|
Пестрый песок
* * *
Где же этот юноша сбегающий
Быстро так по лестнице? И где
Яхта, о которой он, не знающий
Жизни, всё мечтал?
А в бороде
Седина от жизни серой той ещё,
Тающей к тому же на глазах.
Что добавить? То, что сам не стоящий?
Небо всё в свинцовых облаках.
* * *
Снежки лепил когда-то в детстве —
Восторг мерцаний зимних крут.
Вдруг призадумался о средстве
Туда вернуться — изумруд
Волшебный? Философский камень?
Не то небесный антрацит?
День бел и сокровенно-славен,
Так отчего ж душа болит?
* * *
Удар наносишь? Ожидай
Тогда ответного удара.
Осенний сад похож на рай,
Но ты, увы, не ценишь дара.
И норовишь внедриться в жизнь,
Нет, просто жить бы — мало, мало.
Удар — он сам подобье лжи,
И страсть есть ложное начало.
* * *
Подобное — подробность яви,
Которой нет альтернатив.
А так ли? Вон гляди — по брови
Засыпан снегом двор. Красив.
Сей двор фантазии подобен,
Она...минутам счастья что ль?
День распадается, подробен,
На ряд сегментов. В чём же соль?
Снег бел, как соль. Подобно мозгу
Устройство города, поди.
Коль жизнь приемлешь, как мороку —
Не выбрал верного пути.
* * *
Срываются капли с веток, и умирают люди.
На скамейке вырезан профиль некоей Люси,
Подписан, а то б не узнал никогда.
А жива интересно? Может быть, молода,
Может уже умерла. Капли срываются с веток.
Я был в гостях у поэта, как гость я редок,
И вот читаю в газете — умер поэт.
Новая капля упала? Нет?
* * *
Фонарь луны венчает голый тополь.
Бульвар заснежен, в блеске серебра
Соседний дом — почти Константинополь:
Далёкая страна, поди, добра.
Но синева и холод отрицают
Дух Византии. И луна горит.
Она январский путь мой освещает,
Мой путь — освобожденье от обид.
* * *
Лапы быта нежно держат горло
Бытия — и как же тут писать?
В землю снова вверчивают свёрла
Ливня небеса. Смотри — пират
С брига — но небесного — взирает
На тебя, глядящего в окно.
Лапы быта человек снимает
С горла, дальше пишет, как дано.
ВЫТРЕЗВИТЕЛЬ, С УТРА
Мутно-зелёные стены, кусочек окна,
Снег, очень грязный, а лампы так мало, так мало
Света дают, но соседская рожа видна —
Чёрно-зелёная. Серый шматок одеяла.
-Кореш, ты жив? — Сам не знаю...Что было вчера?
-Есть покурить, мужики? — Ты что ль спятил? Откуда!
Ах, голова разрывается!
Злая, остра
Мучает боль, ну а пиво — подобие чуда.
Вроде вчера с кем-то дрался, витрину разбил.
Серо-зелёное нечто качается рядом.
Сел на постели мужик, и глядит, как дебил,
Данность вбирая мутнеющим взглядом.
Кто виноват? Ты ли сам? Обстоятельства? — Кент! —
Вздрогнет парнишка, — Чего? — Ты как будто
Мало походишь на нас, что ли интеллигент?
-Сам уж не знаю. — Ответ прозвучит даже жутко.
Муторно всем. Будут дальше, естественно, жить.
Мартовский снег часть окна закрывает.
Как же у каждого сердце дрожит!
Смертною дрожью — но та ничего не меняет.
КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР
Из фольги дворец, и из бумаги
Огоньки и шторы. Будет бал.
Куклам ни таланта, ни отваги
Ведь не надо.
Вот и взрослым стал
Человечек — тот, какой не вечен,
Куколок перебирает он —
Он воспоминаньем изувечен,
Ну и вместе с этим умилён.
* * *
С отцом во дворе в бадминтон играли.
Подошёл какой-то парнишка, жадно смотрел.
-Хочешь попробовать? — Отец предложил. Детали
Прошлого странные припоминаю, ибо я постарел.
Мы перебрасывались воланом с этим парнишкой,
И он говорил с отцом, и, казалось, отцу
Хотел понравиться. Говорил — Я тоже и с книжкой
Люблю проводить выходной. — И к концу
Игры я понял, как говорят с чужим ребёнком.
Тогда подумал — может его не любит никто —
Странноватым родился, выглядит робким...
Вспоминаю зачем-то, я сам — никто.
ПЁСТРЫЙ ПЕСОК
Пестрый песок летит в глаза,
Впечатленья — это пёстрый песок.
А может мёртвый? От мысли за-
мер я, одинок.
Пёстрый! — красная полоса
И золото серое чьих-то смертей.
И белым холодом отмечены полюса
Наших страстей.
Пёстрый песок — страх и восторг.
Или всё ложь — то, что видит взгляд?
И собственных мыслей поток
Оборвать я молчанием был бы рад.
* * *
Арматура из руки торчит
Ангела — отколота рука.
Ёлки возле церкви — милый вид.
Тишина синеет глубока.
По дороге к кладбищу встречал
Ветки ёлок — ибо Новый год,
Или хоронили? Осознал
Мысли столь нелепым поворот.
Арматура серая торчит.
И вороны — тишине каюк —
Грают. И внезапно поразит
То, что жив, коль мёртвые вокруг.
* * *
Мне мальтийскою хроникой
Ветер звучит.
Если ум смазан паникой
И забот и обид,
От реальности хочется
Отказаться, не то
Позабыть имя-отчество,
Завернуться в пальто,
В неизвестное двинуться.
Хроник нет, хроник нет.
Жизнь подобие минуса,
Ну а мне важен свет.
* * *
Подковку мне на счастье дай
Судьба, блестящую подковку.
У Бога пропуск в тихий рай
Я не прошу — неловко.
Кровку
Потратил на стихи свою.
Раз голос — значит будет эхо.
Я мир люблю, и мир пою,
И смерть пою, хоть страшно это.
* * *
Есть что есть, а другого не будет.
За отчаянье может осудит
Вечер, ветер, не знаю кто.
А бывает — витраж заплачет,
Это тоже так мало значит,
Я уверен на все на сто.
Есть что есть, а другого не будет.
Солнце грянет в роскошный бубен,
Разлетятся звуки-лучи.
Отчего же душа стенает,
Воздух спрашиваю. Не знает.
Он молчит. Ну и ты помолчи.
* * *
Чужие уксус, виноград и желчь
Ты через книги постигаешь.
А Скалозуб мечтал все книги сжечь,
Но ты по правилам другим играешь.
И снова раскрывается тебе
Чужая боль — что кровяная жила.
Как будто свет, что даден по судьбе
Вдруг жадно забрала могила.
Не прав ли Скалозуб? Шарахнет вдруг.
Помимо книг, окрест хватает жизни.
И книга выпадет из рук,
Как будто в ней слова донельзя лживы.
* * *
Не знаешь, что в последний раз
Ты видишь человека, выпиваешь
С ним, и о чём-то, ясно, рассуждаешь.
То слушаешь, то сам ведёшь рассказ.
Потом через полгода говорит
Знакомый — А его похоронили.
И вспоминаешь очень остро были,
Где жив и где напротив он сидит.
Как будто, умерев, остался жив,
Его лицо совсем не пострадало.
Уехал что ли? С дальнего вокзала
Уехал в область чистых перспектив.
ЧЕМ ОБЕРНУЛОСЬ НАЧАЛО ПОЕЗДКИ
С Правобережья выехали утром —
Грибная страсть вам выспаться не даст.
Со сна порой действительность абсурдом
Предстанет — шаровой её балласт.
И вдруг туманом нежным перевитый
Открылся взору Троицкий собор —
С землёй не связан будто, с нашим бытом,
С небес он спущен.
Слышу стройный хор.
Да, ангельское я услышал пенье,
И сладко встрепенулася душа.
Она до осознанья воскресенья
Иисуса дорастает не спеша.
* * *
Что ж совсем не можешь ты держаться —
Водку снова ищешь по углам!
В мамины заначки как вторгаться?
Если лезешь — ты наглец и хам.
Мне чекушки явно не хватило,
И душа опять возбуждена.
Синий свет в моё окно вкатила
Вечно одинокая луна.
* * *
Они уже не спасают —
Ни Гёте, ни Диккенс — и кто ж
Спасёт, коли месяц вонзает
В действительность острый нож?
И душа, как бумага надорвана,
На такой неохота писать.
И пространство двора обглодано
Темнотою. Страшат небеса.
И такое моё состояние
Отвратительно мне.
И вином зачеркнув сознание
Плачу я о своей вине.
ВОЛШЕБНОЕ КОЛЬЦО
А представь — волшебное кольцо! —
Тонкий ободок, янтарь мерцает.
Нежный свет сейчас твоё лицо
Озаряет.
Пожелать! Ну что же пожелать?
Детство возвратить с избытком снега?
Но пойдёт взросление опять...
Не-а...
Юность ли вернуть? Иль получить
Славу? Иль познать все тайны мира?
Без кольца такого жить велит
Лира.
* * *
В осознанье: помощи не будет
Тоже прелесть штормовая есть —
Бейся сам, и бей работой в бубен
Яви, и вложись в работу весь.
МОСКОВСКОЕ
(стихотворение в прозе)
От Сретенки, лишённой деревьев, зелени, петлистых теней на асфальте нырнуть в уютный покой бульвара, щедрого, золотисто-зелёного летом. В белой церкви когда-то был Морской музей, и толстое чучело пингвина встречало людей у входа.
Москва грандиозна тут, все дома высоки и индивидуальны — имеют своё лицо; где-то выше переливается реклама, и чёрный Грибоедов глядит на идущих без выражения.
Зачем нужны индустриальные районы? Серо-белая пыль и Вавилоны заводов, убитая трава, голуби и кошки, дворы, однообразные, как будни.
А метро? Ад людского фарша, свистящая скорость, чёрные жилы проводов.
Уют Гусятникова переулка, уют тайных огней счастья: арбатские дворики, тихие проулки мечты.
Москва купецкая, Москва азиатская, кривоколенная, хлебная, бесконечная, пёстро-радостная, сквозяще-печальная осенью, я слышу сердце твоё и сливаюсь с его ритмом...
КАТОК
Красив каток и музыка звучит.
Что тяготы, что тёмный голос рода,
Когда пацан смеётся и летит,
И хоть на миг воплощена свобода?
А в будочке фанерной напрокат
Дают коньки — канадки иль фигурки.
Снежинок нежных тонкий аромат.
Ах, не споткнись на мандаринной шкурке!
Кружи меня, каток, когда легка
Мелодия, и всем вокруг веселье.
Изнанка жизни, думаю, плоха,
Но ведь испить сок радости сумел я.
* * *
Трупы красим, румяним,
По-другому-то как?
В землю их убираем,
Иль сжигаем.
И — мрак.
Для чего же белила!
Нет! румяна! Провал
В страх. Мечтаний перина
Порвана. Ты пропал.
Ты ещё существуешь,
Совершенно не труп.
Рассуждая, рискуешь,
В рассуждениях глуп.
Только страшное — явно
Неестественное —
В трупах, крашенных ярко
Всё мерещится мне.
* * *
Аккуратной голубятни
Вид во дворике по мне.
То, что детство безвозвратно
Мной усвоено вполне.
Я усвоил, я усвоил,
Повторяю, проходя
Голубятню, что построил
Жаль, не я, но, как дитя
Радуюсь, поскольку вижу
Голубятню — будто вновь
В детство выписали визу,
И тому — не прекословь.
ПАМЯТИ ПСИХИАТРА
Семён Самойлыч Горобец —
Психиатрии детской ас.
Чуть хитроват, дымит, мудрец,
И о стихах ведёт рассказ.
Его берлога такова —
Напоминает книжный шкаф.
Дым Беломора и слова,
И в каждой фразе, мудрый, прав.
Врача я в детстве посещал,
Криз пубертатный был тяжёл.
Сидел, кивал я, отвечал —
Он ключ к душе моей нашёл.
Он умер, и весьма давно.
Снег синеват, легко хрустит.
Смотрю я детское кино —
Душа его смотреть велит.
* * *
Смерть! Избавь от страха смерти! —
Не хочу я умирать!
Я хочу под ликом тверди
Дальше мыслить и страдать.
Чтобы чудные моменты
Мне дарила жизнь моя.
И легко мелькали ленты
Золотого бытия.
Смерть! Сними страх смерти, ибо
Только ты способна снять.
Веры ласковое иго
Помогает мне опять.
* * *
А ты живи, с судьбой не споря,
Входи в предложенную дверь.
И чем чернее было горе,
Тем ярче будет счастье — верь.
* * *
Закручена улиткой горка,
И белый-белый-белый снег.
А с горки ловко съехал Борька —
Четырёхлетний человек.
Качели, лестницы, иное,
Что и не знаешь, как назвать.
Мерцанье снега...золотое —
Уж очень хочется сказать.
И лает чёрная собака,
Хоть громко, но совсем не зло.
Ты вырос. Солнце светит ярко
Любому возрасту назло.
ВИНОГРАДНАЯ ГРОЗДЬ
Исчерпанность моя не позволяет
Представить ныне винограда гроздь.
Сознанье сочный образ предваряет,
Выбрасывая узким клином злость.
О, гроздь метафизического свойства
Имею я в виду, чей смысловой
Сок вряд ли вызывает беспокойство,
Но радость — представляется большой.
Сияет виноград — уже не можно
Об этом даже мыслить мне, увы.
Вечерний свет ложится осторожно
На острия игольчатой травы.
* * *
Какая б ни была — но жизнь твоя,
И на успешную и золотую
Её не променяю. Понял я.
Познал. И тем познаньем существую.
* * *
Комок подкатывает к горлу
От сострадания к тому,
Чью жизнь прокручивают свёрла,
Не то чья жизнь идёт во тьму.
Я значит жив ещё, я значит
Ребёнком быть ещё спосо...
И дождик тихо-тихо плачет,
И слёзы льёт мне на лицо.
* * *
Умберто Д. нашёл свою собаку,
И сердце окатило мне волной
Горячей, нежной, недоступной мраку.
Смотрю кино я — очень молодой,
Верней — почти ребёнок: постигаю
Нюансы знаменитой ленты. Так.
О жизни ничего ещё не знаю,
Не страшен, явно, кинозала мрак.
За стенами дождём играет осень,
И листья рвёт — красивы? Ну и что ж.
И в школу завтра неохота очень.
Поди, в себе былое уничтожь.
Умберто Д. нашёл свою собаку,
От боли с грустью даже сжался я.
Мне только предстоит ещё под арку
Войти, познать темноты бытия.
К 25-ТИ ЛЕТИЮ ФИЛЬМА «ОДНАЖДЫ В АМЕРИКЕ»
От мелодии щемило сердце,
Грустно капли капают, дрожат...
От судьбы никак не отвертеться,
Падая, мне капли говорят.
Гангстерская сага — это плохо.
Что тут воспевать? Воспето зло.
Просвистела бурная эпоха,
Было счастье, но оно прошло.
Тем не мене, как его смотрели
Этот фильм! Дыханье затая.
Будто постигали, как умели
Правила сплошного бытия.
СКОРОСТЬ
Из портфеля книгу доставал
Папа, а она весьма раздута.
Это значит — марки покупал —
Меж страниц лежат — я представлял,
Как открою книгу — сбились тут и
Радость предвкушенья, и восторг
От квадратиков цветной бумаги.
Серия на тему натюрморт,
Это космос — знак людской отваги.
И склонялся папа надо мной.
-А в субботу мы поедем вместе.
Магазин Филателия.
Стой,
Сколько лет прошло? Быть может, двести?
Спекулянты. Их портфели, в них
Целый мир дан марками, какие
Покупает папа, я же тих,
Впитываю миги золотые.
Всё прошло, как скорость велика!
Папа умер, так давно всё было...
Скорость жизни. И момент стиха.
Строчка — что же ты остановила?
* * *
Простите, дети, за страну,
Отцами, сданную бездарно.
За то, что лезет вор в казну,
За то, что жили окаянно.
За то, что ложь обычна для
Всех уровней существованья.
За то, что надобно с нуля
Всё начинать. За все страданья.
За то, что бездари в цене,
Ну а талантам хода нету.
За то, что мысли о вине
Не привели пророков к свету.
За то, что давит темнота
Столь всем привычную реальность.
За то, что истина — вон та —
Такая в сущности банальность.
За воду чёрную, за лес,
Опустошённый кровожадно.
За то, что столь кровав прогресс,
И войны всюду пышут жарко...
Надежда есть? Конечно, есть —
на то, что лучше будут дети.
И что Евангельская весть
Когда-то победит на свете.
* * *
Человека можно искалечить —
Кости поломать, разбить лицо,
Сделать так, что вряд ли кто залечит,
Можно и убить в конце концов.
...человек идёт, проходит мимо
Городов, монастырей, — идёт
Ради правды — Мекки мимо, Рима,
Он упорен, верит, что найдёт.
Человека можно искалечить,
Могут сделать даже и друзья —
Обмануть, предать ли, изувечить —
Только победить его нельзя.
* * *
Помогите птицам
Перезимовать.
Синица не стремится
Вовсе умирать.
Не жалейте хлеба
Галкам, воробьям —
Через них ведь небо,
Люди, ближе вам...
 Скачать произведение
|
Работы автора: Василек и водяной Индекс опоры Сгореть стихами для других все работы
|
