тем он и откланялся. А купчиха с заводчицей за стол, за наливоч-ку, за самовар, чаи пить, о том-сем судить да рядить.

За разговором узнала купчиха, что охотник холост, вина не пьёт, неделями в тайге пропадает и до того удачлив в промысле, что во всей округе никто с ним сравниться не может.

Но вот день прошёл, ещё и ещё один, вот и недели пролетели одна за другой, и грянула масленица. Из далёких урочищ охотники пона-ехали. Среди них и Фёдор, меха для купчихи везёт. Приняла она его ласково, заплатила сполна, тут же Машеньку кликнула да велела бли-нов напечь, стол в горнице накрыть.

Стала купчиха гостя потчевать, на разные темы беседовать. Вот сидят они в горнице, а она всё Машенькой помыкает: то масла прине-си, то сметаны, то икорки к блинам, то самовар готовь.

Машенька только поворачиваться успевает, всякую снедь гостю подаёт, а он ей каждый раз улыбается да благодарности говорит. Тер-пела купчиха, да не вытерпела, прогнала служанку. «Сиди, — говорит, — у старухи в комнате и носа не высовывай!» Но вот накормила гостя, а он угощение похвалил, за щедрость поблагодарил, сам на порог — и был таков. Только и сказал на прощание, что охота на убыль пошла — пушной зверь скоро линять будет.

Так они и расстались, до лета не виделись, а летом беда пришла — нагрянул басурман на землю русскую, война началась. Молодые му-жики новобранцами пошли, а холостые — в первую очередь, среди них и Фёдор. Вот стоят они на улице посреди посёлка, здесь же и ун-тер-офицер, из уезда присланный. Народ их так и облепил, всякую снедь им в котомки суёт. Унтеру чарку предлагают, но он строг, уси-щи только разглаживает, от чарки отказывается. Но потом выпил-таки одну за Бога, царя и Отечество, потом ещё одну, ну а третью разве что для порядка — Бог, мол, троицу любит,

Купчиха тем временем приоделась, с крылечка сошла, решила-таки с Фёдором попрощаться, да пока через народ протискивалась, уже и команда строиться раздалась. Новобранцы подровнялись, унтер их глазищами так и буравит, покрикивает, народ отгоняет. Тут бабы все как одна в слёзы, заголосили. И купчиха всплакнула, Фёдора пожале-ла, но вдруг видит — о господи! — Машенька к нему подбежала, при всех-то обняла да всё-то лицо его расцеловала.

Тут купчиху словно громом оглушило, словно ушат холодной воды на неё вылили. Вернулась она домой темнее тучи. «Ах ты, бесстыжая девка! — размышляет. — При народе-то мужика целовать вздумала! Ах ты, разлучница...» С той поры стала она Машеньку попрекать при ка-ждой возможности, всё корить да нотации читать, да недовольство своё на ней срывать. Но Машенька всё терпит, ни слова не возразит, а купчиха от этого ещё больше злится да про себя приговаривает: «Ишь, негодница, ответом меня не удостоит! Но ничего, уж я-то гордыню твою пообломаю».

До того дело дошло, что свекровь не стерпела, за прислугу вступи-лась.

— Разве можно, — говорит, — попусту, безо всякой вины человека, словно зверя травить?

— Без вины? — переспрашивает купчиха. — Уж мне-то лучше знать, маменька, в чём её вина. И вообще, я здесь хозяйка. Вот захочу да из дома её выгоню!

И выгнала! Не могла со злобой своей совладать, не могла простить Машеньке её любви к Фёдору, её поцелуев.

Стала жить Машенька у родителей, на краю посёлка. Отец её на прииске коноводом был, а матушка по дому управлялась. Лишилась Машенька заработка, но родители её не корили, радовались, что те-перь она с ними будет. «Неужели для родной доченьки куска хлеба не найдём? — рассуждали они. — Зато теперь никто наше дитя обижать не будет». А Машенька без дела не засиживалась: и рукодельничала, и матушке во всём помогала.

А вот свекрови купчихи плохо пришлось — лишилась она машень-киной заботы. Позвала она как-то невестку, стала её упрашивать, что-бы прислугу вернуть. И так, и этак уговаривала, да всё напрасно — не соглашается купчиха, ещё пуще злится.

— Нешто ты смерти моей хочешь? — спрашивает свекровь. — Помру я без Машеньки.

— На всё воля божья, — отвечает купчиха. — Коли помрёте, маменька — значит, время тому пришло...

Старуха от такого ответа дара речи лишилась. А купчихе-то что? Усмехнулась — и весь разговор. Улеглась она спать, но утром, про-снувшись, непривычную тишину в доме приметила. Всю ночь свекро-ви не было слышно: не стонала да не охала, попить не просила, да и сейчас молчит, голоса не подаст. «Нешто и впрямь померла старуха? — размышляет купчиха. — А тайну припрятанных богатств так и не от-крыла — вот досада...»

Трудно сказать, в чём тут дело, но после смерти свекрови стала купчиха людей сторониться. То ли совесть её попрекала, то ли скор-бела она о прошедших молодых годах, то ли жалела о неведомых ей сокровищах, но была она молчалива, угрюма, редко выходила за воро-та, даже к заводчице не наведывалась.

А время-то шло. Фёдор в армии службу нёс, всякие невзгоды испы-тал, два ранения перенёс. И куда его только судьба не бросала. И в степях, и в горах, и в альпийских лугах воевать пришлось, и в атаку под шрапнелью ходить, и во вражьем стане лазутчиком побывать.

Но вот война закончилась, враг разбит, народ повсюду торжеству-ет, защитников своих чествует. И Фёдора со службы отпустили, да с почётом, с наградами — врагов одолел, Россию-матушку отстоял, всё честь по чести.

Прибыл он в губернию, в город, а оттуда прямиком в родные края направился. Идёт себе удалец-молодец, одно загляденье: форма на-глажена, сапоги начищены, грудь в крестах, сабелька на боку.

Шёл Фёдор дорогами, лесами пробирался — вот уже и идти недолго осталось. Заночевал он как-то в дубраве, костёр развёл, у огня задре-мал, да вдруг слышит, что окружают его со всех сторон. Причём не звери окружают, а люди. Слух у охотника чуткий, к тайге привычный, не подведёт.

Тут Фёдор на всякий случай сабельку из ножен вынул, да вдруг слышит голоса: «Не бойся, солдатик, мы тебе зла не причиним. Нам бы только у огня погреться».

Вышли из темноты три мужика, все при оружии — не иначе как раз-бойники. Сели у костра, вяленое мясо из котомок достали, сами едят и Фёдора угощают. В котелке взвар приготовили, сладкий, душистый. О том-сем посудили, а потом стали солдатика в шайку зазывать.

— Вот воевал ты, а что проку? — спрашивает один из разбойников. — Ранения да кресты — вот и всё твоё богатство.

— А мы-то время зря не теряли, — похваляется другой, — изрядно до-бра припасли.

— Человек ты военный, для нас полезный, — добавляет третий. — Не пропадёшь, коли с нами промышлять будешь. Разбогатеешь так, что и во сне не приснится.

Слушает их Фёдор, а сам чувствует, что дурман его какой-то гне-тёт. Вот уже глаза сами собой закрываются, руки и ноги отяжелели, что свинцовые стали, а голова-то к земле так и клонится. «Не иначе как зельем опоили, — размышляет. — Коли откажусь разбойничать, так ведь и убьют, глазом не моргнут. Ну ладно, лиходеи, ещё пожалеете, что меня встретили».

Пришлось ему в шайку вступить. Для отвода глаз он, конечно, о доле своей спросил, поторговался, а они-то обрадовались, наобещали, что не обделят, что всю добычу поровну делить будут, без обмана.

Тут Фёдора сон свалил, а утром разбойники его в логово своё пове-ли. Шли тайгой, потом в горы полезли, а там пещера, всякими товара-ми, всякими припасами полна. Тут и оружие, и сундуки с деньгами, и сукно в штуках, и меха — чего только нет.

На следующий день все четверо уже на промысел отправились, купцов у дороги караулить. Вот идут они лесами через те самые уро-чища, где Фёдор ещё до войны охотился. Дебрями пробираются да проходят как раз мимо волчьей ямы, Фёдором когда-то устроенной. Смотрит он, а яма-то цела-целёхонька — как и прежде, ветвями укрыта да листвой присыпана, кое-где уже травой поросла. Тут Фёдор в папо-ротники нырнул, яму обогнул, встал на краю ямы во весь рост да ли-ходеям кричит:

— Прощайте, ребята! Не по пути мне с вами!

Повернулся и спокойненько о них уходит, а разбойники за оружие да вслед за ним, да бегом, да в яму-то все и провалились, бока нало-мали. А Фёдор поодиночке их вытащил, связал крепенько, гуськом построил и в город погнал. Привёл их прямо к дому генерал-губернатора.

А вокруг народа собралось изрядно, целое столпотворение — всем на изловленных налётчиков поглазеть хочется. И купцы, что в своё время от них пострадали, тоже пришли, злодеев признали, стали Фё-дора хвалить да деньгами одаривать, в трактир его отобедать зовут.

Тут генерал-губернатор в окно выглянул, толпу-то увидал да за-беспокоился, уж не бунт ли случился. А полицейские докладывают, что вовсе, мол, и не бунт, а всё как раз наоборот, сплошное народное ликование по случаю поимки разбойников. Подумал генерал-губернатор, усами покрутил да велел лиходеев в острог препроводить,

а солдатика в апартаменты привести. Вот явился Фёдор, предстал пе-ред светлыми очами генерал-губернатора, по всей форме докладывает, что, мол, так и так, ваше превосходительство, по пути домой разбой-ников повстречал, логово их разведал, а самих хитростью взял. Тот его слушает да приговаривает: «Удалец! Удалец-то каков!» Потом на чай Фёдора пригласил, за самоваром о житье-бытье расспросил и, на-пившись чая, опять усами крутанул, глаза-то насупил и говорит:

— Вот что, солдатик, есть у меня мысль хорошая... Надо бы в губер-нии департамент охотничьих промыслов учредить. Да, вот беда, никак начальника подобрать не могу. Так не возглавить ли тебе департа-мент? — Я тебе и жалованье, и карету, и кучера, и чиновников полный штат — всё обеспечу. И дом для семейства в центре города.

На том они и порешили. И уже на следующий день Фёдор сел в ка-рету да на родные места поехал, но только не в кедровник свой, а в посёлок — Машеньку забрать.

Вот и берег речушки, вот и улочка, и дома за дощатыми заборами. Народ на карету смотрит да дивится, что за важная персона пожало-вать изволила. Фёдор тут же к Машеньке, родителям её челом бьёт, единственную дочь в жёны отдать просит. Повздыхали старики, по-грустили да благословили. Скоро и свадебку сыграли, и настало время молодым супругам в город перебираться.

Провожал их весь посёлок. И стар, и млад — все собрались, словно праздник какой. Лишь купчихи нет — целыми днями дома сидит, на улицу не показывается. Вот сидит она да вдруг слышит голоса люд-ские, шум да гам, песни да смех. Вышла-таки на крылечко полюбо-пытствовать и видит, как... Фёдор Машеньку на руках к карете несёт, на сиденье усаживает.

То-то ревность, то-то злоба в купчихе взыграли! Непричёсанная, в чём была побежала она, народ растолкала, до Машеньки добраться хочет, исцарапать, в волосы вцепиться ей норовит. Фёдор путь пре-градил, так она и на него набросилась. Благо, люди её оттащили, ус-покаивать принялись, да всё попусту — она ещё пуще буянит, а потом и вовсе разошлась: зарычала голосом нечеловеческим да отчего-то прочь из посёлка в лес убежала. Дивится народ такой свирепости, меж собой сетует: «Дошла баба. Сущий зверь, да и только».

Тут молодые ещё раз со всеми попрощались и в город уехали. На-род постоял да по домам разошёлся. А вот купчиха-то пропала, в по-сёлок так и не вернулась. И вот что любопытно: после этого случая стала появляться возле посёлка росомаха — выйдет из леса, злобным взглядом людей окинет да обратно в тайгу.

САВЕРИЙ И КНЯЗЬ

Расскажу-ка я вам историю, что приключилась в одном старом-престаром удельном княжестве. Началось все с того, что княжеские стражники наконец-то изловили матерого разбойника по кличке Прошка-секач. Нагрянули они в лес среди ночи, окружили бандитское логово, а поутру дружно навалились да одним махом всю шайку взя-ли, всех до единого разбойничков скрутили, приковали к железной цепи и в город погнали.

Привели их прямо в княжеский посад, на площадь, на колени в рядок поставили, самого князя ждут. Погуляли разбойники, на доро-гах-то пошалили, пришло время ответ держать.

Но вот князь вышел, банду оглядел.

— Ну что, отлетались, соколики? — спрашивает. — Сказывайте, много ли злодейства сотворили? Много ли крови христианской про-лили?

А разбойники молчат, глаз поднять не смеют, гнева княжеского боятся.

А князь опять за своё.

— Вы что, — спрашивает, — воды в рот набрали? Иль языки у вас поотнимались?

Тут он их взором хмурым окинул, повелел всех в острог на цепь посадить да допросить, а Прошку — особо, по всей строгости.

Как ни хитрили они на допросах, как ни крутили, как ни запи-рались, а на дыбе-то все рассказали, во всех злодействах покаялись. А вскорости им и волю княжескую объявили — всех до единого под то-пор. Но тут Прошка-секач вдруг просить стал, чтобы его к самому князю отвели — хочет, мол, перед смертью тайну великую открыть, душу облегчить. «Ведомо мне, — говорит, — где сокровища несметные припрятаны, да такие, что и во сне не приснятся».

Князю доложили. Но вот день прошел, ночь пролетела, а утром разбойников из темницы выволокли да на плаху потащили — всех... кроме главаря. Вот и поп свое дело вершит, и палач за работу принял-ся, а князь тем временем самолично в темницу спустился, всем страж-никам выйти велит да Прошку спрашивает:

— Одумался, голубь сизокрылый? Нешто откупиться вздумал?

— Об одной милости прошу, — отвечает Прошка, — выслушай меня, премудрый князь. Выслушай, а там и решишь, как со мной по-ступить.

— Эк, куда загибает! Как с тобой поступить, я еще вчера решил, так что сказывай, мил человек, время-то не тяни. Палач в работе, не след ему тебя дожидаться.

А Прошка головой помотал, вздохнул горестно и говорит:

— У отрогов гор, князюшка, что к Северу пролегли, где-то так в десяти-двенадцати дневных переходах сопки стоят, еловым бором ук-рытые. За сопками речушка по камушкам бежит, а за речушкой веко-вые лиственницы вдоль берега что стена выстроились. Меж листвен-ниц валуны попадаются. И белые, и серые, и зеленоватые — всякие есть, но самый большой валун розовый. Вот под ним-то сокровища и зарыты. Сорок сундуков с золотом и драгоценными камнями.

Князь разбойника выслушал, пальчиком ему пригрозил и мол-вил с улыбкой:

— Ох, хитер ты, Прошка, да меня не проведешь, от плахи не от-вертишься — врать-то складно не научился. Ну, посуди сам, откуда в лесной глухомани таким сокровищам взяться? В царской казне, поди, столько нет.

— Верные люди сказывали, — отвечает Прошка, — что покойный колдун сундуки под валун зарыл.

— И где же эти «верные люди»?

— На том свете, князюшка. Где же им еще быть-то? Слово, из-вестное дело, не воробей...

— Понятно... Но все равно не верю. Врешь, душегуб, а потому пора тебе по площади прогуляться! Палач заждался.

— Истину говорю, — взмолился разбойник. — Вот пошли людей с подводами, с охраной — увидишь, что не обманываю. А коли сокро-вищ там не найдут, так хоть на кол меня посади!

— На кол, говоришь? Ну, смотри, лиходей, не просчитайся! Уж что-что, а кол для тебя найдется!

Тут князь стражу позвал, велел с Прошки глаз не спускать, держать его в строгости, пропитанием не баловать. Потом очи свои ясные насупил, на разбойника хмуро, задумчиво взглянул, словно на-сквозь его пробуравил, да вышел вон.

Следующим утром отряд во главе с княжеским егерем, добрым молодцем по имени Саверий, отправился в путь. Шли лесными до-рожками, подлесками, сквозь чащобы продирались, а на восьмой день в болота уперлись.

Вечерело. Надо бы на ночлег остановиться, а негде — кругом сырость сплошная. Все вокруг осмотрели, подходящего места так и не нашли, но за осинами какой-то дымок приметили. Оказалось, что не-подалеку хутор стоит, а на хуторе ветхая старушка одна-одинешенька живет.

Постучали в дверь, в избушку зашли. То-то хозяйка гостям об-радовалась.

— Заходите, — говорит, — люди добрые. Всем места хватит. И на-кормлю, и напою всех, и спать уложу. По лесам-то наплутали, намая-лись, все ноги, поди, исходили.

Тут Саверий велел всем на ночлег устраиваться, а сам на коня да в разведку отправился, чтобы на завтра путь подходящий подыс-кать.

Вернулся в потемках, едва с дороги не сбился. Во двор въезжа-ет, а там и лошади, и подводы брошенные, а вот людей-то... нет. «Ну и ну, — думает. — Неужто спать легли и постов не выставили?» Заходит в дом, глядь — и в доме никого нет. Стал хозяйку звать. Звал-звал, да все без толку. Но, слава Богу, наконец-то она его услыхала, из своей спаленки откликнулась.

— Угомонись, — просит. — Что пожилого человека среди ночи будишь, спать не даешь?

— Отвечай, хозяйка, где люди князевы. Куда подевались?

— Люди твои, — отвечает старушка, — поели, попили да в лес за грибами ушли. — Там и ищи...

— Да кто же это по ночам-то за грибами ходит? — Быть того не может!

Тут он из дома вышел, решил хутор осмотреть, по закуткам пройтись — может быть, не все ушли, может быть, кто-то и остался. Идет, приглядывается. Вот и сараи с припасами, и сеновал, и курят-ник, и клеть с гусями, и хлев со свиньями. Свиньи спят, похрапывают, во сне похрюкивают, ушами похлопывают. «Куда же все пропали? — размышляет молодец. — Дело нечистое... Надо бы хозяйку расспро-сить».

Вернулся к дому, на крылечко взошел, хотел было дверь-то от-крыть, а она, оказывается, изнутри на засов заперта. Вот те на! Под-крался он к окошечку, в избу заглянул и глазам своим не поверил — в горнице огромная волчица прохаживается да все зевает, зубами поляз-гивает.

Хоть и был егерь не робкого десятка, много на своем веку по-видал, и лешаков, и ведьм всяких встречать приходилось, но тут не выдержал, струхнул, тут же на коня и с хутора прочь.

Вернулся в город, князю все как есть докладывает. А тот его выслушал, призадумался, плечами-то пожал, и говорит:

— Вот и не знаю, верный ты мой слуга, верить тебе более или нет — чудеса какие-то рассказываешь... А не может ли такого случить-ся, что сокровища ты на самом деле себе прибрал, а людей в топях на-рочно сгубил?

— Господь с тобой, добрый князь, — отвечает егерь. — Я ли верой и правдой не служил? За что обижаешь?

Но князьям, известное дело, лучше не перечить. Как ни оправ-дывался Саверий, да все напрасно — только пуще господина своего рассердил. Хоть и был князь стар и хвор, но характером крут. Ох, как крут! Осерчал, принялся Саверия костерить, а потом до того разошел-ся, до того разъярился, что повелел его тотчас в острог посадить, а по-утру казни предать. Вот так-то!

Сказано — сделано. Егеря в застенок упекли, а вскоре Таисия, его жена, пришла за супруга просить. Пришла, да только без толку — князь с ней и разговаривать не пожелал.

Вот уж беда так беда! Что было делать, к кому обратиться, к чьему состраданию взывать? Одно утешение — церковь. Вот и пошла бедная женщина в храм у самого Бога, у святых угодников заступни-чество вымаливать.

Из церкви ушла затемно, по пути домой нищенку монеткой одарила, а та ее спрашивает:

— Чем опечалена, красавица? Что за несчастье тебя гнетет?

Таисия о горе своем рассказала, а нищенка говорит:

— Можно ли помочь тебе, не знаю. Об этом тетушку мою лучше спросить.

Взяла Таисию за руку да повела по улочкам-закоулочкам, все дворами да подворотенками, вот и привела в домишко, что на окраине города у самой реки примостился. Вошли внутрь, а там старуха у печ-ки сидит, на коленях кошку пригрела.

Старуха Таисию выслушала, тут же за дело принялась. Какие-то травки да порошки из шкатулок достает, по щепотке в ступу кла-дет, пестиком растирает, в конопляное масло их высыпает, маслом светильничек заправляет. Взяла светильник в руку, зажгла, к чану с водой подошла.

Принялась колдовать, заклинания шепчет, глаза так и таращит, в воду заглядывает. Вот вода замутилась, затуманилась, рябью пошла. Со дна вереницы пузырьков поднялись, какие-то тени чередой про-скользнули, вода прояснилась, и увидели женщины Саверия. Вот он в остроге сидит, через зарешеченное окошко в небо смотрит.

Зарыдала Таисия, стала мужа звать, да только — вот беда! — он ее не слышит. А старуха говорит:

— Вот уж и не знаю, как муженька твоего вызволить — времени у нас маловато.

— Вызволи, — просит Таисия, — а уж я в долгу не останусь.

— Ничего мне не нужно, — отвечает колдунья. — Разве что с руки твоей перстенек — камешек в нем больно хорош.

Сняла Таисия перстень, отдала колдунье, а она его тут же на палец надела, оглядела со всех сторон и говорит:

— Ну да ладно, попробую муженька твоего от казни уберечь. Но только одно учти: придется ему с обликом человеческим расстаться — по-другому не получится.

— То есть как с человеческим обликом расстаться? — испугалась Таисия. — А какой же облик у него будет, если не человеческий?

— Ну, к примеру, змеи, мыши или птицы. Выбирай, который те-бе милее, да поспешай — до утра-то недолго осталось.

Что было делать? Подумала Таисия да выбрала для Саверия об-лик птицы.

Старуха вновь за дело принялась. И так, и этак колдует, час за часом заклинания твердит, по книгам рыщет, все новые рецепты про-бует, по шкатулкам, мешочкам да ларцам шурует, порошки в ступке растирает, а проку все нет. Вот уже из сил выбилась, на лавку у печи села, глаза закрыла, дышит тяжко, все вздыхает да охает.

А время идет: вот уже и сумерки забрезжили, и зорька занялась. Тут старуха словно очнулась, глаза открыла и говорит: «Перо в поро-шок надобно». Взяла кусочек гусиного пера, в ступке растерла, высы-пала в порошок, в масле развела, светильничек заново заправила, опять заклинания твердит. Вода в чане просветлела, и в этот раз уви-дела Таисия не мужа своего, а гуся. Самого настоящего гуся!

Тут в острог люди князевы пришли, чтобы узника на казнь от-вести, на гуся дивятся, рты пооткрывали, ничегошеньки понять не мо-гут. А он крылами взмахнул, на окошечко сел, сквозь решетку пролез и был таков.

Ну тут, конечно, в посаде суматоха поднялась, отовсюду стра-жа повыскакивала да за луки, беглеца подстрелить норовит, а он все дальше и дальше, все выше и выше в небо уходит, а вскоре и вовсе из вида скрылся.

Дело сделано; колдунья светильничек погасила, пот со лба утерла да полезла на полати отдохнуть, а Таисия спрашивает:

— Как же теперь Саверий мой? Так и будет в гусином облике жить? Но душа-то в нем человеческая. Нельзя ли ему вновь человече-ский облик принять?

— Вот чего не знаю, того не знаю, — отвечает старуха. — Слава Богу, что от погибели уберегли — этим и довольствуйся...

На том они и расстались. Старуха на полатях спит-почивает, Таисия домой идет, слезами умывается, князь в посаде стражу свою распекает, всех грозится в застенках сгноить, а Саверий тем време-нем... по небу летит.

Вот летит он себе над лугами, над лесами, но при этом никак понять не может, уж не сон ли ему снится, уж не наваждение ли какое, уж не плох ли он умом стал, коли птицей себя вообразил. Сколько ни размышлял, да так ничего и не придумал, так и не понял, что же с ним такое приключилось. К полудню притомился, решил передохнуть, водицы попить, благо внизу, среди лесов, как раз речка промелькнула. Спустился он прямо на воду, искупался, поплавал в свое удовольст-вие, жажду утолил, а потом выбрался на камень, что поблизости от водопада словно островок возвышался.

Кругом прохлада, покой, лишь волна на солнышке искрится, о камень плещет — рай, да и только. Стоит себе Саверий, отдыхает, бла-годатью речной наслаждается, да вдруг слышит какие-то странные звуки, что со стороны водопада доносятся. Не поймет, то ли плачет кто, то ли стонет, то ли причитает.

Подплыл он тихонечко к водопаду, сквозь падающий поток пещеру разглядел, а в ней водяного, хозяина этой самой речушки. Во-дяной Саверия увидел, головой этак горестно покачал и говорит:

— Вот уж беда так беда — доченька моя пропала. Пошла утреч-ком по дну речному погулять, так и не вернулась. И рыбы ее ищут, и раки, и улитки, а все напрасно — нигде нет.

— А не могла ли она на берег выйти? — спрашивает Саверий. — Вот я сейчас вдоль реки пролечу — глядишь, дитя и найдется.

— Да нет, — отвечает водяной, — не трудись понапрасну. Отро-дясь она на берег не выходила, все в реченьке гуляла. Да и что ей на суше делать?

Промолчал Саверий, спорить не стал, но от замысла своего не отказался. Взмахнул крылами, поднялся в воздух, над водой летит, по сторонам посматривает. Час с лишним над берегами кружил, и не зря — приметил, что в деревеньке, примостившейся у поворота реки, во-круг одной избы народ собрался, так и облепил ее со всех сторон, так и норовит через окна вовнутрь заглянуть. «Нешто свадьба? — размыш-ляет Саверий. — Да не время сейчас свадьбы-то играть — сенокос в раз-гаре, хлеба не поспели». Решил он разузнать, в чем дело, прямо на крышу дома сел, к людским разговорам прислушался.

Оказалось, что доченька водяного утром в рыбацкие сети попа-ла, что сейчас она в избе, с крестьянскими детьми в куколки играет, вместе с ними пообедала и уходить не собирается. Тут Саверий голос с крыши подал, людей вразумил, чтобы немедля дитя водяному вер-нули.

— Вы скажите ей, — говорит, — что батюшка горем убивается, нигде сыскать ее не может. Разве можно так отца родного огорчать?

Подивились селяне на говорящего гуся да слова его доченьке водяного передали. Она же, узнав о беспокойстве родителя, с людьми попрощалась, к реке поспешила. Проводили ее всем народом, да гос-тинцев ей надарили, да куколку ей вручили, да просили батюшке по-клон передать и извинения, если, мол, что не так. Вот вошла она в ре-ку по пояс, людям ручонкой помахала, сказала, что в гости еще наве-дается, да в волнах и скрылась.

Народ у реки постоял да по домам пошел, доченька к водяному по дну реки идет, поторапливается, а Саверий следом плывет, до са-мого водопада ее провожает.

То-то обрадовался родитель возвращению дитяти своей! Так и обнимает ее, так и ласкает, целует да по головке гладит. Саверия хва-лит, всем речным обитателям в пример ставит, а потом говорит:

— Вот уж и не знаю, гусь ты мой разлюбезный, чем за доброту твою отплатить. Скажи, нет ли у тебя нужды какой, не гложет ли тебя хворь, наваждение или иная напасть? Говори, а уж я-то для тебя все, что в моей власти, сделаю.

— Спасибо, — отвечает Саверий, — да только я и сам не пойму, что со мной. Вот ты гусем меня назвал, а ведь на самом-то деле я не гусь, а человек...

— Вот те на! — удивился водяной. — Как же это сталось, что ты облика человеческого лишился? За какие такие грехи?

Саверию ответить нечего, а водяной посмотрел на него, пораз-мыслил о чем-то и говорит:

— Ну что же, добром за добро... Есть у меня водица, да не про-стая: она и хворь исцелит, и наваждение колдовское отведет, и сил прибавит, и старца омолодит.

Тут он отодвинул камень, что лежал в самом центре пещеры, а под камнем родничок бьет, хрустальные капельки в стороны разбра-сывает. Вода чистая, вкусная, холодная, аж зубы ломит. Испил Саве-рий один глоток, испил другой, третий, и — надо же! — прежний облик к нему вернулся. То-то водяной и его доченька обрадовались, а Саве-рий — само собой, что родился заново!

— Вот так-то лучше, — говорит водяной. Нельзя человеку в чу-жом обличье жить, нечистой силе уподобляться. Куда же ты теперь, добрый молодец? Далеко ли до дома тебе?

— Да в том-то и беда, — отвечает Саверий, — что, вроде бы, и дом есть, и путь недалек, а вернуться нельзя — гнев княжеский не позволя-ет.

Тут он рассказал о пропавшем обозе, о хуторе на болоте, о ста-рушке-хозяюшке, о волчице, а водяной выслушал его и говорит:

— Плохи твои дела, но бывает и хуже. Видно, придется тебе снова на хутор наведаться, что и как разузнать — не могли живые люди в одночасье безо всяких следов сгинуть. Но только одно учти: сказы-вали мне, будто бы старуха на хуторе не простая, нечистая, будто бы зельем каким-то пробавляется. А потому, мил человек, как на хутор придешь, в питье привередничай.

Поблагодарил добрый молодец хозяина речушки за доброе сло-во, за водицу. Откланялся да в путь-дорогу, пропавших людей разы-скивать.

Три недели лесами да болотами шел, до хутора добрался. На хуторе хозяйка кашу в ведрах таскает, свиней кормит да приговарива-ет: «Кушайте, славненькие мои. К осени жирку нагуляете, в самый раз будете». Саверия приметила, да егеря в нем то ли не признала, то ли вида не подала, но сразу в избу пригласила, да за стол, за еду, за пи-тье. Всякой снедью его потчует, чарочку подносит.

— Выпей, — говорит, — на здоровьице, закусывай да отдохнуть укладывайся.

— Спасибо, добрая хозяйка, — отвечает молодец, — но я хмельно-го не пью.

— Как не пьешь? Мужик, а не пьешь? Не бывает такого! Ты только попробуй мою наливочку, только пригуби — оторваться не сможешь.

— Не пью, — упорствует Саверий.

— Вот заладил, — обижается старушка. — А ведь моя наливочка особенная, хрюковкой называется. И сладенькая, и душистая — одно удовольствие!

Как ни уговаривала гостя, как ни упрашивала — все напрасно.

— Ну да ладно, — говорит, — вот кувшин на столе, вот и чарочка. Как надумаешь, так сам и выпьешь.

А дело к вечеру шло. Хозяйка на подворье умаялась, притоми-лась, в свою комнатку почивать ушла. Саверий ей доброго сна поже-лал, а она его только об одном попросила:

— Сделай милость, молодец, отвадь лешаков от хутора. А то ведь воруют по ночам: то курицу, то гуся утащат. Мне-то с ними не управиться, а ты человек крепкий, статный, вот огреешь одного-другого дубиной или рогатиной — глядишь, поумнеют.

На том и порешили. Взял Саверий рогатину, что в сенях стояла, вышел из дома, затаился возле сеновала. Стемнело, час-другой прохо-дит, кругом тишина, только лягушки на болотах квакают. Вдруг непо-далеку валежник тихонечко хрустнул, потом еще раз. Глядь — лешак к курятнику подбирается. Тут Саверий его подкараулил да как хватит рогатиной! С ног сбил, к земле прижал, да так, что у того дыхание сперло, а сам его поучает:

— Не годится чужое добро без спроса брать, человека воровст-вом разорять. Вот отведу тебя к хозяйке, будешь у нее прощения про-сить.

— Ой, только не это! — взмолился леший. — Лучше на месте убей, только к старухе не веди...

Удивился добрый молодец. Невдомек ему, отчего леший так хозяйки хутора боится, а тот со страху аж мелкой дрожью трясется да все приговаривает:

— Только не к старухе! Только не к старухе...

Вдруг слышится Саверию, будто бы неподалеку в бурьянах кто-то плачет. Присмотрелся, в темноте лешаиху разглядел. Вот уж страшна-то, слов не подобрать, а плачет... до того жалобно.

— Отпусти муженька моего, — просит. — Лешаенок дома дожида-ется. Совсем разболелся сыночек наш, ему бы супчика куриного. Для поправления здоровья.

— А где же дом ваш?

— Да вон за осинами пень в землю врос, под ним и живем, — от-вечает лешаиха и опять в слезы.

— Жалко мне лешаенка вашего, — говорит Саверий, — да только воровать-то не годится. Вы у хозяйки добром попросите. Разве для больной дитяти курицу не даст?

Тут он сжалился, лешего отпустил, а тот спрашивает:

— Ты, добрый человек, хрюковку на хуторе не пил?

— Не пил, — отвечает молодец. — А зачем тебе это знать?

— Да мне-то незачем, — отвечает леший. — А вот тебе надо бы этой самой хрюковки остерегаться. Старуха-то, поди, наливочку по-пить уговаривала?

— Уговаривала. А откуда ведомо тебе, что уговаривала?

— А оттуда, что она всех уговаривает. Как ты думаешь, откуда на хуторе столько свиней взялось? Не догадываешься? — Так знай же, то каждый, кто хрюковку пригубит, уже оторваться от нее не сможет, пока допьяна не напьется. А как напьется, свалится, заснет, так в са-мую настоящую свинью превращается! Вот недавно обоз из города приезжал, а теперь все в хлеву. Так-то!

Тут Саверия как громом поразило, стоит словно вкопанный, призадумался, а леший, не долго думая, курицу из сарая вытащил и был таков.

Ну и ну! Вот незадача! Как быть? Вернулся молодец в избу, хрюковку из кувшина в окно вылил, а вместо нее ягодный взвар на-лил.

Но вот утро наступило. Хозяйка опять гостя потчует, наливочку предлагает, а он и говорит:

— Оно и верно, надо бы хрюковки отведать. Только я к спирт-ному непривычный, а потому ты, хозяюшка, наливочку в погребе ос-туди — иначе не выпью.

То-то радость старухе! Тут же люк в погреб открыла, лесенку туда спустила, кувшин в холодок, в самый уголок примостила. А к обеду из погреба его достала, на стол поставила.

Саверий взвар в чарку налил, выпил, для вида поморщился, еще наливает. А хозяйка глаз с него не сводит, не нарадуется.

— Пей, милый, — приговаривает, а сама его по спине поглажива-ет, по бокам похлопывает. — Теперь не остановишься. Тебе у меня сытно будет. И каши, и картошки, и моркови — всего вдосталь. К осе-ни хорош будешь...

А молодец смекает: «Видать, не обманул леший. Старуха, поди, уже за борова меня посчитала».

Но вот кувшин иссяк, а гость трезв как стеклышко, просит еще наливочки охладить.

— Ну и крепок же ты, мил человек, — удивляется хозяйка. — Этак хрюковки не напасешься.

Но делать нечего, нацедила в кувшин все остатки из бочки да опять под пол полезла, чтобы в холодок-то его поставить. Только вниз спустилась, а гость тут как тут, лесенку из погреба вытащил, люк за-хлопнул.

— Посиди, — говорит, — в холодке, хозяюшка, сама хрюковки попей, а с меня хватит.

— Как так «хватит»? — удивляется старуха. — Быть того не мо-жет! Вот как напьешься, с ног свалишься, тогда и хватит.

Он молчит-помалкивает, ни слова в ответ, а она его все оду-маться уговаривает. Вначале уговаривала, потом грозиться, стращать стала, ну а под вечер взмолилась, чтобы простил он ее, из-под пола выпустил.

— Выпущу, — отвечает молодец, — коли расскажешь, откуда на-ливочку берешь, да научишь, как погубленным людям облик челове-ческий вернуть, да побожишься, что впредь хрюковкой промышлять не будешь.

Пришлось рассказать хозяйке о той самой травке-хрюковке, из которой наливочка готовится. Травка низенькая, мшистая, серенького цвета да с крохотными цветочками, чахлыми, блеклыми, белесыми. Растет она неподалеку, на опушке леса возле болотца, но днем ее не собрать — больно уж неприметная. А вот ночью — самое время, потому как цветочки у травки в темноте искорками мерцают, огонечками так и играют, ни с чем их не спутаешь.

Пришлось побожиться старухе, что впредь хрюковкой баловать не будет, ни единой души человеческой более не погубит. А коли на-рушит свое обещание, то пусть, мол, Саверий собственноручно ее убьет, а уж на том свете черти о ней позаботятся, огня да кипящего масла не пожалеют.

— А как людям облик человеческий вернуть? — настаивает Саве-рий. — Отвечай! Иначе не выпущу, так в погребе и останешься.

— Вот чего не знаю, того не знаю. Кто хрюковки испил, тот уже и не человек. Вот разве что совесть в нем проснется, разве что стыд одолевать будет, что напился допьяна.

Выслушал Саверий хозяйку, из дома вышел, отправился на по-ляну, где травка-хрюковка росла, да всю-то ее из земли повыдергивал, благо уже стемнело и цветочки хрюковки словно бисер под ногами поблескивали. Потом в избу вернулся, люк отворил, лестницу в по-греб спустил да вышел вон, но на всякий случай рогатину с собой прихватил. Не удосужился он в погреб-то заглянуть, а коли заглянул бы, то увидал бы там не старушку-хозяюшку, а здоровенную волчицу. Волчица из-под пола выкарабкалась, вслед гостю посмотрела, хотела было на него наброситься, но передумала — рогатины побоялась.

А он хлев отворил, свиней наружу выпроводил да погнал их в город, домой. Идут себе свинюшки, похрюкивают, ушами похлопы-вают. Тут и заря занялась. Вот и ранние птички запели, и туманы за-клубились. Повсюду роса блестками заиграла. Вот лесное озерцо, чис-тое, ровное. Свиньи воду почуяли, свернули к озеру напиться. Подо-шли, отражение свое увидели да заплакали, заголосили, пожалели о том, что хрюковки отведали. «Как же мы до жизни-то такой дошли? — сокрушаются. — Как же мы теперь домой-то явимся, на глаза нашим женам да деточкам? Срам-то какой! Кабы знать наперед, так лучше бы хмельного и в рот не брать!»

И надо же, постыдились они, посовестились — и тут же опять людьми стали. Вот радость, вот счастье-то! Обнимают друг друга, по-здравляют, Саверия благодарят.

Тут он их в город отправил, наказал обо всем князю доложить, а сам обратно пошел — сундуки с богатствами искать. «Вот найду со-кровища, — размышляет, — тогда, глядишь, князь меня и простит, сми-лостивится».

Идет себе с рогатиной на плече, через час-другой с хутором по-равнялся. «Дай, — думает, — к лешему загляну. Глядишь, что-нибудь путное подскажет». Прошел он через осинник, пень большой разы-скал, рогатиной по нему постучал.

Вылез леший, тот самый, что у старухи курицу уволок, оглядел Саверия и говорит:

— Надо же, живой! А мы-то думали, что хозяйка тебя загрызла.

— Как загрызла? — удивляется молодец. — Не бывает такого, что-бы человек человека загрыз.

— Эх, незадача! — отвечает леший. — Ты, видно, и не знаешь, что старуха по ночам волчицей оборачивается. Не догадался я тебе сразу об этом сказать...

Но тут лешаенок из норы выглянул, на рогатину испуганно смотрит, на гостя косится. А потом осмелел-таки, вылез, стал вокруг пня скакать, гримасы корчить. Развеселился, разошелся до того, что принялся у Саверия рогатину отнимать, да все за нос ухватить его но-ровит. Мать из логова выглянула, лешаенка за хвост хвать и под пень утащила, дабы не шалил без меры. Сама выйти постеснялась.

Посмеялся Саверий, на лесное семейство глядючи, и спрашива-ет:

— А известен ли тебе розовый валун, что за речкой среди веко-вых лиственниц лежит? И знаешь ли ты, что зарыто под ним?

— Что зарыто, не знаю, — отвечает леший. — А вот валун этот ни с каким другим не спутаешь. Сколько раз мимо него ходил, да все примечал, что прямо над ним в ветвях старой лиственницы филин си-дит. Сидит себе, помалкивает, вокруг поглядывает. То ли стережет что-то, то ли караулит кого — этого я не знаю, но по всему видно, что сидит неспроста.

Попрощался Саверий с лешим и снова в путь. На третий день до сопок добрался. Через сопки перевалил — на берегу лесной речушки оказался. Соорудил шалаш, костер развел, заночевал, а рано утром в сумерках пошел было к реке умыться, да на спящих уток набрел, двух добыл. Одну утку на костре пожарил, а вторую жарить не стал, в ли-стья папоротника завернул и в котомку положил. Днем перебрался че-рез речку, розовый валун отыскал. Глянул вверх, а там, в ветвях ста-рой лиственницы филин сидит, вниз смотрит, не шелохнется.

Тут Саверий возле валуна пристроился, котомку развязал, дос-тал жареную утку да за еду принялся. А филину, видать, тоже поесть хочется. Сидел он, сидел, терпел, да не вытерпел, к непрошенному гостю обратился.

— Ты зачем пришел? — спрашивает, да этак сердито, недовольно. — Что тебе в глухомани лесной надобно?

— А ничего мне особенного не надобно. Разве что дичи добыть — и все дела. Вот видишь, утку поймал. Могу угостить...

— Жареного не ем, — отвечает филин. — От твоей утки дымом пахнет.

— А я сырую дам.

Достал Саверий сырую утку, по кусочку отрезает да вверх на дерево закидывает. Филин утятину ловит, еле глотать успевает. Наел-ся, подобрел.

— До чего же вкусно! — говорит. — Никогда ранее утятины не пробовал. Все мыши да мыши — который год на мышах живу! Но ты скажи все-таки, что тебе в краях наших надобно. Может быть, чем помочь смогу.

— Да сущая безделица — сорок сундуков, что под валуном зары-ты, а более ничего и не надобно.

Тут филин чуть было с дерева не свалился, не иначе как с пере-пугу.

— Откуда тебе о сундуках-то известно? — спрашивает. — Кто те-бе тайну эту открыл?

— Прошка-секач князю рассказал, а тот — мне.

— Ну Прошка! Ну Прошка, — сокрушается филин. — Достанется ему от хозяина!

Тут филин вздрогнул, прислушался и говорит:

— Пора уходить тебе, добрый молодец! Хозяин идет, молодой колдун, сын того самого колдуна, чьи сокровища под валуном спрята-ны. Слышу его шаги... Через неделю-другую здесь будет, так что не мешкай, поспешай подобру-поздорову.

Поразмыслил Саверий да решил судьбу не испытывать. По-прощался с филином, оставил ему недоеденную утку, котомку на пле-чо повесил и поспешил в путь-дорогу, князю обо всем доложить.

Перебрался через речку, сопки миновал, лесами да болотами идет, поторапливается.

А филин все над валуном сидит, хозяина дожидается. На вось-мой день пришел хозяин, молодой колдун. Высок, статен, сажень ко-сая в плечах, волосы густые, длинные, черные. Лицом бледен, глаза глубокие да строгие, а в глазах-то искорки, словно огонечки во мраке поблескивают, во взоре раздумье сквозит, да раздумье недоброе, тяж-кое.

Подошел он к валуну, воздух ноздрями втянул и говорит:

— Человек здесь был... Утятину ел. Верно?

— Точно, был! — отвечает филин. — И утятину ел.

— И тебя потчевал?

— Верно, потчевал. Только как же ты об этом догадался-то, хо-зяин?

— Голос у тебя помягчел. Горлышко утиным жирком смазано.

— Тебя не проведешь, — согласился филин. — Ничего не утаишь — больно уж догадлив ты, весь в отца...

— Что есть, то есть, — усмехнулся колдун. — Но об одном лишь догадаться не могу — кто этому человеку о сокровищах рассказал. Он ведь за ними приходил? Верно?!

— Прошка князю выболтал, — отвечает филин, — а тот — молодцу, что здесь побывал.

То-то разгневался колдун! «Вот оно что! — говорит. — Хоть и утомили меня дорожки дальние, но с отдыхом, видно, придется по-временить. Молодца догнать надобно. А Прошку и князя потом дос-тану — никуда не денутся». Тут он в погоню пустился. Ногами что хо-дулями шаги отмеряет, голову вперед наклонил, словно пес по следу идет. К вечеру до хутора добрался. Решил на всякий случай к хозяйке заглянуть, о молодце расспросить. А хозяйка тут как тут.

— Заходи, — говорит, — мил человек, гостем будешь. Вот на-кормлю тебя да напою, да на ночь пристрою.

— Есть да спать мне некогда, — отвечает гость, — а вот попить бы не помешало.

Обрадовалась хозяйка, тут же в погреб — кувшин с остатками хрюковки достает.

Колдун чарку налил, хотел было выпить, да, видно, недоброе почуял. Поставил чарку на стол, на хозяйку глядит пристально, с со-мнением, так глазами и буравит. А она ему улыбается, смотрит до то-го приветливо, до того ласково, так добром вся и светится. Тут колдун невольно взор потупил, вздохнул, взгрустнул — на хозяйку глядючи, матушку свою вспомнил. Вот поднял чарку, лишь пригубил, а ото-рваться уже не смог — больно вкусна была хрюковка, больно душиста. Выпил все, что в кувшине осталось, захмелел да на пол и рухнул, здо-ровенным секачом тотчас оборотился.

А старуха давай его будить да в хлев загонять.

— Ишь, — говорит, — боров-то вымахал. В избе, безобразник, раз-легся. Ну-ка в хлев убирайся, да пошевеливайся — там твое место!

Кабан все похрюкивает, повизгивает, а вставать не хочет. Хо-зяйка давай кочергой его охаживать, наконец-то разбудила, а он толь-ко глазенки свинячьи на нее таращит, никак понять не может, что же это с ним случилось, отчего и почему он на полу оказался.

А тут как раз солнышко за горизонт закатилось, стемнело, и в один миг хозяюшка облик волчий приняла, зубы скалит, рычит, кол-дуна клыками хватает.

Но с вепрем шутки плохи! Как увидел он вместо старушки хищную зверюгу, как зубы ее на себе ощутил, так тут же и протрез-вел, вскочил, стал ее по избе гонять. Из дома во двор выгнал, настиг, клыками под брюхо поддел да так располосовал, что она тут же на месте и издохла. Разделался с волчицей и снова в путь, вслед за мо-лодцем, новую расправу учинить замышляет.

А Саверий из лесов да болот выбрался, по тракту идет. Уже не долго шагать осталось; вот и маковки церквей из-за холмов показа-лись, вот и терема видны. Все бы хорошо, а на сердце тревога. «Как-то, — размышляет молодец, — князь меня встретит? Нешто не про-стит?»

Идет в раздумье, да вдруг старичка какого-то увидал. Старичок седенький, сгорбленный, у дороги на камушке сидит, да одет-то странно... в одно исподнее. Подошел Саверий поближе, пригляделся и глазам своим не поверил — это, оказывается, сам князь! Сидит себе, пригорюнился. Ну и ну! Вот так встреча!

— Князюшка, господь с тобой, ты ли это? — спрашивает Саве-рий. — Как же это тебя угораздило? Где стража, где слуги твои? Неу-жто опять басурманы нагрянули да всех перебили? Вот беда-то!

Тут князь на егеря взглянул и со слезой в голосе отвечает:

— Кабы басурманы, и то бы ничего, а то ведь хуже!

— Хуже? — удивляется молодец.

— Куда хуже! Прошка, собачий сын, меня обманул!

— Обманул? Так на то он и лиходей, князюшка.

— То-то и оно!!! Посулил мне, видишь ли, все сорок сундуков из лесу доставить. «Дозволь, — говорит, — по рынку, по торговым рядам пройтись, а я, мол, нужным людям знать дам, чтобы сокровища в ус-ловленное место принесли».

— А кабы сбежал Прошка?

— Да как ему сбежать-то, Саверий? Я по рынку возле каждого лотка соглядатаев понаставил да велел Прошку к здоровенному ох-раннику цепью приковать. Но вот провели его по торговым рядам, в острог вернули, а он, супостат окаянный, и говорит: «Дело сделано. Два денька потерпи, князюшка, а на третий день сундуки в условлен-ном месте будут, возле старого дуба, что на горке среди буреломов высится». Но и это не все! Он, злыдень, поучать меня принялся. «В сундуках-то, — говорит, — богатства неимоверные. Коли люди богатст-ва эти узреют, то разум потеряют, убивать друг друга начнут да все порастащат. А потому надо, мол, сундуки вначале в казну привезти, а уж там самому и открыть».

— И ты опять поверил?

— И не говори, Саверий! Поверил, в том-то и беда! Послал лю-дей в буреломы, а там и впрямь сундуки рядами стоят, да старые, ржавчиной, плесенью тронутые. Вот привезли их в посад, в казну втащили, а я-то, дуралей старый, всем выйти велел, сам в казне затво-рился, на сундуки гляжу и думаю, который из них первым открыть. А они-то возьми да все разом и отворись! А из них разбойнички во главе с братцем прошкиным! Схватили меня, кинжал к горлу приставили да говорят, чтобы я Прошку велел из темницы выпустить, а не то, мол, на месте меня и порешат...

Егерь князя слушает и ушам своим не верит, а тот продолжает:

— Пришлось согласиться — больно уж помирать не хотелось. Прошку из темницы вывели, а разбойники тем временем потрудились изрядно — всю-то казну разграбили. Меня на телегу посадили, привя-зали крепко да сабельку над головой занесли. Вот так и поехали на глазах у всего честного народа...

— И где же отпустили тебя?

— Да здесь вот и отпустили. Да поглумились изрядно, и кафтан, золотом расшитый, сняли, и сапожки сафьяновые, и шапку соболью — все отобрали, в одном исподнем с телеги ссадили.

Выслушал Саверий князя, пожалел его и говорит:

— Нельзя тебе в исподнем в посад возвращаться — сраму не обе-решься. Потерпи. Уж я-то мигом обернусь, одна нога здесь — другая там, приведу слуг с каретой да с одеждой подобающей, все чин чином.

Тут он снова в путь-дорожку поспешил, пришел в город, рас-сказал, где и как князя видел. Тут же слуги да стражники за дело при-нялись, собрали все, что требовалось, в карету погрузили да поехали. Впереди Саверий верхом, с сабелькой на боку.

Приехали — глядь, а князя-то на камушке нет, князь-то на вер-хушку сосны забрался, а под сосной здоровенный секач пыхтит, ры-лом землю раскидывает, корни подрывает, дерево свалить норовит. Сосна накренилась, трещит, того и гляди свалится.

— Что стоите? — кричит князь. — Что зверя не гоните? Он же, окаянный, убить меня хочет!

Тут люди князевы за оружие да на кабана, а он на них — ухо-дить и не собирается. Силен вепрь, зол, изворотлив, от пик да мечей уклоняется, меж коней так и скачет, клыками их то и дело сечет; кони крутятся, мечутся, а всадники один за другим на землю летят. Но вот Саверий улучил момент, вепря подловил, сабелькой рубанул, левое ухо ему начисто отсек. То-то взревел кабан, то-то завопил да тут же наутек, в чащобе скрылся.

Слава богу, наконец-то зверюгу отогнали, принялись князя с дерева стаскивать. Спустили на землю, успокоили, водой напоили, приодели да в карету. Привезли в посад, в баньке искупали, в по-стельку спать-почивать уложили.

Лежит он еле живой, измученный, а заснуть-то не может. Толь-ко глаза закроет — тут же страсти всякие являются: то Прошка ножом грозит, то братец его с кинжалом подступает, то вепрь огромадный несется, клыками засечь норовит. Извелся князь, все бока отлежал, но без толку — нейдет сон, да и все!

Тут он о егере своем вспомнил, позвал его и говорит:

— Кабы не ты, Саверий, не уйти бы мне от кабана! Спасибо за службу, но объясни все-таки, как, отчего и почему ты гусем оборотил-ся, а потом опять прежний облик принял?

Тут Саверий рассказал обо всех своих приключениях, все как есть, без утайки доложил, а князь выслушал его и спрашивает:

— Не перепутал ли ты чего, Саверий? Неужто водяной и в самом деле похвалялся, будто его водица старика омолодить может?

— Нет, не перепутал, — отвечает молодец, — да и с чего бы мне путать...

Задумался князь, усмехнулся, бороду седую разгладил, на егеря приветливо взглянул, ласково да молвил с улыбкою:

— С этой поры, Саверий, назначаю тебя предводителем охраны моей, но это не все... Надо бы мне к водяному наведаться, водицы его испить. Так что готовь отряд — завтра утром, пожалуй, и выступим.

Сказано-сделано. Рано утром собрали бойцов-удальцов, князя на коня усадили да поехали. Впереди охрана, сзади охрана, а в сере-дине отряда князь; тут же и Саверий, от всякой опасности его бере-жет, по сторонам зорко глядит.

Но вот добрались они до речки. Князь охрану свою оставил, дальше один пошел. К водопаду спустился, в пещеру заглянул, а там хозяин речушки с доченькой сидит.

Доченька с тритоном играется: в плошечке его искупала, в рас-пашоночку приодела, кормить принялась. Комара ему дает, а тритон-то сыт, отворачивается, рот открывать не хочет.

Водяной на дитятку свою поглядывает да все посмеивается.

— Куда раскармливаешь? — спрашивает. — Он и без того вон как разъелся — скоро в распашонку не влезет.

А доченька опять за свое. «Покушай, — говорит, — за папу, за маму, за дедушку...»

Но тут водяной князя приметил, непрошенному гостю удивил-ся.

— Что тебе, мил человек? — спрашивает.

— Водицы, — отвечает князь, — той самой водицы, что из-под камня бьет.

— Водицы, говоришь? А для чего она тебе?

— Это уж мое дело, — сердится князь. — Кто ты такой, чтобы рас-спросами меня донимать? Смотри, как бы пожалеть не пришлось...

Испугалась деточка, на князя с опаской поглядывает да папень-ку вопрошает:

— Что мы плохого дяденьке сделали? — Отчего грозится он?

А водяной по головке ее погладил и всего-то в ответ:

— Зачастили люди сюда, а потому надо бы нам, доченька, дру-гое жилье подыскать. Ну да ладно, уж чего-чего, а укромных уголков в нашей реке предостаточно.

Тут он из пещеры вышел, вместе с доченькой в воду спустился и был таков. А князь, не мешкая, камень отодвинул да за водицу при-нялся.

Испил один глоток, испил другой, испил третий, жар по всему телу ощутил. «Молодею, — думает, — кровь гуляет, оттого и жар». Шапку снял, пот со лба вытер, на ладонь-то свою глянул и глазам не поверил — вместо ладони что-то непонятное, на рыбий плавник похо-жее. Тут князю не по себе стало. Сел он на камень, глядь — сапожки с ног соскользнули, а вместо ног — тоже плавники. Опешил князь, испу-гался, принялся было охрану звать, рот-то открывает, а... словечка единого вымолвить не может. Хотел было встать, да тут же и упал, да огромным налимом оборотился.

Бьется налим, воздух ртом хватает, задыхается. Бился-бился да наконец-то в реку из пещеры вывалился, поплавал туда-сюда, под ко-рягу залез. По сторонам поглядывает, на рыб да лягушек глаза тара-щит. Сидел-сидел, пообвыкся, успокоился, и вдруг показалось ему, что так оно всегда и было, что вся-то жизнь его под корягой прошла.

Но вот час минул, еще и еще один, а Саверий-то с отрядом кня-зя дожидается. Принялись искать: и в пещере, и в речке, и в камышах, и в кустах. И все-то рощи, дубравы вокруг прочесали. Да так и не на-шли, так без князя и воротились, так никто и не узнал, какая судьба ему выпала.

Саверий же к Таисии вернулся, в родной дом к семейному оча-гу и зажил счастливо. Но с тех пор князьям служить да поганое зелье пить зарекся.

А сундуки под валуном так и лежат, и филин на дереве сидит, и вепрь одноухий вокруг валуна ходит. Ходит да все прислушивается, все приглядывается — сокровища стережет.

СЕРЕБРЯНАЯ СОБАЧКА

Как-то раз в новогоднюю ночь ехал Дед Мороз через лес. Ехал, за-снеженным бором любовался, к вьюге прислушивался. И вдруг почу-дился ему... крик новорожденного ребенка. Да-да, новорожденного ребенка! И в самом деле, он не ошибся — в глубине бора, в доме лес-ника, только что родился мальчик. Надо бы поздравить малыша с Но-вым Годом, да только — вот досада! — Дед Мороз уже раздал детям все игрушки и ни одной про запас не оставил.

Что было делать, как поступить? И тут он вспомнил о красивой се-ребряной булавке, которую всегда носил при себе. Вся прелесть этой вещицы была заключена в ее головке, сделанной в виде маленькой, размером с ноготок, собачки. Но всем известно, что давать острую вещь младенцу нельзя, и тогда Дед Мороз отломал от булавки сереб-ряную собачку и подарил ее малышу.

С этой минуты ребенок не расставался с собачкой, она стала его любимой игрушкой. Научившись есть с ложечки, мальчик всегда ста-вил собачку на краешек тарелки, чтобы и она не осталась голодной. Научившись ходить, он обязательно брал ее на прогулку. Научившись читать, он ставил ее на стол рядом с книгой, чтобы и ей не было скуч-но. И так во всем — что бы он ни делал, собачка была рядом с ним.

Но однажды совершенно неожиданно она исчезла. Исчезла — и все! Где ее только не искали: и в кроватке, и на полу, и среди игрушек — все напрасно. Так бы она и пропала, если бы не Дед Мороз.

В канун очередного новогоднего праздника он, как обычно, разво-зил детям подарки. И вот, проезжая через леса, он вдруг услышал то-ненький голосок своей собачки. Ее жалобный лай доносился из чер-ной избушки, спрятанной в самой чащобе дремучего леса.

Удивился Дед Мороз, к избушке подошел, заглянул в окно и уви-дел старую ведьму. Вот она за столом сидит, сама с собой в кости иг-рает. А на полу кованый сундук стоит — в нем-то собачка и спрятана.

Рассердился Дед Мороз, в избу вошел и спрашивает:

— Отвечай, ведьма, каким таким образом серебряная собачка к тебе попала? Уж не украла ли ты ее у мальчика, сына лесника?

— Украла! — отвечает ведьма. — Для того и украла, что бы ты ко мне пришел, чтобы заветное желание мое исполнил.

Рассердился Дед Мороз пуще прежнего.

— Отдавай собачку! — говорит. — А не то бураны подниму, домишко твой снегами засыплю, льдами закую. Такой холод напущу, что и сама ты в сосульку превратишься!

— Коли так, — отвечает ведьма, — то и я в долгу не останусь. Вот возьму твою серебряную безделушку да в печь, в самое пекло брошу!

Пожалел Дед Мороз собачку, над словами старухи задумался, а она опять за свое.

— Отвези меня в царский дворец, — говорит, — на новогодний маска-рад. И дай мне такой наряд, чтобы стала я украшением праздника. И сделай так, чтобы все восхищались мною, чтобы сам царь красотой моей любовался!

— Ну что же, будь по-твоему, — отвечает Дед Мороз.

Тут он снежным вихрем обернулся, старуху подхватил, закружил и в столицу унес.

Вот и царский дворец, и огромный зал, в центре которого высится пышная, увешанная игрушками ель. В зале пустынно и тихо, гостей еще нет, но все готово для новогоднего маскарада.

Оглядев праздничное убранство елки, Дед Мороз спросил ведьму:

— Ты и в самом деле хочешь быть украшением маскарада?

— Ой как хочу! — отвечает ведьма.

— И чтобы хороводы вокруг тебя водили? И чтобы сам царь тобой любовался?

— Да! Да! Именно этого я и хочу!

— Ну что же, пусть так и будет! — воскликнул Дед Мороз.

И тут же неведомая сила подняла ведьму в воздух и понесла ее под сводами зала. И теперь уже трудно сказать, отчего так получилось, что оказалась она на ветвях новогодней елки. С этой минуты ведьма была одета в роскошное платье, обута в золоченые туфельки, вся в драгоценных браслетах, кольцах и прочих украшениях. Но главное состояло в том, что сама она... превратилась в елочную игрушку. Да-да, большую стеклянную игрушку!

Оглядевшись вокруг, ведьма увидела слева от себя стеклянного медведя, наряженного в расшитый серебром кафтан, справа — стек-лянного волка во фраке, а чуть ниже — стеклянного кабана в генераль-ском мундире.

Тем временем в зал вошли гости, и начался праздник. И вихрь хо-ровода закружил вокруг елки, и сам царь любовался игрушками, и были они украшением яркого, веселого, шумного маскарада.

Но когда праздник подошел к концу, и уставшие гости разъехались по домам, ведьму сняли с елки, бережно завернули в вату и вместе с другими игрушками положили в большую картонную коробку. Там она и лежала почти целый год — до нового маскарада.

А серебряная собачка вернулась к Деду Морозу, и с той поры он ее никому не дарил. Как-то раз он заглянул в ювелирную мастерскую и заказал целую дюжину точно таких же серебряных собачек. Одну из них он незаметно положил возле кроватки мальчика, сына лесника, а остальные решил носить с собой — про запас.

СИНЯЯ РОССЫПЬ

В далёких северных краях, в самой чащобе елового бора стоял большой, просторный шалаш. А в шалаше жил старик по имени Хол-лаф. Был он колдуном или нет, никто толком не знает. Но точно из-вестно, что мелкое лесное зверьё совершенно не боялось его. Свире-пые полярные волки относились к Холлафу с почтением и даже, пред-ставьте себе, слушались его. А вот белые медведи почему-то всегда обходили его стороной. Но никогда не ссорились с ним. И нет ничего удивительного в том, что старый Холлаф чувствовал себя истинным хозяином этого сурового края.

Следует отметить, что в лесу, помимо самого Холлафа, жили трол-ли. Это были низкорослые уродцы, более похожие не на людей, а на гнилые, замшелые, заплесневелые пни. Но даже тролли при всём сво-ём гадком характере почему-то ладили с Холлафом. И чуть ли не ка-ждый день ходили к нему в гости. И приносили ему разные лесные лакомства: то ягоды, то мёд, то орехи, то грибы — и не без причины.

Дело в том, что много лет назад Холлаф выстругал из витой, узор-чатой древесины карельской берёзы тоненькие дощечки. А потом, ук-расив дощечки резьбой, сделал из них карты. С тех пор тролли зачас-тили к нему в гости, чтобы сразиться в какую-нибудь простецкую иг-ру — в дурака или в пьяницу. Но играли они не на деньги, не на золото, и даже не на серебро, а на самые обыкновенные щелчки по лбу. Да-да, на щелчки! И так уж получалось, что каждый раз неизменно выигры-вал Холлаф. Оно и понятно — старому хитрецу не составляло ни ма-лейшего труда обыгрывать несмышлёных троллей.

За долгие годы тролли успели получить от него превеликое множе-ство щелчков, да ещё каких! Бывало, продуется какой-нибудь тролль в очередной раз, встанет перед Холлафом, глаза зажмурит, от страха трясётся, расплаты ждёт. А тот усмехнётся изуверски, неторопливо кисти рук разомнёт, суставами пощёлкает, а потом средний палец на правой руке послюнявит да такой щелкан влепит, что бедняга-тролль кубарем улетит. Улетит, но через денёк-другой снова к Холлафу зая-вится, чтобы отыграться — оно и понятно, недаром же говорят, что азарт пуще неволи.

Изредка случалось, что в эти края наведывались люди: иногда охотники, а иногда рыбаки. Но каждый раз старый Холлаф быстро выпроваживал непрошенных гостей. И в этом деле ему помогали и тролли, и волки — они, как и Холлаф, не любили непрошенных гостей.

Но однажды летом в нескольких милях от ельника, в котором жил Холлаф, нежданно-негаданно объявился молодой, энергичный, пол-ный сил дворянин, некто барон Чизз. Причём, он пришёл не один, а с целым отрядом воинов. Разбив лагерь на плоской вершине одной из скал, барон Чизз прочно обосновался в этих местах и, кажется, вовсе не собирался уходить.

Что и говорить, всё это очень не понравилось Холлафу. Выждав несколько дней, он разыскал в чащобе огромного матёрого волка, во-жака большой стаи, и, строго взглянув на него, сказал:

— Слушай внимательно, вожак! Барон Чизз — это очень опасный со-сед! Если мы не сумеем избавиться от него сейчас, то знай, что со временем в этих лесах не останется места ни для тебя, ни для меня. А поэтому собери стаю, окружи лагерь да одним махом разделайся и с бароном, и со всеми его людьми...

Выслушав Холлафа, серый хищник не проронил ни слова. Немного поразмыслив, он лишь кивнул головой и тотчас умчался прочь — со-бирать стаю. Не прошло и часа, как сотни волков вышли из лесов и потянулись к скале, на которой стоял лагерь. Окружив её со всех сто-рон, они по команде вожака начали подниматься вверх по склонам.

Но барон Чизз, что называется, не дремал. Он готовил достойную встречу! Не прошло и нескольких минут, как раздались хлопки тети-вы, засвистели, запели стрелы — и горячая волчья кровь обагрила ска-лы, и отчаянный визг и вой раненых хищников разорвал лесную тишь.

Следует отметить, что Чизз знал толк в стрельбе. И попасть в вол-чью тушу с дистанции в сотню шагов ему не составляло ровным счё-том никакого труда. Каждая стрела шла точно в цель! А люди барона, кстати сказать, владели луком и арбалетом ничуть не хуже его самого. И нет ничего удивительного в том, что очень скоро зубастым разбой-никам пришлось отступить. Поджав хвосты, они помчались прочь.

А Чизз весело кричал вслед:

— Куда же вы, милые зверюшки? Остановитесь! Ведь впереди зима, и тёплые шубы из ваших пушистых шкурок пришлись бы мне очень кстати! Люблю волчьи шкуры...

Слова барона возымели должное действие: хищники дружно уско-рили бег и через минуту-другую скрылись из вида. Оно и понятно — никому из них не хотелось расстаться со своей собственной шкурой.

Узнав о случившемся, Холлаф, представьте себе, ни чуточки не огорчился. Он лишь посмеялся над волками. Потом он разыскал в ле-су первого попавшегося тролля, достал из-за пазухи берёзовые карты и, весело подмигнув, спросил:

— Ну что, малыш, не сыграть ли нам в дурачка? Или, может быть, в пьяницу?

— Ещё чего, — нехотя ответил тролль. — Ты всё равно выиграешь. А щелканы у тебя больно крепкие...

— Не бойся! — дружелюбно возразил Холлаф. — В этот раз мы обой-дёмся без этого. Без единого щелчка!

— Без единого щелчка? — недоверчиво спросил тролль. — А на что же мы будем играть?

— Да на сущий пустяк! — с напускной беззаботность ответил Хол-лаф. — Тот, кто проиграет, должен будет пробраться в лагерь, чтобы одним махом отравить и барона Чизза, и всех его людей!

С этими словами он достал из кармана крохотную бледную поган-ку и еле слышно продолжил:

— Нужно единственное: незаметно бросить этот маленький, белень-кий грибочек в большой котёл — тот самый котёл, в котором люди ба-рона готовят пищу. Пустячок — и дело сделано!

— И в самом деле, сущий пустяк! — весело согласился тролль. — Нет ничего проще!

И они сели за карты. Как и следовало ожидать, игра была не слиш-ком долгой — в очередной раз победил Холлаф. Ему не составило тру-да обыграть глупышку тролля. И тому ничего не осталось делать, кроме как пойти в лагерь барона Чизза.

Добравшись до основания скалы, он без особых приключений под-нялся вверх по склону и, прячась среди выступов и трещин, наконец-то пробрался в лагерь. И затаился в куче хвороста, неподалёку от ко-стрища, над которым возвышался большущий, порядком закопчённый котёл. В это самое время два повара тушили в котле разделанного на части оленя. Один из них, орудуя черпаком, переворачивал в кипящем соусе куски оленины, а второй неторопливо очищал от кожуры голов-ки дикого чеснока.

Сидя в хворосте, тролль терпеливо дожидался своего часа — того момента, когда кухари хотя бы ненадолго отвлекутся, когда он сможет незаметно подбросить в котёл ядовитую поганку. Увы, нашему зло-умышленнику не повезло. Он дождался совсем другого.

Как бы между делом один кухарь сказал второму:

— Эй, приятель! Подбрось-ка дровишек, а то костёр того и гляди погаснет!

И тотчас раздался хруст сушняка, и охапки хвороста полетели в огонь. А потом кто-то схватил за загривок и нашего тролля и со сло-вами «Это что за гнилушка...» бесцеремонно швырнул туда же, прямо в языки пламени.

То-то заверещал маленький тролль, то-то завопил! Выскочив из-под котла, оставляя за собой клубы едкого дыма, он со всех ног ум-чался прочь. А повара, так и не сумев ничего толком понять, решили, что в костёр, по всей видимости, случайно попала крыса.

Вернувшись в лес, обгоревший тролль со слезой в голосе рассказал собратьям о своих злоключениях в лагере барона Чизза, и те дружно решили, что с бароном и его людьми лучше не ссориться. А то, чего доброго, и до костра недалеко.

Что касается старого Холлафа, то он после этого явно загрустил — наверное, по той причине, что впервые в жизни осознал своё бесси-лие, свою неспособность справиться с каким-то заезжим бароном.

Тем временем сам Чизз не сидел сложа руки. Без особых размыш-лений он решил построить замок на том самом месте, где стоял его лагерь. И закипела работа! Уже через полгода над скалой возвыша-лись высокие, крепкие каменные стены и две башни. А ещё через пол-года — четыре новые башни, тяжеленные железные ворота и подвес-ной мост.

Что и говорить, всё это ни чуточки не радовало Холлафа. Наобо-рот, очень даже злило. И он никак не мог расстаться с мыслью о том, что рано или поздно найдёт способ расправиться с Чиззом.

И вот однажды, играя с троллями в карты, он услышал от них о том, что в соседнем сосновом бору они не раз примечали гномов, ма-леньких лесных человечков, больших любителей золота и драгоцен-ных камней. И Холлаф смекнул, что крохотульки гномы — это тот са-мый народец, который сумеет погубить барона Чизза. Но для этого нужно было найти способ поссорить их с бароном — и уж тогда дело будет сделано.

Для начала старый хитрец решил самолично разыскать гномов, чтобы познакомиться с ними, а при случае и подружиться. В тихий, погожий денёк он взял большую корзину, наполнил её разной вкусной едой: и копчёным мясом, и солёной рыбой, и мёдом, и орехами. Туда же положил бурдюк, полный свежего берёзового сока, и со всей этой снедью направился в сосновый бор. Там он нашёл уютную полянку, сел на пенёк, поставил корзину рядом и принялся трапезничать.

Ест мясо, копчёной корочкой похрустывает, от удовольствия при-чмокивает, головой покачивает да всё приговаривает:

— Ой! О-ё-ёй! До чего же вкусно! Не мясо, а какое-то чудо! Чудо, да и только...

Ест рыбу и опять приговаривает:

— Ах! Ах-ах! Никогда до этого не пробовал столь вкусной рыбки! И сочна, и нежна! Во рту тает...

Щёлкает орешки и сам себе поддакивает:

— Хороши орешки! Один к одному! Один к одному...

Наевшись вдосталь, он на десерт полакомился мёдом, напился све-жего берёзового сока, а потом нарочито громко вздохнул и с сожале-нием в голосе изрёк:

Вот досада! Ел-ел, а больше половины осталось! И куда мне всё это девать-то? Сам не съем, а выбрасывать жалко. Угостить бы кого-нибудь, да только некого! Прямо беда какая-то...

Горестно повздыхав, поохав над снедью, он наконец-то дождался своего — услышал тоненькие голоса гномов, которые всё это время си-дели в зарослях колючек и неотрывно наблюдали за пиршеством не-знакомого им человека.

Набравшись смелости, один из них крикнул:

— Прошу простить за беспокойство, добрый господин. Но если вы не в силах скушать свой провиант, то мы вам поможем, так уж и быть...

— Да-да, поможем! — дружно поддакнули другие гномы. — Помо-жем! Конечно же, поможем...

Не успел Холлаф, что называется, и глазом моргнуть, как из кустов выскочили шестеро человечков, они со всех сторон обступили корзи-ну и с изрядным аппетитом принялись за еду. Вскоре неизвестно от-куда прибежали ещё трое гномов, а потом и ещё один.

Что и говорить, это были хорошие едоки! Уже через полчаса кор-зина совершенно опустела, в ней не осталось ни единой крошки.

— Вот и прекрасно! — радостно заключил Холлаф. — Воистину, мир не без добрых людей! Вы избавили меня от излишков провианта и та-ким образом оказали мне просто неоценимую помощь!

— Да что там! — простодушно отвечали гномы. — Приходите в любое время! Мы всегда рады помочь!

Чрезвычайно тронутый столь любезным предложением, Холлаф познакомился с каждым из своих «помощников», немного поговорил с ними на разные темы, а потом как бы между прочим заметил:

— Что ни говорите, друзья, но всем нам повезло в жизни! Повезло хотя бы тем, что мы живём в этих прекрасных, обильных краях! Здесь и леса, и горы, и реки, и озёра. Здесь и рыба, и орехи, и мёд, и грибы...

Тут он выдержал паузу, после чего, доверительно понизив голос, продолжил:

— Пару дней назад я был приятно удивлён. Совсем недалеко отсюда мне довелось найти — что бы вы думали? — четыре самородка. Честно говоря, я слабо разбираюсь в минералах, но это, по-моему, золото...

С этими словами он извлёк из кармана и вручил своим собеседни-кам небольшие, но самые настоящие золотые самородки. При этом он умолчал о том, что нашёл их вовсе не пару дней назад, а давным-давно. И вовсе не где-то поблизости, а в далёком ущелье, примерно в двадцати дневных переходах отсюда.

При виде самородков гномы все как один умолкли, но потом, по-пробовав их на зуб, дружно затараторили:

— Золото! Золото! Настоящее золото! Так где вы его нашли, доро-гой Холлаф?

— Совсем рядом! — преспокойно солгал Холлаф. — У самого основа-ния гранитной скалы, на которой стоит замок. Там этого самого золо-та полным-полно. Но только вот что обидно: хозяин замка, некто ба-рон Чизз, рано или поздно приберёт это золото к рукам, хотя по праву оно принадлежит лишь нам с вами, и никому другому...

Грустно вздохнув, Холлаф умолк. Тут он ещё раз поблагодарил гномов за «помощь», пообещал в скором времени вновь наведаться в гости, с чем и откланялся.

Вернувшись в свой шалаш, он сразу принялся за дело: оторвал от ближайшей берёзы кусок бересты, взял гусиное перо и, стараясь пи-сать поровнее, вывел черничным соком послание барону. Вот оно:

ЕГО СВЕТЛОСТИ БАРОНУ ЧИЗЗУ

Будучи человеком добропорядочным, сообщаю вашей светлости о том, что у основания скалы, на которой стоит замок вашей светло-сти, в изобилии имеется золото. Но гномы, эти жалкие воришки, са-мым наглым образом присваивают золото, хотя по праву оно принад-лежит вашей светлости. И только вашей светлости. И никому, кро-ме вашей светлости.

Друг вашей светлости.

Потом Холлаф свернул записку трубочкой, подозвал первую по-павшуюся ворону и ласково сказал:

— Милая птичка, будь столь любезна, сделай доброе дело. Возьми эту записку и отнеси её в замок, что высится над гранитной скалой. Отдай записку хозяину замка, барону Чиззу.

И ворона, схватив клювом берестяной свиток, тотчас пустилась в путь. Ей не составило ни малейшего труда долететь до цели. Немного покружив над замковым двором, она ловко юркнула в приоткрытое окно трапезной комнаты, где и увидела барона. Как раз в это время он обедал, ел густой, душистый грибной суп.

Пролетев над обеденным столом, ворона бросила записку хозяину замка, но при этом умудрилась попасть прямо в тарелку с супом. И горячие брызги полетели в разные стороны: и на скатерть, и на одеж-ду барона. То-то осерчал Чизз! То-то разозлился!

— Ах ты, злодейка! — яростно крикнул он. — Что же ты натворила! Ты осмелилась испортить мой любимый суп! Мой божественный грибной суп!

И он приказал слугам схватить ворону.

Увы, как ни старались слуги, но так и не смогли выполнить приказ господина — ворона преспокойно выпорхнула из окна и больше не воз-вращалась. Тем временем, лёжа в горячей тарелке, кусок бересты сам собой развернулся, и взору барона предстало столь необычное посла-ние неведомого ему «друга».

Прочитав письмо, Чизз забыл о любимом грибном супе и пустился в размышления о залежах золота, якобы сокрытого в земле по сосед-ству с замком. Ещё и ещё раз всё обдумав, он вызвал предводителя стражи и приказал выставить у основания скалы секретные посты, чтобы подкараулить и схватить кого-нибудь из гномов.

И результат не заставил себя ждать! Просидев в засаде два дня и две ночи, стражники сумели поймать гнома. Это случилось как раз в тот момент, когда гном, орудуя малюсенькой лопаточкой, рылся в земле — не иначе как в поисках драгоценного металла. Причем, он был не один! Стражникам удалось приметить ещё двух точно таких же че-ловечков, но оба они с быстротой молнии разбежались в разные сто-роны. Вне всяких сомнений, они спрятались где-то неподалёку. Спря-тались столь искусно, что люди барона Чизза при всём старании так и не смогли их найти.

Что касается гнома, попавшего в руки стражников, то он уже через несколько минут предстал перед бароном. А тот внимательно рас-смотрел крохотного пленника и, нахмурив брови, стараясь придать своему голосу как можно больше строгости, изрёк:

— Наглец! Ты осмелился воровать моё золото! Отвечай, разбойник, много ли самородков ты нашёл в окрестностях замка?

— Пока ни одного, — робко ответил гном, — ни единого, даже самого малюсенького самородочка...

— Вот ты и проговорился! — с хитрой улыбкой изрёк Чизз. — Ты ска-зал, что малюсенькие самородочки тебе не попадались! А это означает лишь то, что ты собирал только крупные самородки! Разве не так?

— Не так, ваша светлость, — ещё более робко возразил гном. — Круп-ные самородки тем более не попадались...

— Лжёшь! — теряя терпение, рявкнул Чизз. — И я найду способ ули-чить тебя во лжи! Знай, что с этого часа ты будешь сидеть в малень-кой, но крепкой железной клетке, словно какой-нибудь грызун, словно хомяк или крыса! И я не выпущу тебя до тех пор, пока твои собратья не принесут за тебя хороший выкуп!

— А если они не принесут? — с дрожью в голосе спросил гном.

— Тогда ты умрёшь здесь же, в моём замке! Умрёшь в железной клетке — это я тебе обещаю...

На этом барон Чизз закончил допрос пленника. И уже через полча-са гнома посадили в обычную железную крысоловку и заперли её на замок. Чтобы он не умер от голода, ему дали кусочек чёрствого хлеба и четвертинку луковицы. Кроме того, в крысоловку поставили плошку с водой — чтобы он не умер от жажды.

Что было делать маленькому человечку? Оставалось надеяться лишь на то, что собратья-гномы принесут какой-нибудь выкуп. В кон-це концов, не могли же они бросить его на верную смерть!

Как и следовало ожидать, его надежды оправдались. Однажды ба-рон обнаружил в своих покоях старенького, седенького гнома. Он принёс выкуп — малюсенький мешочек, в котором лежало с полтора десятка мелких самородков золота. Трудно сказать, каким образом он сумел пробраться в замок, но сейчас это не представляло для Чизза ровным счётом никакого интереса. Главным было то, что старичок принёс золото!

Осмотрев выкуп, барон недовольно скривил лицо и с презрением в голосе спросил:

— Неужели ты сам не понимаешь, что этого мало? Явно мало! Нуж-но хотя бы в сто раз больше.

— В сто раз больше? — с отчаянием в голосе переспросил старичок. — Но у нас больше нет! Честное слово...

— Не может быть! — с усмешкой возразил барон. — Я ни за что не поверю, что эти крохи составляют всё ваше богатство! Ведь вы же са-мым бессовестным образом расхищали моё золото — то самое золото, что в изобилии лежит у основания скалы...

— Об этих сокровищах мы узнали всего лишь несколько дней назад, — продолжал оправдываться гном. — Но пока ничего не нашли. Ни еди-ной крупицы...

— Вы узнали о золоте лишь несколько дней назад? — удивлённо спросил барон. — Как интересно... А от кого?

— От старого Холлафа, что живёт в шалаше, в самой гуще елового бора, — ответил старичок. — Однажды этот Холлаф славно накормил нас и даже подарил четыре самородка. Тогда он показался мне доб-рым человеком. Но сейчас я понял, чего он хочет...

Выслушав старичка, барон отпустил его, но при этом твёрдо ска-зал, что сочтёт возможным освободить пленника лишь после того, как получит за него достойный выкуп.

Теперь Чизз пустился в размышления о неизвестном ему старце по имени Холлаф, обитателе елового бора. Ещё и ещё раз всё обдумав, барон решил непременно поймать его, чтобы наконец-то разжиться золотом. «Если этот Холлаф просто так дарил самородки каким-то там гномам, — рассуждал Чизз, — то он, вне всяких сомнений, очень бога-тый человек. И ему придётся поделиться своим богатством со мной — хочет он этого или нет».

В тот же день он послал в лес пятерых дюжих стражников, чтобы они разыскали в еловом бору шалаш, выследили старика, что живёт в этом шалаше, схватили его и доставили в замок. И стражники ушли в лес. Ушли, но так и не вернулись — словно в воду канули. Через не-сколько дней барон послал вслед за ними целый отряд воинов. Про-плутав по чащобам, порядком утомившись, воины наконец-то нашли пропавших стражников — оказалось, что все пятеро давно сидели в ло-вушке. Эта ловушка представляла собой глубокую яму, искусно укры-тую ветками, присыпанную сухими еловыми иголками — по всему бы-ло видно, что её устроил человек, знающий толк в этом деле. Хорошо ещё, что стражники остались живы, не покалечились и отделались лишь синяками да шишками.

Освободив стражников, воины решили-таки разыскать шалаш, в котором жил неизвестный им старик по имени Холлаф. Но странное дело! В каком бы направлении ни двинулся отряд, в итоге он неиз-менно возвращался к той самой ловушке, в которой уже побывали стражники. И, что любопытно, отовсюду то и дело раздавались какие-то ехидные смешки. И злые, скрипучие голоса всё твердили и тверди-ли со всех сторон: «Добро пожаловать в яму... Добро пожаловать в яму... В яму... В яму... В яму...»

Что и говорить, всё это наводило на грустные мысли. Люди барона поняли, что попали в заколдованный лес. Не желая более испытывать судьбу, они с пустыми руками вернулись в замок.

Вскоре после этого Чиззу приснился странный сон. Вот он будто бы в полном одиночестве неторопливо идёт по лесу и отчётливо слы-шит, как со всех сторон раздаются скрипучие голоса: «Добро пожало-вать, господин барон... Добро пожаловать в еловый бор... Добро по-жаловать...» На уютной поляне, в окружении могучих елей стоит вы-сокий шалаш. После некоторых сомнений Чизз всё же подходит к ша-лашу и заглядывает в него. И видит туго набитые мешки, сваленные в кучу. И, что самое любопытное, как раз в этот момент один из меш-ком лопнул по шву — и из него посыпалось золото! Да-да, самое на-стоящее золото! И тотчас за спиной послышалось чьё-то хриплое ды-хание и старческий голос: «Добро пожаловать, господин барон! Добро пожаловать, ваша светлость! Добро пожаловать...»

Чизз проснулся. Проснулся, дрожа от волнения. И подумал: «Это тот самый Холлаф! Тот самый старик, о котором рассказывал гном. Кажется, он не случайно навестил меня во сне. Наверное, ему захоте-лось посмеяться надо мной. Наверное, он решил запугать меня. Но только зря старается. Мы ещё посмотрим, кто кого!»

Едва поднявшись с постели, барон позвал своего лучшего егеря-следопыта и приказал ему тайно, без лишнего шума пойти в лес и вы-следить старика Холлафа, а при возможности и схватить его. И егерь, дождавшись ненастной, дождливой погоды, набросил на себя серую, невзрачную накидку и направился в сторону елового бора. Вот он уже углубился в бор и, постоянно озираясь, стараясь не шуметь, принялся внимательнейшим образом разглядывать всё вокруг: и деревья, и кус-ты, и камни. И обнаружил много интересного: зарубки на деревьях, следы топора на пеньках, срезанные ножом ветви кустарника. Кое-где на земле можно было различить следы чьих-то босых ног, отпечатки волчьих лап.

Увы, путешествие следопыта было недолгим, потому как со всех сторон вдруг послышались протяжные голоса волков, и жёлтые вол-чьи глаза засверкали меж деревьев. Следует отметить, что егерь был, что называется, не робкого десятка. Он быстро взобрался на высочен-ную ель и, сидя на крепких сучьях, преспокойно наблюдал за прибли-жающимися хищниками.

Тем временем волки, немного покружив по еловому бору, подошли именно к тому дереву, на котором спрятался следопыт, улеглись на землю и, кажется, вовсе не собирались уходить. А один из них — вот загадка! — почему-то покинул стаю, ни с того ни с сего умчался прочь.

Что и говорить, поведение волков было очень странным! Но не прошло и получаса, как всё стало ясно, и егерь понял, что попал в ло-вушку, сбежать из которой у него нет ни малейшей возможности. Де-ло в том, что волк, который совсем недавно покинул стаю, вдруг вер-нулся. Причём, вернулся не один — следом за ним шёл какой-то ста-рик, не иначе как Холлаф.

Задрав голову, Холлаф разглядел в ветвях дерева непрошенного гостя, самодовольно рассмеялся, после чего потрепал за загривок во-жака стаи и изрёк:

— Молодцы, ребята! Знаете своё дело! Молодцы...

Тут он нахмурил брови и с напускным раздумьем в голосе спросил сам себя:

— Как же мне с ним поступить-то? То ли пощадить, то ли волкам на съедение отдать? Ума не приложу...

Что касается следопыта, то он, видя безысходность своего положе-ния, давно простился с жизнью и не собирался вымаливать пощаду.

А Холлаф, немного выждав, злобно крикнул:

— Ну что, так и будешь молчать? Скажи хоть словечко! Всё равно сейчас ты в моей власти — что захочу с тобой, то и сделаю!

Выждав ещё немного, но так и не дождавшись ответа, Холлаф по-жал плечами, после чего заключил:

— Ладно! Живи, молчун! Так уж и быть! Но учти: если ты ещё хотя бы раз появишься здесь, то пощады не жди! И ещё: передай барону, что я и на него управу найду! Так что пусть убирается отсюда! Да по-быстрее...

С этими словами старик побрёл прочь, а волки — следом за ним.

Когда егерь вернулся в замок и предстал перед бароном, тот созвал всех своих людей и велел каждому из них хорошенько подумать, ка-ким образом всё же выследить и поймать Холлафа. Тому, кто приду-мает способ сделать это, барон пообещал щедрую награду.

Шло время, день за днём, но никто так и не придумал ничего пут-ного. Зато сам барон всё чаще и чаще стал мучиться тяжкими снови-дениями. Один раз ему приснилось, будто бы его самого загнали на дерево — жуть, да и только! В другой раз ещё страшнее: он сидит в глубоченной яме, а наверху волки кругами ходят, глазищами сверка-ют, зубами щёлкают. В третий раз — вообще кошмар: тролли, эти гад-кие уродцы, схватили его, связали и поволокли к костру! И так без конца: что ни сон, то какой-то ужас!

Справедливости ради следует отметить, что барон Чизз не был тру-сом. В прошлые годы ему довелось побывать в разных переделках, и нигде, и никогда он не падал духом. Но сейчас, к своему собственно-му удивлению, он изменил себе. Он не видел никакой возможности справиться с хитрецом Холлафом и поэтому всерьёз подумывал о том, чтобы бросить всё и навсегда уехать из этих мест.

Вполне возможно, что именно так он бы и поступил, если бы од-нажды в замок не пришёл уже знакомый ему седоволосый старичок-гном. В этот раз старичок принёс новый выкуп за своего собрата, ко-торого барон по-прежнему держал в заточении. Это был очень не-обычный выкуп — тринадцать синих камешков, более всего напоми-навших кристаллы сапфира. Как оказалось, эти камни принадлежали Холлафу, и седой гном попросту похитил их из тайника, который Холлаф устроил под большим пнём неподалёку от своего шалаша.

Вручив камни барону, старичок сказал:

— Знай, что это не просто камни, не просто кристаллы. Это бесцен-ное состояние Холлафа. Самое дорогое из всего того, что хранится в его тайнике. В этих камешках заключено какое-то неведомое мне кол-довство, и старый Холлаф ни за что не смирится с их утратой. Он сде-лает всё возможное, чтобы вернуть их!

— Ну и что из этого?

— Из этого следует, что теперь ты сумеешь поймать Холлафа, — объяснил старичок. — Спрячь эти кристаллы в каком-нибудь укромном месте, устрой засаду — и Холлаф будет в твоих руках!

Поразмыслив над словами старого гнома, Чизз наконец-то принял выкуп и приказал отпустить пленника.

Но вот гномы ушли. А барон, не теряя время попусту, тотчас спус-тился в глубины замкового подвала и спрятал камешки в тёмной кла-довке, где хранились разные припасы. Потом он велел принести не-сколько пустых бочек, и в каждую из них посадил по стражнику. И велел стражникам сидеть тихо, чтобы не спугнуть Холлафа, когда тот придёт за своими сапфирами.

Честно говоря, стражники в душе посмеялись над своим господи-ном. Каждый из них был абсолютно уверен в том, что старый хитрец Холлаф ни за что не придёт в подземелье ради каких-то несчастных синих камешков. «Это не та ценность, из-за которой можно рисковать жизнью», — размышляли они. Но, как говорится, приказ есть приказ. И дюжие молодцы, изнывая от скуки, молча сидели в засаде — каждый в своей бочке.

Медленно тянулось время — минута за минутой, час за часом, день за днём. И казалось, что вся эта затея напрасна, что Холлаф так и не придёт, так и не попадётся в ловушку. Но однажды совершенно не-ожиданно стражники смогли различить в тишине замкового подвала какие-то странные звуки: не то шёпот, не то бормотание, не то смеш-ки — сразу не поймёшь. Затаив дыхание, до предела напрягая слух, они наконец-то смогли разобрать отдельные слова: «четыре... пять... шесть... хе-хе-хе... семь...»

Стало ясно, что кто-то пересчитывает сапфиры — те самые кристал-лы, которые барон получил от старого гнома! Не дожидаясь команды, стражники мгновенно выскочили из бочек, схватили неизвестного им визитёра, скрутили его верёвками и потащили наверх, к своему госпо-дину.

Когда пленник предстал перед глазами барона Чизза, тот сразу уз-нал в нём Холлафа — того самого старика, который не раз являлся к нему во сне. Того самого хитрого, коварного обитателя шалаша в ело-вом бору, который запугивал его волками и волчьими ямами.

Что и говорить, Чизза интересовало многое: каким образом Холлаф сумел проникнуть в замок, как он догадался о том, что камни спрята-ны в подвале. Но больше всего, конечно же, хотелось узнать о том тайном смысле, который был заключён в этих камнях.

Не откладывая дело в долгий ящик, Чизз сразу спросил:

— Признавайся, старик, что за колдовская сила кроется в этих синих кристаллах! В чём их истинная ценность? Ведь ты не даром осмелил-ся явиться в крепость! Ты не просто так рисковал жизнью!

— А нужно ли это знать вашей светлости? — задумчиво спросил Холлаф. — Эти камни не принесут вашей светлости счастья...

— Со своим счастьем я уж как-нибудь сам разберусь! — сердито оборвал его Чизз. — Так что отвечай, что это за камни, и какой от них прок! А будешь запираться — так я казню тебя! Сожгу на костре — и весь разговор!

— Ну что же, как будет угодно вашей светлости, — нехотя изрёк ста-рик. — Я открою вашей светлости тайну сапфиров.

Тут он умолк, но потом, смерив барона долгим, пристальным взглядом, продолжил:

— Знайте, барон, что это не просто камешки! Это семена колдов-ских цветов! Если взять эти семена, рассыпать где-нибудь в тёмном подземелье и над каждым из них прошептать заклинание, то из них вырастут цветы. Да-да, роскошные, воистину драгоценные цветы! И каждый из них станет источником вашего богатства! Такого богатст-ва, что и вообразить невозможно...

Тут Холлаф с хитрой улыбкой взглянул на барона и добавил:

— Но вашей светлости нужно помнить о том, что эти прекрасные цветы не вечны! Они будут служить вашей светлости лишь до тех пор, пока... я жив. С моей смертью цветы сами собой увянут и обратятся в прах. Так что в ваших интересах сделать всё для того, чтобы я жил как можно дольше...

Старик умолк, а барон велел развязать пленника, после чего вместе с ним спустился в самую глубину замковых подземелий. Там была со-вершенно тёмная, сырая камера, отгороженная от других помещений подвала толстой железной дверью.

При свете фонаря барон отпер замок, отворил ржавую дверь и соб-ственноручно рассыпал синие камешки по мокрому, скользкому полу камеры. Холлаф прошептал над каждым из камешков заклинание — и тотчас заскрипели кристаллы сапфира, и пошли трещинками, и сами собой рассыпались на мелкие кусочки. И удивительные цветы в счи-танные минуты выросли в подземелье. Все они были сложены из яр-ких, искристых кристаллов, и прозрачные алмазные бутоны этих цве-тов сверкали всеми цветами радуги. Но вот бутоны начали раскры-ваться — и маленькие золотые монетки одна за другой посыпались из них. Но только — вот загадка! — не звон благородного металла источа-ли эти монетки, а тяжкие, мучительные стоны людей...

Что и говорить, ничего подобного Чизз и представить не мог! Словно заворожённый он молча созерцал неизвестно откуда взявшее-ся золото, которое всё сочилось и сочилось из алмазных бутонов. А Холлаф, самодовольно посмеиваясь, наблюдал за ним и приговаривал:

— Вот видите, ваша светлость, я сдержал своё слово! Теперь вы ста-нете настоящим богачом! И богатство ваше будет расти день ото дня! И помните: эти прекрасные цветы будут приносить золото до тех пор, пока я жив! Пока я жив... Пока я жив...

На радостях барон приказал тотчас отпустить старика, а сам полно-стью посвятил себя столь неожиданно свалившемуся богатству. От-ныне он большую часть времени проводил в подвале — собирал золо-тые монетки и складывал их в мешки, сундуки, бочки и ящики. И сча-стью его не было предела.

Что касается Холлафа, то он вернулся в лес, в свой шалаш, и зажил по-прежнему. Хотя, честно говоря, отныне ничто не радовало его — он не мог смириться со своим поражением и где-то в глубине души леле-ял надежду рано или поздно отомстить барону.

И вот однажды, играя с троллями в свои берёзовые карты и от не-чего делать беседуя на разные темы, он узнал от троллей, что непода-лёку, на берегу широкой, полноводной реки, объявилась некая ясно-глазая девица, не иначе как фея. Эта девица объяснила троллям, что пришла в суровые северные края только для того, чтобы сделать их хотя бы чуточку краше. И действительно, стоило ей лишь взглянуть на какой-нибудь угрюмый гранитный откос и молвить ласковое сло-вечко, как на откосе неведомо откуда появлялась свежая трава и буто-ны цветов. Стоило ей прикоснуться к давным-давно засохшему, со-вершенно мёртвому деревцу, как оно покрывалось свежей корой и ли-ствой. И так везде и всюду.

Выслушав рассказ троллей, Холлаф недовольно качнул головой и подумал: «Ну вот, только феи здесь не хватало! Мало того, что барон Чизз топчет мою землю, так теперь ещё и фея!» И он приказал трол-лям пойти к берегу реки и прогнать фею. Сделать так, чтобы она здесь больше не появлялась.

Надо сказать, что приказ Холлафа очень понравился троллям, этим любителям гадких дел, и они шумной, весёлой гурьбой умчались к ре-ке. Однако не прошло и часа, как все они вернулись к Холлафу. Те-перь троллей просто невозможно было узнать — отныне каждый из них был похож уже не на старый, заплесневелый пенёк, а на малень-кую, но самую настоящую клумбу! Один из троллей с головы до ног оброс подснежниками, второй — незабудками, а третий — ромашками, да такими красивыми! А всё благодаря юной фее! Больше всех радо-вался тролль, у которого на самой макушке вырос подсолнух.

Каждый из троллей чувствовал себя по-настоящему счастливым и вспоминал ясноглазую девицу только добрыми словами.

Всё это очень рассердило Холлафа. В сердцах он прогнал троллей, и даже поклялся, что играть с ними в карты больше не будет. Потом, немного подумав, он позвал своих верных волков, приказал им найти фею и растерзать её на части. И зубастые хищники мигом умчались прочь — выполнять приказ.

Прибежав к берегу, они быстро разыскали девушку, окружили её со всех сторон и уже хотели было на неё наброситься. Но — странное дело! — стоило ей взглянуть на волков и молвить всего лишь несколь-ко ласковых словечек, как они вдруг присмирели, опустили свои кос-матые головы и, прижав уши, поджав хвосты, стали ластиться к ней, словно собаки к хозяину. Покрутившись вокруг неё и не причинив ей ни малейшего вреда, волки ушли прочь и с тех пор, представьте себе, уже не слушались Холлафа.

А что же сам Холлаф? Не сумев справиться с феей ни с помощью троллей, ни с помощью волков, он волей-неволей убедился в её могу-ществе. И ему захотелось собственными глазами увидеть эту загадоч-ную юную особу, а при случае и познакомиться с ней. Дело в том, что он решил найти способ направить могущество феи против барона Чизза. «Хорошо бы поссорить их друг с другом, — размышлял он. — Но только как это сделать? Да и вообще, способна ли эта девица ссорить-ся с людьми? Ведь она столь добра, что даже гадкие тролли, даже свирепые северные волки, и те не смогли её рассердить...»

Так или иначе, но в тот же день старый хитрец наведался к реке, где и повстречал фею. Он представился ей добрым лекарем, собирате-лем целебных трав, и, стараясь быть поласковее, расспросил, из каких мест она родом, кто её отец и мать, и с какой целью она наведалась в этот суровый край.

К своему величайшему изумлению Холлаф узнал, что отец этой девицы — только представьте себе! — сам Ветер, а мать — сама Земля. И пришла она в эти места лишь для того, чтобы украсить их свежей тра-вой, листвой и цветами. И Холлаф сразу смекнул, каким образом по-ссорить её с бароном Чиззом.

Вволю наговорившись с ней и пожелав ей всяческих благ, Холлаф сразу направился к барону. Он застал Чизза в подземелье, когда тот в поте лица собирал и складывал в ящики золото, сочившееся из кол-довских цветов.

— Чего тебе? — спросил Чизз. — Разве не видишь, что я занят?

Я осмелился потревожить вашу светлость лишь для того, чтобы со-общить, что ваша светлость может стать ещё богаче, — с напускной робостью доложил Холлаф.

— Ещё богаче? — недоверчиво взглянув на Холлафа, спросил барон. — Ты ничего не путаешь, старик?

— Нет-нет-нет! Ни чуточки не путаю!

Тут Холлаф приблизился к барону вплотную и, заговорщически понизив голос, изрёк:

— Дело в том, ваша светлость, что на берегу реки объявилась некая юная особа, которая утверждает, будто бы она является дочерью са-мой Земли!

— Ну и что с того?

— А то, что вашей светлости непременно нужно взять её в жёны! — доверительно объяснил Холлаф. — И тогда вы станете обладателем просто фантастического приданого! В вашем распоряжении будут все сокровища Земли! Вы только представьте! Все сокровища Земли...

— Все сокровища Земли... — задумчиво нахмурив брови, повторил Чизз. — Ну что же, это дело...

На следующий день барон надел нарядное платье, сел на коня и по-ехал в сторону речного берега. Встретив юную особу, он спешился, отвесил ей долгий, глубокий поклон, после чего голосом, полным страсти, произнёс заранее заученное признание в любви. И, не откла-дывая дело в долгий ящик, тут же предложил ей руку и сердце.

Но она лишь грустно улыбнулась и молвила в ответ:

— В глазах твоих блеск золота, но только не свет любви. И холодом веет от твоих признаний...

С этими словами она удалилась, и барону пришлось ни с чем вер-нуться в замок. Что и говорить, досаде его не было предела. «Дерзкая девчонка! — размышлял он. — Возомнила из себя невесть что! Свет любви ей, видишь ли, подавай...»

Окончательно рассердившись, он позвал предводителя своей стра-жи и приказал немедленно схватить юную особу и заточить её в под-земелье, в замковый подвал. «Вот посидит в темноте, в сырости, — раз-мышлял он, — и волей-неволей расскажет, где и что в земле спрятано: где золото, где серебро, а где алмазы! Расскажет безо всякого замуже-ства! Никуда не денется...»

Тотчас конные стражники помчались к реке и окружили ясногла-зую девицу со всех сторон. Но схватить её так и не смогли — ни с того ни с сего со стороны реки ударила тяжёлая, высокая волна и размета-ла дюжих стражников словно каких-то букашек, словно муравьёв. И отбросила их на добрую сотню шагов от берега. А девушка лишь по-смеялась им вслед.

Узнав об этом и хорошенько всё обдумав, барон решил хитростью завлечь фею в подземелье. В этом деле ему должны были помочь кол-довские каменные цветы. На следующий день он вновь разыскал де-вицу и, без конца раскланиваясь и расшаркиваясь перед ней, с напу-скной робостью в голосе спросил:

— Прекрасное создание! Я вновь осмелился потревожить тебя лишь потому, что мне известна твоя необычайная любовь к цветам. Так не угодно ли тебе увидеть чудо из чудес? Не угодно ли собственными глазами узреть живые каменные цветы?

— Живые каменные цветы? — искренне удивилась она. — Впервые о таких слышу...

Кажется, Чиззу наконец-то удалось завлечь её в ловушку — она со-гласилась посетить его замок и даже поблагодарила за столь любезное приглашение. Вместе с ним она спустилась в подземелье и вошла в душную, сырую камеру, сплошь усыпанную новенькими монетками. Над этим ослепительным золотым покровом возвышались ещё более ослепительные растения, сложенные из чистейшей воды драгоценных кристаллов. Но не благоухание цветов источали они, а тяжкие, мучи-тельные стоны людей.

— Ужасные растения, — грустно сказала фея. — Они хуже любого, самого гадкого сорняка! Сколько же горя, сколько человеческих мук сокрыто в этих цветах!

— Ну что же, об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз! — с издёвкой в голосе ответил барон и с этими словами вышел из камеры. И запер за собой дверь.

И юная гостья оказалась в ловушке. А барон Чизз, поигрывая связ-кой ключей, в прекрасном настроении ушёл в трапезную — обедать. Правда, поесть он так и не успел. Неожиданно чёрные тучи налетели из-за горизонта и затмили небеса. И могучие порывы ветра зашумели над замком, и закружил огромный, невиданный смерч!

И зазвенели, полетели куда-то вверх сорванные с крыш черепицы, а следом за ними и брёвна стропил. И задрожали стены замка, и рас-сыпались, словно карточный домик! И заскрипела, затрещала скала, на которой стоял замок, и сама собой развалилась на части! И юная фея безо всякого труда избавилась от заточения...

Что касается барона Чизза, то он куда-то исчез. Исчез, словно ни-когда его здесь и не было. Так и канул в небытие. Но его люди, как ни странно, спаслись: и стражники, и повара, и егеря. Пережив ураган, они не стали испытывать судьбу и навсегда покинули эти края.

Старый хитрец Холлаф выбрался из леса и остаток жизни провёл на руинах замка — всё искал и искал свои колдовские цветы. Но так и не нашёл. Да и не мог найти. Он не знал, что в тот самый день, когда над замком бушевал смерч, колдовские цветы рассыпались по кро-шечным кристалликам и, увлечённые потоком воздуха, поднялись вы-соко-высоко в небеса. В конце концов, упав на землю, они усеяли до-лину, через которую протекала река.

Вот, собственно говоря, и вся история. Прошли годы — и в долину пришли люди. Пришли, чтобы навсегда осесть в этих местах. И так уж получилось, что, распахивая поле или закладывая фундамент нового дома, они находили в земле яркие, искристые синие камешки. И нет ничего удивительного в том, что со временем они нарекли эту долину Синей россыпью.

Скачать произведение

Работы автора:

Фантеркок и другие сказки

Реликвии капитана Киплина

Карлик и другие сказки

все работы

Публикации:

Сказки сборник

Сказки

Бронзовый щелкунчик

2004 — 2024 © Творческая Мастерская
Все права на материалы, находящиеся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе об авторском праве и смежных правах. Любое использование материалов сайта, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается. Играть в Атаку