|
ЖИЗНЬ В МИНОРЕ
Уютно-тихий утренний Рейкьявик.
Тут улица любая как река, и в
Реке той не купается никто.
Движенья нет. Погружены в исканья,
Видать, все люди. И дома из камня
Их мыслями хранят. Нет, всё не то!
Какой Рейкьявик, коль Москва окрестно!
А в октябре ждать снега, если честно,
Не стоит, и однако, вот он — снег.
Идёт, с дождём обнявшись, тотчас тает.
Лист на окне — как будто запятая,
И шут — вдруг в раздраженье скажешь — с ней.
Прозрачен мир стекла...иль просто нету?
Но если ты уже не веришь свету,
То значит — мерно движешься во тьму.
А тьма — не дебри Дантовского леса.
И для души по сути нет прогресса,
За окнами он явлен — почему?
Рейкьявик мозга, иль допустим — Лукка...
Скучна мне что ль житейская наука?
И возраст как вода смывает дни —
На циферблате циркачом плясали.
И где они теперь? Плясать устали?
А листья вон — китайские огни.
Китайские фонарики. Мерцанье.
Снег на траве. И волглое дыханье
Пространства. Небо тусклое. Ну что ж.
Листаешь том реальности усердно.
Конкретика порой изводит. Нервно —
А есть причина? — мыслишь и живёшь.
В миноре пенье. Никому не слышно.
Трава в снегу сейчас глядится пышно.
В потёмках лабиринта света нет.
Простор поведал менее Матфея
(к примеру) понимаешь, холодея,
и снова входишь в древний книжный свет.
«В ИСПРАВИТЕЛЬНОЙ КОЛОНИИ»
Ты ранами своими жизнь
Читать научишься позднее.
Весома главная идея
Рассказа Кафки...Ну держись!
Нет, шкура вовсе не причём,
Не так наносятся узоры,
Что сильно красным жгут огнём,
Тем, не унять уже который.
И через раны на душе
Ты жизнь уже воспринимаешь.
И то, что изменить уже
Так мало можно понимаешь.
ДЕНЬ ГНЕВА
Факела горят не только ночью,
Даже днём их пламя тут и там —
Вот кошмар, увиденный воочью,
Веры больше нет своим очам.
Вот и флаги, порванные в клочья.
Праздник был в провинции горяч —
Байкеры на мотоциклах всюду.
Смачно, помню, шлёпал детский мяч.
Во дворе бутылок вижу груду.
(Я порой жалею, что я зряч.)
Праздник был. Наместник выступал
На балконе, и толпа ревела,
В площадь отливаясь — что ты мал
Забываешь, забываешь тело.
Ярый пламень взвился, густо-ал.
Фейерверк! Наместник же пока
Принимал чинов в библиотеке.
К тому вяло тянется рука...
Сбросить! Сжечь! Разливы гнева, реки!
Без огня — корявая тоска.
И с библиотеки началось.
Гнев проел как кислота подкорку,
Или выбил нашей жизни ось.
Факела, презрев любую норму,
Вспыхнули. На всех отозвалось.
Байкеры давили всех и вся,
Били милицейские военных.
Шлюхи, всех на свете понося
(кровь бурдою становилась в венах)
хохотали, факела гася.
Били мы витрины. Ночь и день
Завязались в чёрный узел крепкий.
Много оказалось разных дел.
У любого взгляд довольно цепкий:
Что ещё разрушить? Каждый дер-
Зок теперь. А ночью и луна
Глянет удивлённо, свет умерив.
Что Матфей нам? Что теперь Лука?
Всё разносит гнев, он входит в двери, в
Окна, жизни-семечки луща.
Свет утишит бред. Вот свет идёт
По обломкам, даже их лаская.
Жёлтый свет луны мерцает вот,
И покой чудесный обещая,
Нам на раны душ бальзам прольёт.
ДВЕ ГЛАВКИ О КАФКЕ
1
Йозеф К. проснувшись, обнаружил
В теле насекомого себя.
С Замзою он был, наверно, дружен.
Лапками сучит, о том скорбя.
В Замок не проникнуть. Не надейся.
Он облеплен суммою домов.
Говори по-чешски, по-еврейски —
Тут никто не понимает слов.
И Процесс едва ли завершится,
И сбежать в Америку нельзя.
Падает страница, как ресница,
Мозгу раны снова нанося.
Вот машина изощрённой казни,
Иглы ходят острые её.
Ужас не чета слепой боязни.
Что кошмар предложит? Что ещё?
Маленький чиновник из конторы
Вечером идёт к себе домой.
Тянутся проулки-коридоры,
И на сердце мглится непокой.
2
Проулки — лабиринт известняка.
Фонарным золотом мерцает Прага.
Она от соответствий далека,
И индивидуальна, как бумага
Вся в ранах фраз и метинах словес.
Еврейский мир, где Голем очевиден,
Где синагога глубока, как лес,
Но снова страсти голос первобытен.
Страшит ли сумасшествие? Оно
Даёт картины — разные картины.
Чай невозможен, уж куда вино!
Жизнь дарит для отчаянья причины.
Стиль жжёт как известь, сух весьма притом.
Параграф смерти неизвестен. То есть
Ты насекомым изучаешь дом,
Чтобы попасть потом в свою же повесть.
СУП В ШКАФУ
Придумай персонажей — Гроден,
Вергал, придумай их черты.
Раз окружающей угоден
Реальности едва ли ты.
Вот этот слишком тощ для жизни,
Глаза — как чёрные жуки.
Придумай место им в отчизне
Тобой придуманной. Хи-хи.
Куда плывёшь кораблик мысли,
И сколь надёжны паруса?
Придумай море. Это мы ли,
Вдруг шепчут волны?
Небеса
Придумывать едва ли стоит.
...а бургомистрик ныне вял.
Он знает множество историй,
Он или я? Наш город мал.
Придумай...но зачем? Окрестно
Жизнь тыщи порций пищи даст.
Не так ценю я, если честно,
Своей фантазии рассказ.
Узлы фантазии нелепы,
Как против молнии — кунг-фу.
Жить ими — будто бы без хлеба
Есть суп...ещё к тому ж в шкафу.
ТАЛЛИНСКИЙ ДИВЕРТИСМЕНТ
1
Пролом в стене? Иль ошибаюсь? Вход
Через ворота всё-таки надёжней.
Та башня привлекает — подойдёшь к ней,
Свершив обыкновенный поворот.
А Ратуша колоннами сквозит,
Чернеет Старый томас в верхотуре.
И голуби верны архитектуре,
Что мир, давно ушедший, отразит.
Вот православный — он массивен — храм,
И красный цвет преобладает мощно.
Могучи купола его. А то что
Зайти не хочешь — виноват ты сам.
У Трёх Сестёр ты, голову задрав
Стоишь, мечтая праздно — тут пожить бы.
И почему-то видятся женитьбы,
Отнюдь не смерти — сколь ты в этом прав?
2
Кадриорг после дождя.
Пруд мерцает чернотою.
Карпы всплыли...погодя —
Переждав воды с водою
Драгоценную игру.
Музыка из павильона
Вынет острую иглу,
Что вонзила в мозг ворона.
3
Ангел чёрный над стальной водой —
Плоскою и мирною средой.
Ангел крест возносит возвещая
Жизнь и свет. А рябь сквозит, играя.
Порт весь в муравьиной суете.
А суда куда пойдут вон те?
Вышний город. Лестница крута.
Арка. Вековая темнота.
В Домской церкви старые гербы.
В каждом — код неведомой судьбы.
4
В собор заходишь, он высок.
Мерцает воздух темноватый.
Скамьи синеют. Звуки ватой
Приглушены. Столетий сок.
Присев на краешек скамьи
Былое с грустью вспоминаешь.
Воспоминания свои
Годами, жалко, не стираешь...
5
В музее инструментов музыкальных
Не встретил инструментов я банальных.
Шкатулка, и танцует менует
Вам кукольная пара. Вот волынки,
Какие видел только на картинке.
История ж сама — как винегрет.
6
А в Таллине история густа.
Оркестрик ночью белою играет
У Ратуши.
Мелодия проста,
Она, однако, в сердце проникает.
Оркестрик из монахов что ли ? Так.
Я благодарен виденному в детстве.
Когда сознанье покрывает мрак
Я в памяти нуждаюсь, как в наследстве.
***
Фантазии как башни Копенгагена —
Красивы, их сквожение прельстит.
И отвлекаясь, про бумаги на
Столе забудешь. Бытие и быт.
Конкретика и иллюзорность — пары
(огонь и пламя) продолжать легко.
Иные дни похожи на кошмары,
И не поймёшь, что на душу легло.
***
К себе прижимая собаку —
Мой маленький пудель пуглив —
Домой возвращаясь, под арку
Заходишь. Дворовый массив.
Насколько тебе интересны
Все те гаражи, тополя?
Собака сопит столь чудесно,
Что счастлив обыденно я.
КИТАЙСКИЕ ЗАМЕТКИ
1
Богдыханы, мандарины —
Жизнь их — сверхроскошные картины.
Карп зеркальный плавает в пруду.
Будет в соусе зажарен кисло-сладком.
Ведь земля всегда сумеет дать нам
Вкус и сладость, радости руду.
А мудрец реальность созерцает,
Борода его из щёк стекает,
Записи он сделает потом.
Каллиграфии леса красивы.
Мудрость обещает перспективы.
Марко Поло свой имеет дом.
Прозвенит бамбук весьма сквозяще.
Панда ест в густой и лёгкой чаще.
От врагов огородит стена.
Мандарины, богдыханы
И не знают. Что такое раны
На душе. Жизнь фруктами полна.
Мёд луны мудрец как истолкует?
Монастырь как озеро бликует
Глубиной, спокойствием и проч.
А единоборства имут силу.
Только мысль имеет перспективу.
Не страшна — заря ведь будет1 — ночь.
Много ли чиновников? Довольно.
Есть бумага, порох. Что дозволено —
В тех пределах жить и надлежит.
А мудрец довольствуется малым,
Чтобы видеть небо минералом,
Что сиянье тайное струит.
2
В бамбуковых зарослях панда
Блаженством уютным полна.
Сколь мудро устроена правда
Расскажет златая луна.
Мудрец не бывает богатым,
Но как император богат!
Жизнь садом цветёт благодатным,
Плоды удовольствий висят.
Поёт соловей столь искусно —
Искусственный тот соловей.
И воздух тем пением густо
Наполнен. Сиянье лучей.
А стену тут строили долго,
Страну целиком окружив.
Красивы ли бабочки?
Только
Надеждою путник и жив.
Проштрафился повар сегодня,
Казнят изощрённо его.
Живёт богдыхан превосходней
Богов, не боясь ничего.
Мудрец горстью риса доволен
И чашкою чистой воды.
Ход времени в общем условен,
Но в нас оставляет следы.
И ГЁДЕЛЬ, И ТАРСКИЙ
Сначала комната одна принадлежала
В той коммуналке слесарю с семьёй.
Соседка-бабка померла, стало
Просторней, стол купили — да какой!
Скончалась через год соседка Глаша.
Он хлопотал, чтоб вся квартира — так! —
Его была. Жизнь будет — прочто чаша!
В сознанье быт. А хлопоты — пустяк.
Ударник, член профкома, справок много,
И дочь растёт. Сам Глашу хоронил.
Гроб красный. Похоронная дорога,
Однако, отнимает массу сил.
Теперь его квартира! Жизнь есть быт.
Материальность. И диван. И стенка.
О чём мечтал — то получил. И с тем-то
Останется. И счастлив. А сердит
С похмелья только. Это, Тарский, жизнь?
Не формулы, чей лес благоухает.
Но, Гёдель, жизнь по сути это жир,
Что бытом на сознанье нарастает.
А дерзновенье мысли сала слой
Не пропускает в дальние пределы.
Людская пульпа...Важен лишь герой!
Пусть Гёдель или Тарский — с золотой
Мечтой расширить данность нашу смело.
***
Осколок лужи — антрацит —
Блеснёт под каблуком.
Насколько к жизни аппетит
Твой приглушён притом?
Пространство, вжатое в тебя,
Сужается вокруг.
Дождь щедро подарив, судьба
Его погасит вдруг.
Но луж играет чернота,
Лиловы фонари.
Отстиранная высота,
А звёздочек...лишь три.
ИЗ ГИЛЬГАМЕША
Скорби воды речные устремляются в даль.
На табличках глиняных сколь
Можно отобразить печаль,
Можно выразить то, чем жива юдоль?
Скорбь подобно одежде покрывает живых.
Загоняет китов в глубину глубин океана.
12 тысячелетий — один божественный стих,
И делать выводы слишком рано.
И палит огонь поражающий рыб,
И травой полевой вырастает тоска.
Но ежели любишь свет, то каждый изгиб
Естества души приемлет силу божественного стиха.
***
Второго тома Мёртвых душ
Мне метафизику познать бы.
Богатству стоит слать проклятья,
Закономерные к тому ж.
А тут Муразов — боголюб,
В нагольном ходит что ль тулупе?
И жир он вряд ли видит в супе,
А с ближним вовсе и не груб.
Не оттого ли том второй
Не выдержал и развалился?
Иль свет, что Гоголю открылся
Литературы рушил строй?
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ
Что отражает зеркало дождя?
Вот старый плащ, чей хлястик так расхлябан.
Халат бы верил золотым силлабам,
Когда б в стихи сбирать умел их я.
Так значит плащ; ну что же! Серый двор
Свои рельефы дёснами, беззубо,
Смеясь, в мой погружает ныне взор,
И мне такое( удивитесь) любо.
А зеркало в простенке отразит
И плешь, и глаз моих слезоточивость.
Мечты то отраженье усмирит,
Едва ли вдохновит кого плешивость.
От «я» освободиться — вот мечта.
Но сад иллюзий разорён давно уж.
И каждым днём свой серый опыт множишь,
И думаешь — жизнь выпала не та.
Не та! Она могла бы быть иной!
В карету б что ли? В дилижанс хотя бы!
И всё приелось. И всегда со мной
Дурная память с рожей старой жабы.
РЫБЫ
Рыбы как фонарики воды.
Или мысли вод о самой сути —
Той, какую не познаешь ты,
Ибо перед нею мозг пасует.
Ладно судаки, ерши и проч.
Есть же экзотические рыбы.
И на глубине, где густо ночь
Дадена мерцают их изгибы.
Вот удильщик — на носу фонарь,
Вот...а есть мурены...есть...не знаю.
Если край и то понять, как дар,
Никогда вас не подтащат к краю.
***
Толпа, идущая от метро,
Распадается на сегменты —
Тут чьё-то лицо рассмотреть хитро,
Но какие-то западают в твой мозг моменты.
Вот видишь пара — он и она,
Он седоват, а она моложава.
Идут, и их ритмика мне ясна —
Светозарна она, если не величава.
Точно в капсуле счастья идут они,
В ауре света.
И это
Оправдывает кривоколенные дни.
БОЖИЙ ДЕНЬ
Чешуйчатые ящеры с хребтами
Шипов, с рядами адовых зубов.
Густоты леса. Зеленеет пламя
Погибели грядущей. Мир суров.
Суров — всё на клыке и страшном когте,
Верней, когтях. Густеют плауны.
Потом вскипает солнце мощно. Вот те
Чудовища огнём обречены.
Что дальше? Может остров Атлантида?
У всех открытый третий глаз чреват.
На океан бессмысленна обида —
Крушивший остров, вряд ли виноват.
Египет дан, и он переогромлен.
Те храмы — груды камня — велики.
Щит Грецию хранит. Он безусловен.
Синь вод.
А вот и Рим. Его деньки.
Патриции его, его плебеи
И мрамор храмов. Дальше — тишина.
И...что там затевают иудеи?
Им миссия Христа насколь ясна?
Века, века. Вот злато Византии.
А вот уже средневековый лад.
Извивы улиц. Сильно золотые
Трактаты, отрицающие ад.
От ящеров до нашенских условий
Сколь изменился мир? Его предел?
Мир золотой и чёрный, много крови.
Узнать бы — сколько длится Божий день.
***
На писнку глядя, о величье Бога
Подумает — как дивно создан пёс!
Легко, компактно, совершенно, строго.
Глаза блестят, чернеет мокрый нос.
Так через малое порой подводит
К величью мысль, и понимаешь сколь
Разумно всё в пространстве и природе,
И как любая сокровенна роль.
ИЗ ДРЕВНЕГО РИМА
Вновь гладиаторские будут
Бои, мы будем страсть гонять
По ниткам душ — нам делать будто
И вовсе нечего опять.
Куда уходят легионы?
Зачем нам запад и восток,
Коль снова каркают вороны,
И в поступи вновь страшен рок?
И всё ж есть бани, чья отрада
Известна, если долго жил.
Есть мёд, вино...и что вам надо
Ещё для счастья — я спросил
Поэта? Он лишь усмехнулся
В ответ, как будто нечто знал.
В харчевне хлебом поперхнулся
Вчера я, но другим не стал...
СИСТЕМА СИСТЕМ
Какая внутренняя связь
Объединяет все предметы?
Под фонарём бликует грязь,
Я нахожу прекрасным это.
Соединение твоё
С реальностью незримой, яркой —
И заурядное житьё —
Проходишь с пёсиком под аркой.
Да, двойственность, и вместе с тем
Единство высшего звучанья.
Раз есть система всех систем,
С ней едини своё дыханье.
ДИНОЗАВРЫ
1
По костям, впечатанным в слои
Почвы, восстановим массу плоти.
Ящеры! Таскали вы свои
Мощные тела натужно, хоть и
Сознавали вряд ли бремя тех
Окамёлков яростного мяса.
Зуб и коготь, панцирь либо мех —
Вариантов масса.
Страшные, зубастые...Вода
Жарко так мерцает. Пышет зелень.
Кровь охоты. Пища — вся среда.
Диплодок, поди, в себе уверен.
Закипали пышные моря
Ящерами, их сквозящей мощью.
Челюсть ведь едва ль сомкнётся зря —
Воды даром не сомкнутся толщей.
Птеродактиль вон летит, могуч,
И размах крыла его огромен.
Мысль не рождена ещё, чей луч
Остро бьёт, и ранит мозг, неровен.
2
Космата мощь хвощей и плаунов,
Мерцает чей-то глаз, меняя зелень.
Охота крепких требует зубов,
Кровь сколь сильна? Сколь динозаврам вверен
Сей мир, где зыбко папоротник вдруг
От шага вздрогнет, выразив испуг?
3
Нечто динозаврово и в церкви
Есть, и в нас, да в нас, там, в самом центре
Сердца! А телесность!..мясо тех
Ящеров, след по песку...И-е-х —
Звук ужасный, шип его вонзён
В воздух. Некто ранен. Я иль он?
4
Трёхпалый след
Обнюхал, шевеля
Усами, мех
Чуть вздыбив для
Грядущих — в кровь
Измятых — битв.
Остёр ли рог?
И до молитв
Лет миллион.
Когтей закон.
***
Насвистывая,
Стоял на пристани,
Рябь пытаясь читать текстом
Гильгамеша что ли?
Воздух едва ль рассекаем словами, как жестом
Чей-то недоброй воли.
***
В каталог сбирая ощущенья,
Каковым находишь новый день?
Сколько он потребует почтенья?
Опалит ли суматохой дел?
Знаешь тот провал зерно-кремнистый
В чёрную подкорку бытия.
Всполох жизни знаешь золотистый,
Звонкий плеск ликующего «я».
Смысловую вязь ассоциаций
Лечишь, прикасаясь к простоте
Жизни — той, с которой сочетаться
Постоянством не сумеешь.
Те
Факты или те перебирая,
Снова замыкаешься в себе.
Для чего не знаешь, вспоминая,
Как жесток когда-то был Себек.
СТРАННОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ
Жильные стволы гробов. Чтобы текла монета, они требуют наполнения. День что ли не задался? Утром был куплен простейший, и даже выбор венков ограничился красно-зелёным примитивом.
Новый клиент был молод и вихраст, и сотрудница привычно
Изобразила на лице скорбь.
-Меня интересуют костюмы, — сказал парень спокойно, так будто
речь шла о грибах.
-Какой размер? — поинтересовалась сотрудница.
-На меня, — невозмутимо ответствовал пришедший.
Некоторое удивление она попыталась скрыть: Не расслышала?
-Ну да, на меня.
-Но...знаете...
-А что вас удивляет?
-Обычно...
-Ах да, — ответил он твёрдо, — просто я умею управлять своей
смертью.
Гробы улыбнулись в ответ.
Вам доводилось иметь дело с людьми, делающими подобные заявления?
Обычный, серый, текущий дождиком день.
ЗАДУМЧИВЫЙ КОНЬ
Конь стоит. Глаза его глядят
На реальность, ну а кажется вовнутрь
Мозга, где сквозят и рай, и ад.
А деревья — как тумана утварь.
Конь задумчив — отчего? Ну, отчего?
Голова его лобасто-велика.
Но не может омрачиться вдруг чело —
У коня и нет его. А мысль горька.
Тут терпенье, возведённое в квадрат.
Старый конь...возможно просто спит?
В сон уйти от сна сей яви рад,
Ибо болью сон не опалит.
***
В бывшей церкви простыня —
Вот киноэкран.
Я пацан, что для меня
Сумма царских драм?
Королевских, коль точней,
Что мне до Стюарт?
Сопереживаю ей,
Впав сейчас в азарт.
Отзвучавшая война,
Колея её...
Радости б! Она одна
Надобна! Ещё!
Льёт кино иную жизнь.
Королевы страсть.
Страсть бывает с дозой лжи,
А бывает...страх!
Захватила пацана
Сумма кадров тех.
Жалко, церкви глубина
Скрыта ото всех.
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОЭЗИИ
Чем нам поэзия дана?
Тропой меж данностью и тем что
Должно быть? Данность же одна.
Тропа, увы, не любит темпа.
Поэзия! Цветут сады!
И соловьи играют звуком.
Иль огород с морквой и луком
Предпочитаешь слову ты?
Поэзия! Грань темнота,
И света сила! Ликованье!
Она — уход от пустоты,
И пропуск в сердце мирозданья.
ЗИМНЯЯ МУЗЫКА
Лёгкий-лёгкий зимний ветерок,
И змеит узорная позёмка.
Градус на сегодня сколь жесток?
Справишься с условьями подъёма,
Коль причуда улицы мила.
Синее звучание пространства.
Если вьюга — то колокола.
Млечное богатое убранство.
Хороши сметанные пути!
Слушал долго зимние органы,
С музыкой подобной не шути!
Но метель? В ней флейты! Барабаны!
Что угодно! Наступленье на
Будничность. Зима сама — страна.
То есть зимней музыки дыханье
Входит в мозг, его меняя чуть.
Духи, если лютые — так чур!
Чур меня!
Меловое мерцанье.
***
Была сначала просто боль в предплечье,
Сквозящая, стальная, как игла.
В окне же тополь, и — по-человечьи
Листва почти лопочет, столь светла.
На боль вниманья обращать не стоит.
Всегда считал — мне больно: значит жив.
Лёг отдохнуть. Из множества историй
Былого, жаль, не вывесть перспектив.
Боль расширялась, тело наполняла,
Уж не игла — расплавленный свинец.
В груди густая масса бушевала —
Она его убила, наконец.
Убила наконец, а он не понял,
Откуда золотистые круги —
И музыка звучит, пространство полнит,
Взывать теперь не надо — помоги.
Да, умер он, а боль внизу осталась,
Покинув тело, обманул её.
Душа в пространство новое вмещалась,
Где свет, лишь свет...ещё его, ещё!
 Скачать произведение
|
Работы автора: Василек и водяной Индекс опоры Сгореть стихами для других все работы
|
