Новости   АВТОРЫ    ТВОРЧЕСТВО    ПУБЛИКАЦИИ    О НАС    ПРОЕКТЫ    ФОРУМ  

Творчество: Игорь Кузнецов

Книга любви



   

Дайте мне просто палку, простую палку бродяги...

   и прямую дорогу, идущую за горизонт.

   Леон Фелипе



   

   


КРАТКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ



   

   Не знаю, как у вас, но за долгие годы у меня накопилась некоторая усталость от постоянного грохота жизни вокруг, от нескончаемых ужасов бытия, от удушливости мегаполиса. Наверное и по этому тоже в книга приглашает нас к неспешному разговору у тихого родничка — в беседку в тенистой аллее.

   Вместе с нами автор размышляет о том, что скрыто за мимолетностью жизни, предлагает заглянуть в кладовую вечных ценностей миропребывания.

   Очень важно, чтобы дети росли в атмосфере любви между матерью и отцом. Чтобы знали, что родители бесконечно дороги друг другу. Тогда и любовь ребенка к родителям удваивается.

   В каждом из них он видит обоих и любит каждого с двойной силой.

   И на себе он ощущает то же самое вдвое сильнее.

   На протяжении своей жизни каждый человек очень много раз оказывается в самых тяжелых ситуациях. Когда кажется, что жизнь уже кончена. Он — один со своей бедой. И тогда на помощь приходит или деятельная любовь близких ему людей, или — воспоминания об этой любви.

   Здесь — источник его жизненной энергии. Поэтому человек с первого дня своего рождения должен расти и купаться в атмосфере любви.

   И всю свою жизнь он должен знать, что любим несмотря ни на что.

   Об этом в книге рассказывается удивительным, благородным языком.

   

   


ВРЕМЕНА ГОДА



   

   

Я Н В А Р Ь



   

   

Я чрево твое засеял зерном и любовью, подруга.

   Всей кровью тебе откликаюсь, тобой мои вены полны,

   над пашнею жду я всходов, жду ожиданием плуга,

   дошедшего до глубины.

   Мигель Эрнандес



   

   Маргарита работала в университетской библиотеке, а вечером обучалась на филологическом факультете. Поклонников среди читателей было море, но никто из них в душу почему-то не западал. И вот внезапно, словно рождественский дождь, появился Пабло.

    Он штудировал немецких философов и одновременно помогал систематизировать философские книги из собрания одного недавно умершего профессора, практичная жена которого тут же продала всю его книжную коллекцию «в помощь университетским студиозусам».

    Наконец Пабло добрался до сочинений мрачного Шопенгауэра и стал просиживать в библиотеке ночами. Заведующая ему доверяла, к тому же штатных сотрудников как всегда не хватало, а он успел сделать львиную часть черновой работы.

    Марго старалась почаще проходить между стеллажами именно там, где был в тот момент Пабло. А тот первое время чувствовал и вел себя чурбан чурбаном. Казалось, что его ничто не цепляет. Маргариту он как бы не замечал. Надо же так вывихнуть зрение... Но все-таки гормоны играли в молодых телах, чувства буйствовали, и однажды девушка просто не смогла протиснуться мимо Пабло. И причиной этому был не только размер ее налитой соком жизни груди. Мешало что-то еще.

   Тягучие, медовые поцелуи. Мимолетные касания пунцовых губ. И, наконец, словно электрической дугой нечто замкнуло между ними. Вечерние занятия к тому времени уже закончились, и однажды они вместе немного подзадержались.

   Оказалось, достаточно слабого случайного касания, чтобы нашу библиотечную мышку захватило и завертело неведомое ранее ощущение скорой и желанной развязки. Они оказались неопытными, трепетными, и даже если бы ничего тогда не произошло, им все равно было бы хорошо вместе.

   Не было ни испуга, ни боли.

   Маргарите было просто хорошо и не хотелось ни о чем думать.

   А теперь у них двое детей-школьников.

   Мальчик и девочка.

   

   

Ф Е В Р А Л Ь



   

   

Я пою этой звездной ночью,

   я, одинокий, бездомный.

   Рафаэль Альберти



   

   Я возвращалась домой поездом после студенческих каникул вместе с папой и старшим братом. Четвертым в нашем купе был веселый голубоглазый великан Николас, который почему-то представился моряком.

   Хотя, на мой взгляд, к морю он был не ближе, чем к балету.

   В дневное время мы дружно и с удовольствием перекидывались в картишки да болтали ни о чем. Разговаривали в основном Ник с моим отцом, а я молчала и думала о своем. В нашей семье никто никогда не курил, и было классно, что Николаса тоже не тянуло прочь из купе — отравиться сигаретиной. На коротких остановках мы иногда выходили с ним вместе. Или тесно стояли у вагонного окна, любуясь бешено проносящимися мимо нас полями.

   Ближе к вечеру, после вечернего туалета, когда очередь уже рассосалась, мы как-то само собой задержались в конце вагона подольше. Николас вел себя вполне прилично. Даже почитал мне свои, весьма неплохие стихи. Слегка приобнял, поводил губами по моей руке и по шейке. Меня тронуло, что с поцелуями не приставал, а гладил меня ровно столько, сколько хотелось самому. Между нами начало искрить. Вначале — понемногу, а потом все сильней и сильней.

   Но тут пошел умываться мой папахен. Он-то нас и спугнул. Смущенные, отправились мы укладываться спать. Да, кстати, обе наши полки были нижними. Больших остановок больше не предвиделось. Соседние купе, угомонившись, постепенно начали засыпать. Захрапели на верхних полках и «мои».

   Приоконный столик в купе, оказывается, — замечательное изобретение. Мой бдительный папа так ничего и не заметил, а Ник времени зря не терял. Всю эту сладкую ночь я как бы прожила наедине с его нежными и сильными руками. Внешне мы лежали довольно смирно под своими одеялами, и, мне казалось, со второй полки ровным счетом ничего не было видно.

   Вначале Николас завладел моей рукою, утянул ее к себе, процеловав буквально до сухожилий, чуть было не обглодав.

   Наш поезд дернулся, он выпустил мою замученную руку. А потом его сильные тонкие пальцы пустились в томительное путешествие. Было ужасно страшно и сладко одновременно. Но он прикасался ко мне деликатно. Этой заботой и накалом своего чувства Ник распалял меня все больше и больше...

   Как сказал бы мой милый «морячок»: концы мы отдавали вместе. И не один раз. Я уж — точно.

   

   

М А Р Т



   

   

Хмельной глоток моей жизни, жена моей плоти и кожи,

   смуглянка дозорных башен, всевидящих глаз и огня,

   твои безумные груди на зачавших ланей похожи —

   они заждались меня.

   Мигель Эрнандес



   

   Александр успел отучиться один семестр в Университете, как неожиданно познакомился с длинноногой миловидной женщиной — проводником с поезда международных линий.

   Их роман томительно тянулся всю зиму и начало весны.

   Софья его мучила и мурыжила, как хотела. Всласть.

   Возвращаясь из очередной поездки, благосклонно принимала скромные студенческие подарки, разнообразные «вкуснюшки«*) и сладости. Но дальше ни-ни. Отношения их не продвигались ни на йоту, хотя Сонечка была тайной сластеной во всех разнообразных отношениях.

   Но однажды, накануне начала весны, Алексу был дан знак и сказано, когда поезд прибывает в депо: в какой вагон, и к какому часу нужно прибыть и ему.

   Летел он туда как на крыльях. Но Александра заперли в спальном вагоне. И только во втором часу ночи, переделав все свои железнодорожные дела, женщина с лукавой улыбкой легко тронула его за плечо.

   Паренек будто спал и просыпаться не торопился, наблюдая сквозь ресницы за действиями своей милой мучительницы. А та, неторопливо снимала с него одежду, невзначай ласково поглаживая его мускулистые ноги и крепкий живот.

   Потом, не раздевшись, улеглась рядом и, набросив одну ножку сверху, долго-долго перебирала ему волосы, целовала каждый палец, водила языком от его кисти до плеча. Настойчивое ее «жало» постепенно перешло на шею, ключицу, и дальше-дальше.

   А когда внезапное прохладное «дуновение» коварно обожгло грудь, у Алекса зашлось дыхание. Это женщина, загадочно улыбаясь и достав откуда-то полурастаявшее мороженое, как в набившем оскомину фильме, начала неспешно капать на грудь юноши, чтобы потом быстро-быстро слизывать сладкую влагу...

   В общем, всю ночь Сонечка, не раздеваясь сама, лакомился «то пирожным, то мороженым».

   И так — по кругу.

   До полного взаимного изнеможения.

   

   * деликатесы, прим. авт.

   

   

А П Р Е Л Ь



   

   

Пока не взошла луна

   из горьких морских глубин,

   два слова хочу сказать

   тебе один на один

   Антонио Мачадо



   

   Антонина, пресыщенная и совершенно разочарованная в мужчинах, поехала в санаторий зализывать свои свежие сердечные раны.

   Андрес вырвался туда же всего на неделю (по требованию своих родителей) в самый разгар учебы — слегка отдохнуть. Учился он весьма добросовестно, а режим свободного посещения давал возможность бывать на интересных лекциях и спецкурсах еще на двух факультетах.

   Так что нагрузки были, как вы понимаете, не слабые.

   При рассадке в столовой ему предложили самое смешное, «женское» место — лицом ко входу. И все же начало самой важной своей встречи Андрес умудрился пропустить.

   Ужин уже заканчивался, когда Антонина подошла к женщинам за соседний столик: переговорить о совместной вечерней прогулке вдоль озера. Парень мирно и без особого интереса ковырялся в своей тарелке и вдруг, полуобернувшись на легкие шаги, увидел на расстоянии протянутой руки нечто крепкое, словно бразильский орех, и слегка подрагивающее. Это Тоня, пользуясь тем, что столовая почти опустела, перегнувшись через стол к подруге, что-то темпераментно ей говорила. А может быть — совсем с другой целью. Но Андреса она соблазнила мгновенно.

   Извинившись и посетовав на скукоту, он тут же попросился в их компанию на ту «роковую» прогулку. В середине пути подруги Антонины как-то незаметно растворились в боковой аллейке, ведущей к главному корпусу. Паренек остался с Тоней наедине.

   На опушке леса было прохладно, подтягивал бодрящий ветерок, и женщина так тесно прильнула к нему, что перехватило дыхание.

   Так хорошо?

   Хорошо. Очень-очень.

   Я вижу. И чувствую. Но погоди, не так быстро.

   А как же насчет чая ?

   Оказалось, что свою соседку Тонечка скоро не ждет. Потом зачем-то настояла на том, чтобы под струю душа они зашли вместе.

   Вот вернемся с отдыха, будешь мне так же «спинку тереть»?

   Обязательно. Нежно и долго-предолго.

   Договорились?

   Договорились.

   

   

М А Й



   

   

Для нашего сына добуду я мир на поле сраженья.

   И пусть по закону жизни однажды накатит час,

   когда в неизбежной пучине потерпят кораблекрушенье

   два сердца — мужчина и женщина, обессилевшие от ласк.

   Мигель Эрнандес



   

   К нам в столицу приехала с концертами вокально-инструментальная группа из глубокой провинции. Ребята были, как водится, лохматые и уж очень нестандартные. А вот солистка ничего себе: высокая, ладная, словом — куколка. И голос звучный, глубокий. Что это значит для женщины, объяснять мне не надо было, поэтому решил «попытать» ее поподробнее.

   К началу перерыва выдвинулся в сторону кулис и находящегося поблизости буфета. Немного потусовался там с умным, занятым видом специалиста — с бокалом в руках. Послушав разговоры музыкантов, понял, что у них интересы — одни, а тяга у певицы — совсем к другому.

   Кстати, звали ее Виктория, Вика, Викуся. Победительница, в общем. Она сидела немного особнячком и тянула свой коктейль. Видно, искала, на кого положить глаз в этой гастрольной скучище.

   Поэтому хорошо откликнулась на скромное предложение о «прогулке, если, конечно же, не устала». Например, завтра — с утра.

   Утром она легко ускользнула от беспечных музыкантов, занятых местными поклонницами, и я поступил в полное викино распоряжение.

   Надо сказать, что Викуся все любила делать обстоятельно и со вкусом. Рассказав, какой у них график репетиций и концертов, попросила меня больше рядом со сценой не появляться.

   Зато сама она начала бывать в моей келье в общежитии с завидной пунктуальностью. В первое утро мы сделали стратегические запасы отличных напитков и деликатесов.

   Обустроив гнездышко, насытившись, и периодически приговаривая: «Раков хочу!» — Вика умело принялась за дело.

   «Пировала» она на мне, словно голодная волчица, завалившая резвого молодого коня.

   Тут наши аппетиты схлестнулись...

   А что же концертная программа? — спросите вы.

   Говорят, вокалистка была в ударе — как никогда.

   И успеху их музыкально-гармонального коллектива в этом году могли бы позавидовать многие столичные группы.

   

   

И Ю Н Ь



   

   

И маленькая девочка несмело

   открыла дверь и вышла на порог.

   Была она и худенькой и бледной,

   одни глаза да слезы на глазах,

   но на лице ребячьем любопытство

   превозмогало страх.

   Мануэль Мачадо



   

   Теодору совсем недавно исполнилось семьдесят, а Каролине — почти двадцать. Но он был огурцом. Чистеньким, крепеньким и аккуратным. Бородка — клинышком.

   Какой у Вас хороший галстук.

   У меня все хорошее — отшучивался он.

   А у Каролиночки с прошлого лета был рано потухший взор из-за очередной нелепой и логически незавершенной любви.

   Любви к человечку, который два года водил ее за нос, изображал страстные чувства. Но корыстный расчет взял верх, и тот присосался к богатой, которая была старше его лет на пятнадцать.

   Короче говоря, Каролинка решила от скуки проверить: действительно ли у Теодора все так хорошо работает. Или он фантазирует, обещает как всегда больше, чем может.

   Сказано — сделано. Был легкий намек на возможность совместного ужина, благосклонно приняты цветы и другие знаки внимания. В тот вечер им никто не мешал. Мысленно она насмешливо называла Теодора «папиком».

   И вот Каролина удобно расположилась на просторном диване, а папик начал нежно и бережно целовать ее прямо через одежду. Прикосновения его губ были осторожными, выверенными, волнующими. Понемногу молодая кожа начала отвечать.

   И казалось, что сегодня вечером нашу маленькую-аккуратненкую процелуют до дыр.

   Папик с чудовищной галантностью отзывался на малейшие движения девичьей души. Он был само понимание и такт.

   Почему-то быстро становилось душно.

   Вдруг Каролина чего-то «испугалась» и закапризничала.

   При этом не забывая вовремя поворачиваться, словно хвастаясь своей великолепной нежной кожей.

   В какой-то момент Каролинка расслабилась, и водопад поцелуев и прикосновений поглотил и затопил ее, превратив задуманную шутку во что-то сверкающее, пряно-тягучее и ненасытное...

   Трусики же в тот вечер, как и было обещано папиком, на ней все-таки остались в неприкосновенности.

   

   

И Ю Л Ь



   

   

Не суждено. Туман течет в низину.

   Березы зябнут в саване сыром ...

   В каком краю минувшего ты сгинул,

    мой грустный ангел с согнутым мечом?

   Жозеп Карнер



   

   Примерно в течение полугода Хулио на лекциях строила глазки хорошенькая фигуристая девушка со свежей, упругой грудью.

   Еще месяца три он провожал ее до дома.

   Исступленно тискал и целовал при расставаниях, но руки сильно в ход не пускал.

   А Татьяна все это время «отходила» от резкого разрыва с человеком, за которого страстно хотела замуж. От которого желала родить мальчика и девочек-двойняшек. Именно поэтому она держала Хулио на приколе, а сама втайне ждала, не вернется ли к ней Томас.

   И вдруг совершенно случайно узнает от подруги, что ее «свет в окошке» благополучно ждет ребенка от доченьки очень и очень состоятельного, известного проныры.

   И мир моментально померк в ясных очах Татьяны.

   Ствол был снят с предохранителя.

   Капсюль жадно ждал неизбежного удара бойка.

   В общем, Хулио был дан нужный и своевременный знак.

   А то парень совсем уже извелся и мог соскочить с крючка.

   Ее родители в пятницу вечером уехали за город, а Таня замешкалась вроде как по делам, пообещав им наутро подъехать.

   Хулио, одетый по форме «номер один», с огромным букетом цветов и с возвышенным настроем чувств, не спеша подрулил к нужному подъезду.

   Его тренированное сердце все же немного попискивало и тревожно билось в ребра, но пока не выскакивало совсем.

   «Беседа» должна быть нежной, долгой, волнующей прелюдией к их будущей счастливой совместной жизни. Ведь он решил про себя сделать сегодня вечером девушке предложение.

   Подожди минутку, Хулио... Входи.

   Донесся голос из комнаты, и парень осторожно толкнул незапертую дверь. Но за ней никого не оказалось.

   Он миновал прихожую, вошел в комнату и остолбенел от неожиданности...

   В тот день их дороги разошлись навсегда.

   

   

А В Г У С Т



   

   

Застенчиво проходишь по краю пашни. Лето.

   Тягуч рассветный воздух. Ни шороха вокруг.

   На жаворонка в небе не смотришь: недосуг;

   не только птичьей трелью твоя душа согрета.

   Жозеп Карнер



   

   Анастасия с подругой вырвались на десять дней из столицы в пансионат.

   Нужно было обсудить кое-какие свои «потолочные» проблемы, поразвеяться и поплескаться вволю в бассейне.

   Но еще на дальнем подходе — в очереди к местному дантисту ее «срубил» Федерико.

   Увлек разговором, ласково и неотрывно глядя в глаза.

   В них-то он сам в конце концов и утонул.

   Подруга — по боку.

   Завтраки Анастасия отныне хронически просыпала.

   О бассейне почему-то тоже забыла.

   В общем, «десять дней, которые потрясли мир».

   Все ее естество было потрясено до основания.

   Здесь она не только впервые за долгие годы нашла «женский рай», но и стала обретать его по несколько раз в сутки.

   Однако сладкий сон этих дней очень быстро прошел.

   Надо было возвращаться в свой директорский кабинет и встречать Первого сентября своих школяров.

   До начала осени было еще целых две недели.

   Поэтому предучебную суматоху она решила совместить с продолжением медового месяца с очаровашкой Федерико, который почти сразу стал называть Анастасию «ненасытный ротик».

   Странно, к чему бы это.

   Ну, да ладно.

   В результате содержимое директорского шкафа пополнилось несколькими хрустящими простынями и байковым одеялом.

   Все же в конце августа здорово тянуло из-под двери по полу...

   

   

С Е Н Т Я Б Р Ь



   

   

Уводит следом за песней

   меня тропа луговая,

   и веет осенью песня,

   бог весть кого отпевая, —

   поет, как пела когда-то,

   зовя ушедшего друга,

   и падал вечер сентябрьский,

   и пахла сеном округа.

   Хуан Рамон Хименес



   

   Анатолий забежал перекусить в кафе в центре города.

   Свободных мест в обеденное время почти не было, и он попросил разрешения и спланировал за угловой столик к даме с роскошными плечами и «осиной» талией.

   Больше он ничего рассмотреть в этой тесноте и не мог.

   Понемногу разговорились.

   Доротея вернулась из отпуска.

   Она прекрасно отдохнул на французской Ривьере.

   Сейчас никуда не спешила, медлительно-сладко переживая последние, отступающие волны своего бурного приморского романа.

   У нее были еще не остывшие абрикосовые щечки и зеленые взволнованные глаза в обрамлении густых ресниц.

   Сегодня Анатолий свои дела отложить уже не мог.

   Поэтому они сговорились встретиться через день. Съездить за город — на природу. И встретились.

   Подышали свежим воздухом.

   А потом как-то незаметно оказались у Доротеи дома.

   Кассета с пикантным фильмом «Племянник мадам О» моментально высекла искры из них обоих.

   Хотя Анатоль в шутку и отбивался на подступах к ванной, говоря, что живым он не дастся, устоять против глубинных волн женского желания вряд ли возможно.

   Разве что только совершенно немощному и больному.

   Анатолий не был ни тем, ни другим.

   Прикосновения были настолько неожиданно-острыми, что Дороти едва не потеряла равновесие и смогла только покрепче ухватиться за край ванны, чтобы не поскользнуться.

   Вначале Анатолий закрыл было кран с водой.

   Потом снова его открыл...

   Если честно, то из ванны они не вышли и до дивана в тот раз так и не добрались.

   

   

О К Т Я Б Р Ь



   

   

Октябрь тишиною повит.

   И тополя лист золотой

   сорвавшейся с неба звездой,

   вращаясь, на землю летит.

   Луис Сернуда



   

   Хосе уже больше года не виделся с Екатериной.

   Почти все это время он находился по делам в Барселоне.

   Жар их совместных ночей поостыл, и ее светлый образ начал уже понемногу тускнеть в памяти.

   И вдруг, на выходе из метро кто-то совершенно неожиданно тронул его за рукав. Да, это была она — этнограф Катя, которую Хосе пару лет назад «отбил» у двух пещерного вида хулиганов.

   Хосе был увлечен в сторону от потока входящих в метро людей — за павильон, в полумрак.

   Как ты, что ты, где ты, не разбиваешь ли снова в кровь свои кулаки? — насмешливо.

   Вопросы сыпались быстрым горошком и, похоже, ответа особенно и не требовали. А тем временем, пока одна рука придерживала за ремешок, к пареньку приникла другая жаркая ладонь. Прошло несколько минут разговора и тунец отчаянно забился на «крючке».

   Лукаво: ой, как неудобно. Едем быстрее ко мне. Здесь ведь совсем недалеко — по прямой. Да не бойся ты, едем. Или уже совсем меня позабыл?

   Дома Екатерина быстро привела одежду в порядок и все говорила и шутила без остановки.

   На столе мигом появились закуски и неплохой набор напитков с их любимым «Джонни Уокером» во главе.

   И до чего резов и живуч оказался его разгульный барселонец.

   А ведь провалялся последний месяц буквально мертвец мертвецом.

   Теперь он мало того, что воскрес, еще и разбудил в Хосе пошлое красноречие. И того неожиданно понесло.

   Ну ладно, хватит болтать, Хосе, придвинься поближе...

   И снова завертел парня чумовой и горячий вихрь.

   

   

Н О Я Б Р Ь



   

   

Ты, свободный кочевник, сын северных плачей,

   ты, полудня лимон, ты, избранник удачи,

   ты, любимец сирен и любовник морей...

   Рафаэль Альберти



   

   Через два месяца после сентябрьских штормов и вихрей, Доротея и ее верная подруга Ольга устроили для нас с Ренато вечеринку на четверых.

   Хорошо посидели.

   Слово за слово — перешли к музыкальной программе.

   Напряжение было уже так велико, что мы никак не могли танцевать медленные вещи, находясь вплотную друг к другу.

   Пришлось махнуть рукой на танцы и разбрестись по комнатам.

   Тугое тело Дороти просто звенело от еле сдерживаемого желания... Потом мы тенью проскользнули к ванной.

   Доротея вышла первой.

   Я немного задержался.

   Когда же вышел — столкнулся со смущенной и пышной грудью Оленьки.

   Она не вздрогнула от неожиданности, не прикрылась.

   Только жадно обшарила меня взглядом и бесшумно проскользнула в дверь, слегка прижав мою шайбу к бортику.

   А когда девчонки уезжали, Ольга невзначай оставила свою цепочку на кухонном подоконнике.

   И через неделю не преминула лично и углубленно заехать за ней.

   

   

Д Е К А Б Р Ь



   

   

Вода находит в море свой рай зеленоватый,

   а пот находит в море свой шум и свой оттенок.

   Он — светлая олива с листвой солоноватой

   и пахнущей как тело.

   Мигель Эрнандес



   

   Холеная, статная преподавательница английского в нашей группе — Элиза, упорно не хотела ставить мне зачет в зимнем семестре. Всегда улыбчивая и приветливая, на последних занятиях она начала заметно нервничать, а на меня — так просто взъелась.

   Перед предстоящим горным сезоном мы должны были участвовать во всех лыжных гонках по схеме: три — по пять километров, две «десятки», «пятнашка», и обратно в том же порядке.

   Это означало, что все зимние субботы у нас были забиты мазями-палками-шапочками и ботинками.

   Но самое интересное было в том, что Элиза тоже не пропускала буквально ни одного соревнования. В «забегах» наша красавица участвовала не всегда, но уж посмотреть на нас, заиндевевших и розовых, приходила обязательно. И вот внезапно она заболела.

   Кто-то на нее сильно чихнул, или сама простудилась.

   А тут как раз — зачетная сессия. Зачеты-автоматы выставить до болезни Элиза успела, а у меня, бедолаги, новая страничка зачетки оставалась девственно чистой. Как я.

   В пятницу мне передали записку, чтобы назавтра, после лыжной гонки, с зачеткой явился по такому-то адресу.

   Ну, я и явился. Потный, в шапочке, в лыжных ботинках и, конечно же, без зачетки. Лыжи воткнул в снег у подъезда.

   Благо, в нашей «деревне» на них никогда не покушались.

   Элиза открыла сама, встретив меня в халатике, без сильной температуры, но с блестящими глазами. Ни слова о злополучном зачете в тот день сказано не было. Да и к чему?

   Я, конечно, душистый чай выпил.

   И градусник поставил...

   Море ее нерастраченных чувств захватило меня ну прямо по Айвазовскому.*)

   Вал за валом накатывали волны на прекрасно ухоженный пляж.

   А девятый вызвал у моей «англичанки» такое смятение, что стало немного не по себе: вдруг душа отделится от тела и воспарит.

   Соседи наслушались в эту субботу столько...

   Но в стену никто не стучал.

   Не то, что в нашем студенческом городке.

   Чувствуется — культурные люди.

   Сколько времени уж прошло, но самые лучшие, коронные английские «топики» до сих пор не могу позабыть.

   

   * знаменитый русский художник-маринист, прим. авт.

   

   


РОМАНЫ-СНЫ



   

   

Всякое искусство предполагает у художника

   наивное, чистое, святое бесстыдство

   рассказывать, показывать другим людям

   такую интимно-личную жизнь свою,

   от которой в былое время иконы завешивались...

   

    М.М.Пришвин



   

   


СОН ПРО МОРЕ И СОЛНЦЕ



   

   Милая моя, у тебя когда-нибудь бывало так, что закрываешь глаза, легко засыпаешь и вдруг переносишься куда-то далеко-далеко.

   Туда, где бы ты хотела очутиться именно сейчас. Например, холодным зимним вечером так приятно оказаться на теплом летнем пляже...

   Я давно коллекционирую такие волшебные живые «картинки с выставки» и когда особенно устаю за день, то возвращаюсь к ним вновь и вновь. Это восстанавливает силы, ничуть не утомляет и не приедается — только радует.

   Вот и сейчас, я устроилась поудобней, слегка прикрыла глаза — и я уже на отдалённом пустынном пляже в самый разгар лета.

   Медленно-медленно раздеваюсь. Располагаюсь.

   Я уже «угнездилась», причём не у самой кромки прибоя, а на мягоньком золотистом песочке. Выставив под солнышко нужные ему части тела, расслабляюсь и полностью отключаюсь от окружающего.

   Рядом слышу урчание и перешёптывание мерно накатывающихся волн.

   Отчётливо слышу шорох, тихое звяканье и постукивание перемещаемых ими морских камешков.

   Отдельные, самые настырные капельки-брызги долетают от волн до меня и приятно скатываются по коже, иногда забираясь, куда им не следует.

   Но я на них не в обиде.

   Вдруг слышу легких хруст песка под ногами. Потом он внезапно замер и больше не возникал. Нет, кажется, мне это послышалось: ветер шалит.

   Меня клонит ко сну, но засыпать не хочу.

   Когда вслушиваюсь в ровный плеск и монотонную болтовню волн, то начинаю мысленно видеть и сами волны.

   Чувствовать, как они чуть наискось накатываются на мой берег.

   И почему-то при этом вижу тебя рядом с собой: такую же отдыхающую, расслабленную и слегка разморённую дерзким солнышком.

   Мы общаемся, смежив глаза и не произнося ни единого звука.

   Ты, так же, как я, мысленно видишь освещённую ярким солнцем морскую поверхность, простирающуюся до горизонта. Видишь белые барашки пены на упругих волнах. Ты ощущаешь прикосновение мягких ласковых солнечных лучей к своему лицу, и морские брызги так же приятно охлаждают твоё молодое спортивное тело.

   Невольно прислушиваешься к движению груди во время дыхания.

   Во всём теле разливается приятное тепло и удовольствие.

   И ты чувствуешь себя полностью расслабленной и свободной.

   Ощущаешь, как сладкая нега и необыкновенная теплота разливаются по всем клеточкам тела.

   С каждым вздохом, с каждым движением груди вверх и вниз становится приятней и приятней.

   Тебе хорошо, безопасно, радостно и свободно!

   Особенно чутко ты прислушиваешься к прикосновению солнечных лучей, которые словно мягкие сильные руки непрестанно массируют твоё тело.

   Сердце твоё бьётся в такт с негромким голосом невидимого собеседника, наверное, с хозяином того лёгкого шага и хруста песка под ногами, к которому ты чувствуешь необъяснимое доверие — как к охранителю твоей пляжной неги...

   Постепенно сердце начинает излучать тепло, которое распространяется по всей груди. Тепло расширяется, медленно, но уверенно захватывает тебя: оно заполняет живот, опускается ниже и ниже.

   Вот тепло уже внизу живота, между ног, немного щекотно — на бёдрах, коленях. Потихоньку лавина тепла подбирается к самым пальчикам ног: ты этого с детства боишься — сорваться в щекотку. Но нет: это что-то совсем другое.

   Теплота неги и счастья.

   Постепенно ты чувствуешь, как внизу живота становится жарко и влажно.

   Ощущаешь там пульсацию, несказанно приятную пульсацию, которая то усиливается, то притихает. И вся пляжная пустота в пляжном теле наполняется необыкновенным трепетом и теплыми мягкими волнами.

   Ощущения внизу живота становятся сильнее, будто Некто волнующе прикоснулся к твоим бёдрам, легко тронул их и тут же исчез, словно сладкий порыв неназойливого ветерка.

   Но от этого твои ножки легко разошлись, и на бугорке обозначилась, как нечаянная слеза, капелька влаги.

   Ветерок слегка взъерошил все волоски и снова пропал.

   А тебе остро захотелось, ни на минуту не откладывая, начать с ним твою любимую, нежную и сладкую игру.

   Прямо здесь же, сейчас...

   

   


РОМАНЫ, ПОДСКАЗАННЫЕ НОЧНИКОМ



   

   

Я Н В А Р Ь



   

   

Весна, весна, пора любви

   Как тяжко мне твое явленье,

   Какое темное волненье

   В моей душе, в моей крови...



   

   Алексей уезжал из Хабаровска поступать в университет. Родители были категорически против — ведь его после армии приглашал в пединститут профессор Грибов, с которым он плотно сотрудничал еще до призыва. Алеша конечно же понимал, что там, в Академгородке будет «биться» весь молодой цвет страны, но ему было необходимо попробовать силы. Да и пять лет разлуки с родными местами тоже недешево стоят. Поэтому будет не смертельно, если в этой попытке удача и не улыбнется — ведь в конце-то концов всегда есть «запаска» — родимый пединститут. Но было еще нечто такое, что не давало уехать, хотя и понимал: тянуть с отъездом нельзя — могут не принять документы. Дело в том, что Марина в этом году закончила школу и окончательно решила поступать в смешной институт — в «железку». Ее мамочка сильно ревновала их друг к другу и не давала встречаться, хотя главного между ними не произошло. Но это внешнее сопротивление их подгоняло и распаляло. Они уже строили планы вместе рвануть из отчего дома — ведь пока так мало видели: Алеша отслужил свою службу в армии совсем рядом — в двух шагах от Хабаровска.

   И вот открылось, что Маринка не хочет с ним уезжать — значит не любит его, значит не так ей желанен, как раньше. Что ж, может быть это — к лучшему, и он за годы учебы многое передумает и перечувствует. Но почему так тревожно в душе?

   Вот сейчас на прощанье он войдет к ней, милой, желанной. И все будет как следует быть, или по крайней мере узнает всю правду, потому что больше невмоготу оставаться разорванным надвое. Но Алексей почему-то медлил и медлил. Много курил, в который раз огибая знакомый в мельчайших деталях милый дом. Мысли его то пульсировали в горсти, то разбегались. А сердце скакало неистовым кузнечиком (не лягушкой!), как когда-то на старый Новый год.

   Он снова оглядел скромный дворик. Сколько раз они здесь прятались и целовались, продрогнув на знобком ветру Амурского бульвара. Вот уж труба так труба. Все вечера и утра были их. И за спинами невидимо вырастали пушистые крылья. Неужели все это — лишь ветер и дым?

   Сегодня–его последний шанс услышать ответ. Алексей шел к родному дому и молился только об одном — чтобы там не было сейчас ее мамы. Горло огромного букета перетянуто бечевкой — надо развязать, но пальцы не слушаются совсем. Он рубанул рукой воздух, перемахнул последний пролет лестницы и нажал на звонок.

   Вечером он домой не вернулся.

   И на самолет опоздал.

   

   

ФЕВРАЛЬ



   

   Мой любимый преподаватель Виквик жил в самом центре, на улице Ким Ю Чена. А я была, наверное самая шкодливая из его не учтенных РОНО учениц. Кстати, зовут меня Даша, а он называл Двашечкой. Я училась в школе с медицинским уклоном и тихо сохла по мединституту местного разлива. Но в химии, честно говоря, не рубила совсем — ну ни в челюсть ногой. А главное — и не хотела, хотя довольно самоуверенно заявляла, что кровь из носу поступлю.

   Мы с Виквиком с космической скоростью проскакивали каждый новый раздел программы. «Остальное — на дом» — это я его умоляла, ластясь, как котенок. А потом забиралась с ногами на тахту под плед и, обняв его руку и потихоньку подталкивая горячими апельсинками (они у меня были что надо), жадно рассматривала альбомы сюрреалистов: ах, Дали, ах, Магритт. Требовала новых и новых анекдотов или историй о дальних поездках по свету да про то, как он влюблялся и как эти самые влюблялись в него. Но всегда, лишь только поспевал чай, я деловито и быстро смывалась — до следующего урока.

   Иногда приводила к Виквику своих поклонников-однокашников. После каждого посещения дня два-три они поджидали моего Гуру молчаливой шоблой в теньке у подъезда — как бы испытывали на испуг, но прикурить не просили и вообще языков не распускали. Если мои ребятки были под газом, то приходилось выходить из укрытия и «заступаться» — мне нравилась роль Спасительницы жизни. Но вообще-то я обожала сталкивать мужиков лбами. Виквик всегда без упреков терпел, хотя и знал, что добром это не кончится.

   Промелькнуло лето, и я на удивление проскочила «входные» без троек, поступила в вожделенный мед, но недоучившись и двух лет выскочила замуж за моего безлошадного офицерика и укатила пылиться в Монголию.

   В родных местах не была уже целую вечность, и только сейчас мы вернулись всей семьей обратно. Точнее — тем обглоданным жизнью и бытом остовом, что уцелел от нашего полусчастливого суденышка.

   Почему-то меня никак не отпускает ощущение, что до сих пор так и не сделано что-то очень простое, но важное. Иногда прохожу по братской улице Ким Ю Чена — мимо его небольшого дома, и сердце в этом месте слегка запинается. Вспоминаются и Дали, и любимые его поговорки, и причудливая мозаика незавершенных жарких касаний. Хотя зачем мне все это теперь?

   И все-таки в один невеселый пасмурный день я зашла, предупредив невесть кого (а может быть — и вспугнув) нашим условным звонком. Надо же, он, оказывается помнит свою шкодливую Двашечку. Много ли было у него других учениц? Он мягко улыбнулся и сказал, что давно не преподает. Я так и не смогла уйти от него без крепкого чая....

   Да! Он пишет теперь волшебные детские сказки.

   

   

МАРТ



   

   Хорошо в женский день женщине расслабиться. Вся прошедшая жизнь представилась Гале в виде смены пейзажей за окном бешено летящего локомотива. Был разгон после станции Детство — до станции Первая любовь. Потом — грохот и мельканье мостовых ферм — словно гулкие и тесные школьные коридоры. А затем — простор и вольница взрослой жизни. И вот она уже вцепилась в поручни и мчится от станции к станции, из города в город, от мужчины к мужчине. Бесконечные переезды, смена друзей и работ, но на каждой из них победа Галины над сердцем непосредственного начальника была словно ступенька на лестнице, которая вела к неким высотам, теряющимся пока в облаках. И даже последняя, задержавшаяся у Гали фамилия — Поршнева.

   Да, она энергичненько проработала в предшествующей жизни лобком и, наконец, совсем уже собралась успокоиться, чтобы, приняв образ благопристойной матроны, ненавязчиво поучать и направлять молодых девчонок осторожной, но твердой рукой. Себя она давно не считала ни конторской, ни аппаратной шлюхой. Со всеми потрохами зависящим от нее окружающим даже в страшном сне не приходило в голову употреблять эти бестактные слова по отношению к своей столь уважаемой коллеге.

   Но нынче Галина вновь вошла во вкус жизни, и теперь у нее есть свой молодые дерзкие мужчины — протеже. И она со сладостью ощутила, как уже на новых карьерных перегонах ветер продолжает срывать железными пальцами ее одежонку. На холеной коже Гали порой проступают легкие ушибы и потертости, но она, как последняя наркоманка, уже не может отказаться от гонки в этой прекрасной, взбалмошной жизни.

   Наверное, не поставлена еще та стрелка, и не родился еще тот стрелочник, которые смогли бы перевести этот суперлокомотив в тихий семейный безвыходный тупичок.

   

   

АПРЕЛЬ



   

   У моего благоверного что-то застопорилось, и вот-вот поломается его любимая игрушка — диссертация. Вообще-то она давно уже написана, но дальше — ни шагу. Все упирается в обсуждение на кафедре. Режут и режут его. Паразиты. А после новогоднего бала в родном институте, куда мы решили сходить вместо дежурного визита к родителям, я почуяла, что действовать надо потоньше и совсем по — другому.

   Но вот пришла зима, и весна уже на исходе, а воз и ныне там. Ну нет, дело так не пойдет. Разведка — это муж — донесла, что научный руководитель отправился за город готовить к дачному сезону свой домик. И что от помощи молодежи он в принципе не отказался бы.

   Итак, заметано. Адрес и дорога известны. Значит — в путь. Мы с мужем приехали к Андрею Васильевичу в пятницу. Мой ринулся в бой, и они вдвоем быстро расправились с домом, потом перешли возиться в сарай, а я занялась генеральной уборкой. Все дымило в руках, время сквозило, как птица. Мужчин ждал сюрприз в виде сервированного стола, когда у мужа прямо в сарае прихватило сердце.

   Вызвали скорую — отвезли.

   Чтобы не возвращаться в город и быть поближе к больнице, я осталась у Андрея Васильевича. Он был предельно галантен, всепонимающ и как-то очень бережен ко мне. Ох, и силен мужик.

   Мужа подробно обследовали (я пару раз успела его навестить) и через неделю отпустили с миром. А вскоре мой ненаглядный окончательно поправился и успешно защитился.

   ВАК он прошел тоже единогласно.

   

   

МАЙ



   

   В двухдневный пансионат хорошо ездить компанией.

   Это я знал, и когда наша «команда» по разным обстоятельствам распалась, то заскучал. Но что делать — механизм был взведен. И вот мы уже в сосновом бору. В первый же вечер познакомился с двумя подружками, причем довольно банально — на «скачках». Они пригласили к себе, но тут ввалился какой-то старый хмырь и перетянул всех в свой номер. Да, это был опытный медвежатник, а может быть — лесоруб.

   Вначале он громогласно пообещал, что сегодня у нас будет безалкогольная свадьба. А мне шепнул: «Потом она перейдет в непорочное зачатие».

   Стол на коротких ножках, под который наши не помещались, постанывал от напитков и яств. Тост гнался за тостом — один провокационней другого, но воспринимались они под ха-ха. Играли, словно дети, в «бутылочку», напропалую кричали «горько», плясали до упаду. Благо, захватили бундесовый двухкассетник и приличное тра-ля-ля. Ближе к полночи, когда пришла пора закрывать наш корпус, хозяин предложил очень стратегический план: пойти парами проветриться — погулять.

   Вернулись мы, конечно, к закрытой двери. Тишина в коридорах. Полуотодранные обои. Поскрипывания и стоны за дверями. Бордель. Ключи — у подруги, где она — неизвестно. То была тривиальнейшая ловушка. Классика подлянки. Делать нечего — пошли ко мне. Леночка без всякого жеманства разделась до рубашки и просочилась в постель, предупредив, что ей только шестнадцать и мужчин у нее не было, а мне она просто верит. И я, немного ее помиловав, потомив глубоким петингом и помяв упругое тело, пожалел — не тронул.

   А теперь вот уже год никак не могу ее встретить. Телефон стал отныне моим заклятым врагом.

   

   

ИЮНЬ



   

   Мы шабашили тем летом в небольшом поселке на берегу Амура. Бригада была небольшая — шесть человек. Дачный поселок был тоже совсем невеликим, но уж больно неухоженным. Там рядом стояла полупустая деревенька со стариками в активе, а в дачном поселке — в основном, хозяйки да дети. Так что работала наша бригада в две смены, почти на износ. Как-то стихийно мы разделились на две группы: А и Ё. Алкоголиков было всего двое — я и Стёпа. Так что передвигались от дома к дому по ходу работы мы как альпинисты — в связке. Все от души удивлялись нашей поразительной схоженности. Порой — очень даже громко удивлялись.

   А хозяйки иногда попадались просто интересные.

   Одной мы вставили несколько стекол (видно так протестовали братья-бульдозеристы, что она никак не могла выбрать из них лучшего), а я даже вырезал алмазом серп и молот. Между прочим, и трезвый не всегда такое сумеет. Но она — будто не врубается. Малопонятливая или жмотка. Заплатила, как полагается, а потом вынесла собственные соленья: угощайтесь, ребятки. Ну, просто садистка.

   А другая хозяйка, постарше, пока я в сельпо отлучился, попросила Стёпу крышу починить. Натурально, он с этой крыши немного упал. Меня не было рядом — и никто его не поймал. Мы же в свя-я-з-к-е-е, или по-альпинистски не понимаешь, кошелка? Стёпа отделался вывихами, а потом выяснилось — и ребром. Так вообще-то грудь у него не болела, но было трудно вдохнуть полной грудью. Вздыхал дробно — за четыре приема. Одна из хозяек шутила, что Стёпа влюбился с полоборота, и вообще, мол, у нее натоплена банька. Лучше бы поднесла нашей сборной.

   Если к кому из хозяек приезжала сестренка или дочка, то другая четверка заметно оживлялась и производительность резко росла — надо ведь покрасоваться, хвосты распустить.

   Был там Виталий, так он, паразит, рассказывал нам натощак про такую наездницу из приезжих, что я сразу зауважал студенток. А ее подруга помладше творила, мол, с ним разнообразные чудеса и в полисаднике вечером, и в стогу, но при том сказала, что заниматься этим самым всерьез будет только с законным мужем.

   Если ТАК не хочешь — тогда извини.

   Ну, а зачем Виталику дополнительная головная боль, сам подумай.

   А мы, со Стёпой трудились всегда равномерно.

   Но печень у меня до сих пор побаливает.

   

   

ИЮЛЬ



   

   Инженер Комков сидел напротив меня, вертел в руках граненый предмет и говорил, говорил.

   Он тихо ненавидел компании, в которых последнее время все больше вертелась его жена — художница Катя. Особенно ярили Комкова бывшие женины одноклассники, которых он знал как облупленных и которые успели уже почти все развестись по два раза.

   А Катиш давила на то, что их общая Юлька — при бабушке. Его, мол, закрутила в конец и завязала узлом работа, а ей «всегда бывает с ними очень интересно».

   Знаешь, рассказывал мне инженер, давя сигарету за сигаретой, какая щас следующая (после курева) эпидемия у фемин? Авто-елки-палки. Причем на права сдать сразу, дуры, не могут. Тянут кота за ус и раз, и два, а может — и три. Пока их как следоват не объездят кому не лень.

   ...Они жили вместе только ради послешкольного покоя Юльки — маленькой прелестной мартышки. Но то была полунадрывная иллюзия, а на деле — театр юного зрителя на дому.

   Свое одиночество в собственной семье Комков остро переживал. Временами ему просто хотелось выть на нахальную луну. Или пустить в ход ржавеющий с комсомольских лихих времен финарь.

   Но все чаще и чаще — до подколенной слабости — его захлестывала апатия и жалость к себе, талантливому и непутевому. Сегодня был как раз такой вот привычный случай. Праздник души. Именины сердца.

   «Может быть еще по сорок капель, пока супруга там жмет на педаль, если, конечно, не возражаешь, а?»

   

   

АВГУСТ



   

   С некоторых пор Маргарита Петровна стала ощущать себя соломенной вдовою. Ее муж практически не вылезал из служебных поездок. Командировка следовала за командировкой, причем — длительные и на дальние полигоны. А столичная жизнь шла своим накатанным кругом. Заметим, однако, что с деньгами проблем не было — семья не бедствовала.

   По краям дачного участка Маргариты Петровны жили прекрасные соседи: слева и справа. Когда сына одних соседей — справа — забрали в армию, Марго на проводинах в шутку пообещала верно его ждать. Но прошло ровно полгода и она поддалась энергичному весеннему щебетанию соседа слева, поскользнулась, а затем закружилась в горячем вихре. Эти «два года верности» пролетели, как летний сон.

   И вновь в ее калитку и сердце уверенно постучали. Соседи справа позвали на встречу дембеля.

   На свою дачку возвращалась уже под утро — на цыпочках, тихо смеясь и цыкая в ответ на размашистое шлепанье босых ног именинника.

   Так и металась ее душа отныне слева направо.

   Уместный вопрос: а дети? Что ж — дети. У них уже свои семьи, годами гноящиеся проблемы — своя кудрявая жизнь.

   

   

СЕНТЯБРЬ



   

   Нашу тридцатидвухлетнюю, пригожую «англичанку» Алису Николаевну невзначай обидел собственный муж.

   Он опустился до затрещины после «анонимного» звонка, сделанного одним милым гаденышем-десятиклассником.

   А началась вся история с того, что во время летних сельхозработ в яблоневом саду эту самую Алису освоил ее любимый ученик Иннокентий.

   Но Кеша оказался пошлым хвастуном и, к тому же, сразу возомнив себя крутым повелителем, начал требовать от нее полной покорности, что было явно не для школьной среды. Он не считался ни с местными приличиями, ни с домашними обязанностями «англичанки».

   В результате Алисочка быстренько перевела решение половых проблем в телефонный режим и взяла в нашем классе себе другую группу — уже без Кеши. Динамила его, не отпуская с привязи, почти целый год.

   Паренек понемногу распустил нюни, неуклюже преследовал ее, а потом совсем раскис: от отчаянья или по природной дурости, позвонив мужу, щедро посыпал соленую правду на подсыхающие струпья супружеских подозрений.

   Наверное, Иннокентий, выплеснув свою обиду по поводу потолочного воспитания в школе, резко облегчил пузырь своей души.

   Но следствием этого звонка явилась та самая злополучная домашняя выволочка, что обрушилась на Алису.

   Слово «шлюшка» — не воробей.

   Ей не оставалось нечего иного, как соответствовать всю оставшуюся молодую жизнь этому черному слову — несправедливому изначально.

   Там, в яблоневом саду был минутный порыв, крик женской души.

   А здесь — верная подруга, которая жила одна и от широты души помогала отвечать на главный вопрос популярной телевикторины: «Где?»... Чем? — всегда было в достатке. Когда?... — время тоже можно было найти.

   И поэтому в каждом школьном выпуске у нее сам собою находился любимый ученик, которому она как бы невзначай сворачивала целку.

   А подруга Алисы Николаевны лишь подсмеивалась в усы: «В сентябре жизни малинка слаще».

   

   

ОКТЯБРЬ



   

   Надежда — странная женщина.

   Она никогда не была замужем, уверяя всех своих подруг, что мужчины — козлы, и ребенка она конечно же хочет, но замуж — ни за что на свете.

   Сказано — сделано. Взята путевка в дом отдыха «Белые ночки» и билет до станции Лоо — Лучше Отдыхать Одной.

   Солнце, отличная кормежка, под боком ластятся море и врач.

   Следующей весной у Надин родилась здоровая дочь Александра.

   Единственной и незабвенной любовью нашей Нади, пронесенной через годы, остался Поэт. Вокруг этой души — все ее помыслы и разговоры. Он да ворвавшаяся в сердце дочка быстро там ужились и как бы дополнили друг друга.

   По надиным представлениям и словам, живое пространство вокруг — вся земля — навсегда переполнена до краев его курчавостью, неистовой мыслью и красотой.

   Наденька чутко и остро чувствует, что и она, и даже шибко подрастающая Александра в чем-то виноваты перед ним.

   Каждая — по своему.

   И непременно должны рано или поздно вернуть ему этот долг.

   Течение черной речки времени уже довольно далеко отнесло их от Поэта.

    Или наоборот, через бездну пространства и времени, словно тот черноморский прибой, припаяло к нему намертво.

   И случающимся у Надежды гостям она иногда предлагает разом с нею светло подумать о нем — и улыбнуться вместе.

   Улыбки же в этой семейке — необыкновенные.

   А ямочки на щеках у Александры — поглубже.

   

   

НОЯБРЬ



   

   Давно отгремело лето, старые друзья понемногу угомонились и наконец-то прислали мне приглашение на выезд.

   И вот я приехал «на запрошение» из Хабаровска в Краков.

   Повозив-помотав до упора по древней столице, хозяева вверили меня своей соседке по дому Гражинке, студетке-этнографке Ягеллонского университета.

   И закружила меня легкая поземка по польской земле.

    Чем это кончилось — пока не скажу, но зачалось с того, что Гражинка потянула меня, как диковинку — дальневосточного сибиряка — по знакомым да родственникам.

   Самым живописным из них был дедушка Марек.

   Захватил он нас на несколько дней.

   Над моей постелью почти во всю стену было предусмотрительно воздвигнуто огромное живописное полотно о славных временах походов Пилсудского.

   Поляки там все — на белых конях.

   Буденновцы — повержены.

   Лужи неестественной крови на снегу.

   Жестокая бойня братьев–славян. Во имя чего?

   И мы с Гражинкою ночами бились «насмерть» под этой бравурной картиной. Она только чудом не свалилась на нас (беззащитно-бессильных, в первый же вечер окропивших белоснежную простыню).

   Потом мы грешили и каялись, причем каялись многократно.

   А закончили свой сладкий путь в Ясной Гуре, где осенила Матка Боска Ченстоховска, и где нас, спохватившись, настигли гражинкины родители после того, как им по-соседски чистосердечно стукнули.

   Потом словно в обратном кино мелькнули Варшава, Краков и Брест.

   А будущим летом Гражинка едет в Японию через Москву и Хабаровск.

   

   

ДЕКАБРЬ



   

   Алеша вернулся в глубоко заснеженный город из своих долгих странствий с убеленными, «сенаторскими» висками и с сердцем, которое чудом не разорвалось от бешеной гонки предшествующей жизни. Сегодня он сидит, пьет наваристый чай с лимонником в милом, до подреберной боли знакомом доме — в гостях у мамы той девушки, от которой он когда-то позорно бежал куда зенки глядят.

    — Моя доченька в прошлом годе разбилась с друзьями в авто.

   Замуж Мариночка так и не вышла — ты ведь уже уехал, а в свою «железку» она так и не поступила. Но вообще-то ей было не до учебы.

   Алешенька, скажи, неужели тогда, еще перед встречей с Маришкой, я была у тебя самой первой женщиной? А знаешь, ведь я это смутно почувствовала через твою напускную браваду.

   Они молчали. Молчали, молча пили «лимоновый» чай. И эта тишина была самым живительным уговором... Потом резко щелкнул выключатель.

    — Ну, иди же ко мне, мой беглец, мой хороший и блудный.

   И Алеша утешал, утешал и утешал ее. Как это сделать — он, желанный, знал лучше всех.

   

   


В СУМЕРКАХ



   

   

Спустя столетья люди будут знать,

   Как ты прекрасна, и как жизнь тяжка мне,

   И как я мудр, что полюбил тебя.



   

    Люблю тебя ежечасно, ежеминутно.

   Люблю безрассудно, благоговейно и самозабвенно, до обожания, лихорадки и изнеможения.

   Умираю, когда расстаюсь или сомневаюсь.

   Воскресаю, когда вижу или надеюсь.

   Казнюсь каждым своим промахом, коченея от ужаса и стыда.

   Они врезаны в мою память, словно горький упрек и предостережение моему сердцу, как изощренная пытка моей совести.

    Доверяюсь тебе беззаветно, открыто подставляю грудь: пусть твой удар будет последним, чем медленно истекать кровью, лишившись кожи.

   Нет.

   Одного твоего слова, даже взгляда достаточно, чтобы обескровить меня.

    А ведь казалось — нашел точку опоры.

   Смирил обостренную ссадинами гордость.

   Оставил себе лишь мнимую свободу, редкие находки в виде человеческих самородков, да игру воображения.

    Уже не ждал тебя, как прежде, потому что уверился — ты исчезла из моей мучительной жизни.

   Но ты вновь появилась.

   И я, подчиняясь неизъяснимой власти, покорно пью сладкую муку, что сочится из твоих чистых глаз.

   Неужели ты и есть моя главная в жизни встреча, единственная награда судьбы за все страдания, искромсанные миражи и иллюзии юности, за мечты, которые не сбылись?

    Если ты меня уже не любишь, если завтра оттолкнешь, не решишься на встречу, буду знать, что все мои невзгоды были жалкою платой за счастье пережить эту недолгую желанную горячку.

   За сладкое сумасшествие, за то, чтобы услышать небесное пение твоих возносящихся крыльев.

   Погибнуть так глупо и бездарно, словно сгораемый от жажды в двух шагах от животворного, но хоронящегося от посторонних глаз источника.

   Вдруг остановиться вкопанным, будто фанатик перед ликом святым.

   Окунуться в родную, звенящую и пьянящую стихию, шалея от счастья.

    Легко, радостно и покойно рядом с тобой.

   Посветлело вокруг, отступила и перестала отсвечивать будничная слякоть.

   Время замедлило свой бег иноходца и иногда останавливается в задумчивости и словно в забытьи.

   Как естественна, но и томительна твоя сдержанность, боязнь поспешности или ошибки.

   Как тягостно и таинственно это затишье души, которое можно принять и за предвестие чуда, и за скоропостижный финал.

   Все чаще приходится подавлять неясное предчувствие обыденной, горестной драмы, угрожающей нам опустошением и одиночеством.

   Что страшнее одиночества вдвоем?

   Человек беззащитен перед сметающей тяжестью занавеса, и я лишь молюсь о том, чтобы все это длилось и длилось.

   Чтобы не иссякли сладкие капли воспоминаний и они смогли утолить саднящую жажду перед последним, гаснущим, затихающим вздохом.

   Но ведь ты не теряла головы от близости наших одежд, нетерпеливо ждала полуслучайных свиданий у всех на виду, плакала тайком от невыразимой безнадежности и краткости прикосновений.

   Но увы.

   Все — в быстро мертвеющем и густеющем от забвения прошлом.

    Жажду снова и снова ощутить твое присутствие, задыхаясь от желания коснуться хотя бы милой тени, вдохнуть твои ускользающие ароматы, упиться твоей пленительной прелестью наяву или во сне.

   Опуститься у твоих нежных, точёных ног и, обняв их, целовать, целовать, целовать до одури.

   Замереть, как наиверный наивный пес, прижав уши и чутко ловя намек на малейшую ласку, ветерок волнения, каждый всплеск твоей души, взгляда, улыбки.

   Щедро рассыпать перед тобою самоцветы лучших сияющих слов, чтобы тебя развлекал, завораживал и манил их полуслучайный и затейливый шорох.

    Ты загадочна и неповторима.

   Внезапна и неотвратима, как судьба.

   Невероятна, как чудо.

   Заманчива, как бездонная синь гулкого осеннего неба.

    Желанна как спасение, проходишь ты мимо, удаляясь в глуховатое и исчезающее прошлое.

   Зажав невидимыми тисками мое, все в заусеницах, сердце.

   Даже не оглянувшись на скрипучий и пыльный верстак, который давно брошен в зыбких сумерках, разлитых нечаянно кем-то...

   

   


СОН ПРО ВЕСЕННИЙ ВЕТЕРОК



   

   Милая моя, снова я тебя беспокою во сне.

   Не извиняюсь.

   Мы с тобою вместе этого ждали.

   Сейчас хочу вспомнить одно наше весеннее приключение.

   Я его, как и ты, тоже часто «включаю», когда прихожу домой после работы еле-еле живой и усталой от долгой зимы, от занудства и тягомотины жизни...

   Всё сильнее щекочет весеннее солнышко.

   Уже согрелась земля.

   На берёзах трепещут белые флажки старой бересты.

   Самые молоденькие берёзки, в прошлом году сбивавшиеся в кордебалет серыми мышками, нынче превратились в белоногих (от ушей) красавиц.

   Я собралась в выходные немного позагорать: поваляться на травке у нашего Джамгаровского пруда — у самой воды.

   Пришла-расположилась-«угнездилась».

   Меня ласково обдувает лёгкий ветерок.

   Он, растрепав и взлохматив волосы, щекочет ими кожу на плечах, словно кто-то незаметно прикасается ко мне трепетными чуткими пальцами.

   Но улететь в мыслях вместе с тобой к морскому пляжу сегодня не удаётся: здесь, на изумрудном бережку всё иное.

   Иные запахи, иные звуки, мягкие пастельные краски.

   Совсем не такая, не южная зелень кричащего ядовитого цвета.

   Я почему-то снова остро чувствую рядом с собою тебя, такую же расслабленную и слегка разморённую, с лёгким румянцем: ты спешила на эту встречу со мной.

   Мы прикрываем глаза.

   Не произносим больше ни звука.

   Мысленно видим блики солнца на изменчивой поверхности пруда.

   Они словно россыпи самоцветов играют на солнце разными цветами.

   Посылают нам отдельные яркие лучи, будто переливы огромной хрустальной люстры.

   Вот синий лучик, вот — изумрудный, яхонтовый, фиолетовый и ярко-жёлтый.

   Весенний шалопай-ветерок морщит поверхность воды, ласкает её и щекочет.

   Вокруг тихо-тихо.

   Ах, вроде бы послышался шорох травы под ногами.

   Нет, показалось.

   Но почему хрустнула ветка вдали?

   Все эти звуки нас отнюдь не пугают, а только немного волнуют.

   Мы с тобой пребываем в полном покое, неге, приятной прохладе.

   Ты вслед за мной невольно прислушиваешься к движению груди во время дыхания.

   Понемногу в теле разливается приятное тепло и удовольствие.

   Ты чувствуешь себя полностью расслабленной и свободной.

   Ощущаешь, как сладкая нега и необыкновенная теплота разливаются по всем клеточкам тела. С каждым вздохом, с каждым движением груди вверх и вниз становится приятней и приятней.

   Так хорошо, безопасно, радостно и свободно!

   Снова, как и тогда, на юге, твоё сердце бьётся в такт с бархатным голосом невидимого собеседника, повелителя и охранителя твоей покоя и неги.

   Вот ветерок поначалу спокойно и нежно, а потом уверенно и шаловливо ласкает тебя, будто Некто прикасается к щеке тыльной стороной ладони и тут же исчезает.

   Когда ты осознала это мимолётное прикосновение, то мгновенно возникло приятное воспоминание, и глаза сильнее прикрылись от усилившегося чувства покоя, от наслаждения и воспоминания об особенном удовольствии.

   Дыхание при этом стало медленным и глубоким.

   Постепенно сердце начинает излучать тепло, которое расширяется и захватывает всю грудь, живот, опускается всё ниже и ниже.

   Прикосновения весеннего ветерка дерзки и удивительны, словно неожиданные касания шершавого собачьего языка: вначале щекотно и сладко, а потом сразу — холодно. Постепенно ветерок «облизал» тебя всю.

   Сладкое тепло всё усиливается.

   Вот оно заполняет низ живота, легко плещется между ног, осторожно, но настойчиво прикасается к бёдрам, лаская и одновременно чуть расталкивая их. Раскалённой щекой это тепло касается внутренней поверхности бёдер, а под коленками от него становится настолько щекотно, что невольно ножки сгибаются крючком. И бёдра, и низ живота пылают сладким огнём.

   А дуновение ветерка охлаждает, ласкает, ворошит и щекочет.

   Постепенно возникает нестерпимая жажда.

   Внизу живота становится тепло, приятно и влажно.

   Отчётливо ощущаешь пульсацию, несказанно приятную пульсацию, которая то усиливается, то затихает в точном соответствии с набегами ветерка. Но, начавшись, она уже не прерывается. Ощущения в животе становятся всё сильнее и сильнее, всё волнующее и слаще.

   Пульсация с самой поверхности кожи, от корней волосков переходит во внутреннюю. Возникает некий захватывающий и волнующий ритм, которому нет сил сопротивляться.

   Твоё естество всё сильнее захватывает ощущение неги и безопасности, а также — безграничного доверия к таинственному Некто в образе нашего ветерка, который безвинно шалит, одаряя волшебным и властным теплом.

   Эти сказочные ощущения, наполненные сладким пульсом, влагою и целебным внутренним теплом, вызывают чувство благодарности и верности к этому весеннему шалопаю. С ним тебе почему-то не хочется расставаться, напротив, захотелось без промедления начать с ним твою любимую, нежную и сладкую игру.

   И при этом твёрдо знаешь, что он всегда придёт к тебе, стоит только взять в руки эту книгу и пошире открыть в твоём уютном домике форточку...

   

   


МАМИН КОСМОС



   

   Недавно моя мама ушла от меня. Навсегда.

   И теперь всё чаще и чаще снится один и тот же сон.

   Он приходит, когда сворачиваюсь калачиком, складываю «крестиком» ноги и руки. И засыпаю.

   Мне тепло, уютно и хорошо. Только тесно.

   Но можно немного вертеться и даже поворачиваться.

   В глазах — радужные круги, сеточки, а иногда мерцают звёздочки.

   Из животика у меня тянется небольшой канатик — это моя связь с мамой.

   Иногда, правда, он скручивается петлей и поднимается до уровня глаз.

   Это меня пугает.

   Тогда стараюсь оттолкнуть «канатик» от лица — чтобы он не обкрутил меня.

    Но все мои страхи становятся смешными, когда маме что-нибудь очень приятно. Тогда мне приятно вдвойне...

    И я уже люблю, находясь в утробе матери.

    Чувствую её дыхание, плоть, радостное щебетание голоса.

    Ловлю каждое легкое поглаживание живота её теплою нежной рукой.

    Господь дал мне жизнь.

    Но самое главное, что подарил мне Он — это право любить.

   И мама — первая, кого так чисто, светло и безоглядно люблю.

   Люблю пока ещё неосознанно.

   Да, вот ещё что: я всё-всё про нее знаю.

   Знаю, что вкусное, сладкое или кисленькое она ест.

   А на огурчик маму потянуло из-за меня — это уж точно.

   Я попросил: нежно погладил ручкой.

   Знаю, какую музыку любит слушать.

   А, может быть, она слушает эту дивную музыку для меня?

   Особенно люблю самые первые из обычных ежедневных движений.

   Поначалу всё вокруг тихо-тихо, загадочно и чудесно.

   Но стоит особенным образом пошевелить пальчиками, как мама сразу же чувствует это и просыпается.

   Ощущаю, как она потягивается со сна.

   Как осторожно поворачивается вокруг меня в своей уютной кроватке.

   И тогда весь мир медленно, осторожно вращается вместе с нею.

   Будто я — центр вселенной.

   И моя душа чувствует, что «дается на сохранение» в самые надежные и ласковые на всем белом свете руки.

   Волшебные мамины руки.

   А когда они вдруг начинают поглаживать мою спинку — то просто кричу от радости и щекотки!

    Но иногда на некоторые прикосновения мне хочется брыкаться!

   А в общем-то мама удивительно спокойна: чувствую, что ничегошеньки не боится.

   Движения всегда плавны и неторопливы.

   К тому же она много спит.

   В эти долгие часы я берегу её сон как умею.

   Ничем-ничем в такое время не беспокою.

   Но честно говоря, я сам быстренько засыпаю и понятия не имею, что происходит чуть подальше — на расстоянии вытянутой руки.

   ... И вот мне наскучило сидеть взаперти.

   Всё сильней и сильней начал «проситься на прогулку». И мама меня услышала.

   Мой уютный скользкий домик весь как бы напрягся.

   А потом начал сильно-сильно сжиматься и разжиматься.

   Кто-то потянул меня за ножку и ловко перевернул точнёхонько головою вниз.

   Когда и попытался ловко вернуться в исходное положение — «встать на ноги», то мои сложенные «крестиком» ручки немного попридержали.

   Я так и остался в положении вниз головой.

   Вдруг всё чудесным образом изменилось.

   Обильная прежде влага куда-то отошла.

   Вокруг стало сухо и как-то жарко.

   Некие могучие силы начали сильно, настырно толкать в ужасно тесный проход.

   Я как мог сопротивлялся, упирался коленками и локтями.

   Ведь неизвестно, есть ли там выход. Или всё же тупик?

   Потом кто-то ужасно сильно сжал голову.

   И вдруг по глазам — нестерпимо яркий свет, а в легкие ворвалась волна разрывающего их воздуха.

   Резкая боль во всех точках тела! — и я неистово закричал.

   Запросился обратно — в свой уютный домик, где всё было так тихо и мирно.

    — Кто же это у нас так сильно орет?!

   Ба! Да это же я! Стыдно, батенька...Так-то.

   На меня непрестанной лавиной продолжают обрушиваться всё новые и новые шумы и запахи, чужие движения и грубые прикосновения...

   Постепенно догадываюсь, что начинается совсем новая, загадочная, ещё неизведанная, но наверно прекрасная жизнь.

   А маму мою буду любить и в младенчестве, и в детстве и когда вырасту.

   Это корневое глубинное чувство выражается в желании постоянно её видеть.

   Наслаждаться теплом её тела.

   Вкушать льющуюся из груди струйку молока.

   Видеть склоненное ко мне милое, доброе лицо.

   Чувствовать всегда улыбающийся ласковый взгляд, устремленный на меня и только на меня.

   Эта любовь — самая первая.

   Но она — самая большая, захватывающая сердце и душу.

   Любовь не проходящая за всю мою долгую и счастливую жизнь.

   Это — любовь к матери-женщине, которая явила меня на Свет Божий.

   И она не угаснет никогда.

   

   


РОМАНЫ, ПОДСКАЗАННЫЕ НОЧНИКОМ



   

   

Я Н В А Р Ь



   

   

Любовное объятие неотличимо

   от смертельной схватки...



   

   Первый поцелуй морозно ожег Сашка довольно поздно, а закончилось все «удивительно и плачевно». Он здорово подвырос прошлым летом и даже успел, как пареньку казалось тогда, состариться. В общем, ему было целых шестнадцать лет.

   Праздновался старый Новый год.

   Родители великодушно отправились в гости, и на квартире можно было собраться почти всем классом. Кроме прочих был и приятный сюрприз — пришли две хорошенькие новые девочки из параллельного класса. Они весь вечер подробно рассматривали ребят и оживленно шептались, словно спорили о чем-то нестерпимо важном и интересном. Было похоже, что вот-вот закончится застолье — уже включили музыку, но еще не начали танцевать. Слов Сашку не было слышно, но по жестам чувствовалось нарастающее напряжение спора между девочками и ребятами. Вдруг одна гостья стремительно начала пробираться к балконной двери — как раз к тому месту, где сидел Сашок.

   Это была статная, вполне сформировавшаяся девочка с огромной черной косой, наверное — украинка. Ей, по-видимому, понадобилось выбраться на застекленный балкон — глотнуть свежего воздуха. А может быть она что-то проспорила. Кто-то посоветовал «погулять в форточку», но тут же осекся под ее пристальным взглядом.

   Поравнявшись с Александром, шепнула: «Открой шпингалет наверху». С этими словами она захватила его пальцы горячей рукой и буквально вырвала Сашка на балкон.

   Было невысоко — всего лишь четвертый этаж, но голова немного кружилась. Дыхание сразу же перехватило. То ли — от напитков, то ли — от волны бодрящего морозного воздуха. Неожиданно девочка раскрыла широкие оконные створки и перебросила ногу через перильца. Потом вызывающе обернулась и одновременно раскрыла обе руки. Сашок стоял близко, но боялся шелохнуться, чтобы не столкнуть вниз этот нежный и шаткий «крестик». Затем ее руки сомкнулись у паренька за спиной и сцепились там в прочный замок.

   Все его тело горело, пыталось и одновременно не желало вырваться из пальцев и рукавов этой раскаленной «реки». Вдохнуть он не мог. Полувыдох, еще полувыдох. Руки вжимались сильнее... Тропики. Амазонка. Удушение телом удава. Или нет: неотвратимая и как всегда — преждевременная...

   Кто-то отчетливо икнул за спиной. Балконную дверь приоткрыли и тут же захлопнули. А Сашок вдруг ощутил, как в его полураскрытые губы начал проникать часто-часто пытливый девичий язычок.

   Неужели вот сейчас такая красавица даст мне, «гадкому утенку»?

   Она дала ему здесь же, прикрыв створки окна и привалив чем-то балконную дверь. Умело и сладко, прямо среди ведер и ящиков, упершись руками в перильца и выставив к Сашку вздернутую и круглую, как спелый надрезанный арбуз...

   «Снегуркой», как оказалось, она была закаленной.

   Не растаяла.

   

   

Ф Е В Р А Л Ь



   

   

И видит взор, как бы сквозь пелену,

   Одну тебя — в ночи — тебя одну,

   Припавшую кораллом жадных уст...



   

   Впервые родители отпустили Алешу так далеко.

   Если помните, «в той жизни» в большой моде были рейды школьников по местам боевой и трудовой славы отцов. Так вот, это был поезд Хабаровск-Владивосток.

   Полночи юный путешественник болтал с шустроглазой соседкой через перегородку второго яруса плацкартного вагона, высунув в проходной коридор свою голову на длинной, тонкой шее. До приезда во Владик оставалось часа три-четыре, когда трещотка за стенкой, устав, призамолкла, раздалось некое шуршание, потом — возня. А затем в упор на Алешу глянули, не мигая, огромные вишни глаз.

   Через пару минут состоялось знакомство. А минут через десять, удивляясь своей прыти и внезапным альпинистским способностям, наш тихий мальчик уже перебрался, не касаясь грязного вагонного пола и нижних матрасов, к ней на полку — под одеяльце и застыл в неведомой ранее напряженке.

   Да тише ты, тише, тише.

   Но все в вагоне и так было тихо и сонно.

   Отчетливо слышался дружный, ненавязчивый храп и хруст железных суставов на стыках.

   Наконец-то он отдышался.

   Мальчик и девочка долго и молча лежали тесно-претесно, почти отвернувшись друг от друга.

   Казалось, целую вечность.

   Просто в юности кровь перегоняется быстро.

   Улыбались каждый — себе.

   Тому, что с ними сейчас происходит.

   Биению сердец где-то уже за пределом.

   Потом Алешина повелительница (а он тут же почувствовал, что так это и есть) разрешила к ней прикоснуться и безмолвно показала, что ее тугие капроновые чулочки лучше всего гладить на сгибах — под коленками. Но слаще всего — там, где они не до конца сходятся, обнаруживая некий бугорок, быстро влажнеющий от прикосновения.

   А сама в это время стала делать с Алешей что-то невероятное. Во-первых, расстегнула всю тесную одежду. Напрочь. Потом, как она сказала, хитро улыбаясь, начала его «рисовать». Вначале — лицо. Так с ним было однажды летом — травинкой. Затем ее трепетные пальчики спустились ниже и ниже. Сначала мельком, а потом более настойчиво прикоснулась она к тайне, да так и не отпускала бешенный пульс почти до прибытия на вокзал.

   Уже перед самым Владивостоком поезд задергался в конвульсиях, а опустошенный и мокрый Алеша кубарем полетел в хвост вагона. Он чудом успел к умывальнику до того, как проводница закрыла ключом спасительную дверь.

   Во Владике эта девочка, мелькнув раз или два, как-то незаметно исчезла. И на обратном пути Алексей, сколько не искал, не смог ее найти.

   Имя той девочки он позабыл, а название поезда помнит: «Алая гвоздика».

   

   

М А Р Т



   

   

В юности, когда все решается...



   

   Как-то на мартовские каникулы мы отправились группой «с бору по сосенке» в лыжный поход на Бычиху. К вечеру запуржило, и мы чуть не сгинули, заплутав. Вышли к долгожданной избушке, но умудрились немного поморозиться. Благо, захватили с собой гусиный жир. В славной четверке свежемороженых оказались я и странная девушка по имени Марианна. Обогрелись крепким чаем — повеселели. В этой же лесной избушке и заночевали. В большие спальники влезли по трое. А в маленькие — вдвоем. При этом Марианна решительно заявила, что мы,«смертельно обмороженные», должны страдать вместе.

   Сама она выбрала для ночных страданий почему-то меня, наверное, как самого здоровенного из всех. Раздеваться запретила, даже снимать свитерок, а сама (как только в домике раздались первые две-три храпинки) потихоньку начала освобождаться от всех своих шкурок. Горячим шепотом повторяя время от времени, что одежда страшенно давит, что из-за нее трудно дышать — нечем вдохнуть. И вообще дома она спит только так, в одних трусиках.

   Потом, потянув зубами за мой свитер, тихо, но веско потребовала отогревать ее дыханием. «Чтобы не пришлось отрезать что-нибудь из помороженного». При этом моя строптивая красавица поворачивалась то одним бочком, то другим, то ложбинкой спины, поднимая то одну руку, то — обе. Так и процеловал ее всю эту бессонную ночь напролет.

   А наутро нас обоих можно было просто выжимать...

   

   

А П Р Е Л Ь



   

   

Ночь дана, чтоб думать и курить,

   и сквозь дым с тобою говорить.

   Хорошо... Пошуркивает мышь,

   много звезд в окне и много крыш.



   

    «Апрель в разорванной рубашке по редколесью бродит...»

   Эти стихи читал в пестрой уютной комнатушке общежития пединститута юный поэт студентке с громадными зелеными глазами. Она поила его кофе с ископаемыми баранками, посыпанными то солью, то маком, то еще чем-то неведомым. И с отличным вареньем, которое приготовила ее мама из волшебной лесной ягоды жимолости, собранной прошлым летом собственными руками недалеко от сопки Два Брата. При этом зеленоглазая страстно уверяла поэта, что, мол, ни за что в жизни не простит себе, если поддастся шелесту слов, беспокойным настырным рукам и соблазнит его, еще такого зеленого и жаждущего, прямо тут же, сейчас.

   Все. Больше уже не могу... Хочу-у... Не могу-у.

   Но это были только слова. Слова, которые он случайно услышал сквозь ладошки, прикрывшие на одну минуту нежное, пылающее личико. Так время тянулось неспешно и безрезультатно к полночи, и после полуночи.

   А в час ночи в эту уютную комнатку вломились несколько старшекурсников. Хозяйку попридержали в углу. Поэта же долго и тупо били почем зря ногами.

   Потом выбросили из общежития на улицу, громко захлопнув и закрыв на засов старую фанерную дверь.

   Больше он не писал стихов никогда.

   

   

М А Й



   

   

Жабий хор гуттаперчевый

   на пруду упруго пел. Осекся.

   Пушком мимолетным доверчиво

   мотылек мне лоб задел.



   

   Потеплело.

   Горожане оживленно засобирались, готовясь к первым грунтовым посадкам на дачных участках.

   Заспешил вон из города и Алексей.

   Кроме солнышка и быстроводной чистейшей реки его привлекала таинственная обитательница долго пустовавшей соседней дачи, которая появилась там вместе с мамой в самом конце прошлого лета.

   Бог весть откуда взялась эта «смирная» пара.

   Мама ее, видимо, прикладывается к чарочке, а потом бьет дочку исподтишка: ни криков, ни шума не слышно — все тихо. А дочь тихонечко плачет и плачет.

   Они несколько раз виделись буквально мельком, но Алеша успевал заметить ее припухшие нос, губы и постоянно мокрые, неулыбающиеся глаза.

   О, какие это были прекрасные, необыкновенно глубокие глаза!

   Про себя он прозвал ее царевной Несмеяной.

   И вот однажды вечером Алексею послышался легкий шорох. Потом — скрип крылечка. Но двери никто не коснулся. Быстро оделся и открыл ее, противно скрипящую. Свет зажигать не стал, но и при лунном свете кроме заплаканного, как всегда лица заметил глубокие ссадины на нежном плече и тонкую струйку запекшейся под носиком крови.

   Она была словно беззащитный птенец.

   Вздрагивала и мерзла.

   Он смазал йодом все ранки и так долго дул на них, что Несмеяна слегка отодвинулась от него со слабой полуулыбкой. Вскипятив воду, крепко заварил чай и предложил лучшее варенье. Спать совсем не хотелось. Накинув одеяло на плечи, они залезли с ногами на диван и сидели, почти не двигаясь и ничего не говоря друг другу. Хотя нет, казалось, что разговаривали без остановки — настолько комфортно и сытно было это молчание. Алексей не умел развлекать девушек, рассказывая истории и анекдоты. Они просто дарили друг другу тепло и молчаливое понимание.

   А это по нынешним временам — немало.

   ...Когда он решил, что гостья, утомленная ласками, заснула, легко отбросил прядку волос и увидел целый водопад слез. Без всхлипов, без надежды, без звуков. Потом что-то говорил, утешал, горячо убеждал. А слезы все лились и лились. И Леше показалось, что соседка выплакала за эту ночь всю свою душу. Замерцал ленивый рассвет. Алексей проводил ее по садовой тропинке до калитки в заборе, разделяющем их участки. Так, вся в слезах и в брызгах росы, расставалась она с ним наутро. Вдруг порывисто обхватила своими тонкими руками за шею и уткнулась мокрым лицом в плечо. Крепко прижалась, словно хотела сказать что-то важное, решающее на прощанье. Неожиданно оттолкнулась и быстро скрылась среди зелени и росы. Калитка хлопнула, потом сама приоткрылась, и долго скрипела, покачиваясь на ржавых петлях. Алеша стоял и не мог сдвинуться с места.

   Весь день он не видел свою милую молчальницу. К вечеру начался проливной дождь, перешедший в грозу. В полночь Алексея кольнуло странное предчувствие: словно рыба шумно плеснула и сразу исчезла. Дождь уже затихал, когда он добрался по скользкой тропинке до соседок. И сразу узнал, что этой ночью Несмеяна потихоньку выпила все снотворное в доме.

   Ее уже увезли в больницу.

   Но и там не добудились.

   

   

И Ю Н Ь



   

   

... бродя запретным брегом,

   вдруг вжечься ртом в заветное,

   цветущее неистовым побегом.



   

   Мила приехала из Москвы к родственникам в маленький сибирский городок на каникулы: покупаться в море местного разлива, пособирать ягоды и грибы.

   Во дворе она довольно быстро подружилась со всеми ребятами, но в лесных прогулках держалась ближе всего к Мише.

   Может быть потому, что он не лез, как другие ребята, сразу целоваться. А может быть потому, что знал все-все ягоды и грибы. И главное — какие голоса каким птицам принадлежат. В лесу с ним было не страшно и интересно.

   Они уже знали наизусть ближайшие тропинки, а большие деревья — по именам. Говорили подолгу обо всем на свете, не насыщаясь этими разговорами. А однажды ночью удрали от всех купаться.

   Купались совсем недолго.

   Плескались, брызгались и смеялись, как малые дети. И когда плотно сели на бережку среди деревьев пообсохнуть, то их дыхание перехватило от чего-то неясного. И еще — от ярких образов ночной странницы и лунной дорожки, прямо из-под ног зовущей куда-то выше и выше.

   Они быстро переоделись в сухое, но идти домой не хотелось. Полная, коварная луна светила в ту ночь нестерпимо. И вольфрамовая наточка милочкиной одежды казалась раскаленной до предела на фоне темной воды и леса без единого огонька. Мишино сердце сжалось и сладко заныло. Губы стали сухими. Он исступленно целовал Милу и вначале никак не мог утолить свою жажду из тихого родника ее сочных, роскошных губ.

   Упругая грудь двумя теннисными мячиками выскользнула прямо перед мишкиными глазами. Паренек начал осторожно и нежно подбрасывать их языком. Чутко угадывая движения Милы и не желая борьбы, Миша легко сдвинул в сторону слабенькую резинку. Густые травы слегка раздвинулись, как бы подставляя пытливому жалу пчелы неведомый роскошный цветок. И оно утопало там до тех пор, пока из милочкиных уст не послышался легкий стон облегчения.

   Девушка из последних сил мягко отстранила вначале голову, а потом и крепкую, настойчивую руку и прошептала: ты разве не знаешь, что от этого дети бывают? И его юному сердцу вдруг стало невыносимо тесно в тупике столь прямого вопроса.

   А когда расставались у милочкиного подъезда, она погладила паренька по взъерошенной голове и нараспев повторила: бы-ва-ют.

   

   

И Ю Л Ь



   

   

И плоть сама как прирученный зверь,

   Находит путь в тепло...



   

   В «Дубках» Юленька освоилась сразу и прочно а физрук понравился ей так круто, что она хотела попроситься домой но подумала и все же осталась. Вся смена пролетела буквально мельком в каком-то вязком дурманящем тумане в дымном чаду а привораживающие уголья сонных костров блестки струек речной и родниковой воды ласковые цветы навсегда выложили тем летом в юленькином сердце причудливую и сладкую мозаику.

   Между тем наш первый отряд жил торопливой уже взрослой но отчасти и детской жизнью был жесткий порядок формальные и неформальные дела были «чп» мелкого масштаба безумные влюбленности драки с местными ребятами к коттеджам подъезжали на двух машинах южные люди почти все сачковали со спортсоревнований было курение травки дискотеки выборы «мисс» костры дни рождения и еще многое но все это не затрагивало ее души будто происходило где-то там отстраненно и далеко.

   Физрук на поверку оказался довольно мягким и либеральным редкие экзекуции непослушным он доверял проводить своей боевой помощнице но главный его недостаток который жестоко был высмеян на капустнике при закрытии смены заключался в том что он абсолютно не мог разливать по звуку в темноте может быть потому что вообще не пил и не подозревал что его подопечные смогут прилюдно так злобно и откровенно оболгать-пошутить но для руководства это было настоящая бомба потом насмеявшись вдоволь все рванули на прощальный костер а Юленька совершенно в другую сторону.

   Девушка нашла своего физрука на самой дальней глухой скамейке под навесом-полушалашом милый мой слышишь все будет прекрасно все будет просто отлично повторяла она быстро расстегивая длинными непослушными пальцами его красивую рубашонку развязать свою косыночку у нее не хватило сил...

   Острая мгновенная боль вдруг пронзила девушку заставив невольно вскрикнуть. Затем неизъяснимое блаженство разлилось по ее телу и она потеряла чувство восприятия времени.

   Безвестная птичка вспорхнула и улетела навсегда.

   Это было похоже на хрупкое равновесие двух альпинистов на снежном гребне она сорвалась первой горячая «лавина» скатилась по склону увлекая их за собой.

   ...Потом тихонько застонала яростно мотнула головой сжала пальцы в кулаки затем их разжала он сорвался почти одновременно с нею или Юля просто сдернула его с гребня а после он отпрянул от нее упал рядом подрагивая а она разметала волну густых волос.

   Их поглотила звенящая тишина и вдруг рядом взорвался давний знакомец — соловей.

   

   

А В Г У С Т



   

   

Снилось мне, что на кровати,

   криво выгнувшись под вздутой

   простыней,

   всю подушку заливая гривой,

   конь лежал атласно-вороной.



   

   В нашем летнем лагере на Третьем Воронеже его звали Сделай Сам а меня Худо ясно наверное почему кроме того мне поручили вести кружок народной росписи и мои подопечные зачарованно глазели на листочки фанеры расписанные хохломой городецкой росписью и орнаментами «от всего сердца» это был живописный с юмором винегрет.

   Наши кружки располагались напротив друг друга и грозовая искра проскочила между нами еще в прошлой смене но у Сделай Сам в то время кто-то сильно заболел дома и он надолго уезжал а теперь в его кружок записалось не двадцать-тридцать ребят как в прошлые без-инструментальные годы а все сто шестьдесят. Дело в том что наш завод внезапно катастрофически расщедрился дал автобус и в Детском Мире было закуплено много необходимого инструмента кистей и красок ребята сами сработали стенды и верстаки и вообще название его кружка соответствовало главной идее моего недогадливого командира «сами будете делать то что сами же и придумаете».

   В общем ни у Сделай Сам ни у меня времени на личную жизнь не было ни минуты вкалывали без выходных весь лагерь подсмеивался над нашими ежедневными пулеметными по времени разговорами у всех на виду но уединиться — шалишь. Оба мы работали в основном по дереву и весь запас заготовок разумеется был за Сделай Сам и его орлами курьерами отнеси-передай с радостью стала вся лагерная мелюзга но к концу смены наше взаимное молчаливое обожание незаметно превратилось в невыносимую муку.

   В тот самый момент когда Сделай Сам собрался было закрыть свой кружок и уехать в Хабаровск я пригласила его посмотреть работы которые делались для души кажется ему стало понятно все-все без лишних слов но конечно же этот увалень так и не смог как следует объясниться.

   В этот день была договоренность с заведующей к вечеру принести ей работы наших кружков для оформления общей выставки поделок но я туда как ты мамочка уже поняла так и не дошла.

   Сделай Сам тоже в то вечер запропастился.

   Мы вместе бежали куда-то в горы спешили наперегонки но все-таки не опоздали и «прибежали» одновременно с победным, чуть приглушенным, шепотом-криком...

   

   

С Е Н Т Я Б Р Ь



   

   

Блуждая по запущенному саду,

   я видел, в полдень, в воздухе слепом,

   двух бабочек глазастых, до упаду

   хохочущих над бархатным пупом

   подсолнуха...



   

   Был конец, казалось, кем-то потерянного или позабытого, запоздалого лета. Тоскливые зябкие дожди еще не начинали свой бег «мелким бесом». Правда, в воздухе чувствовалось, что они — на подходе. Дачный сезон словно раздумывал, заканчиваться ему или нет, но у двух отдыхающих семей была еще целая неделя относительно беззаботной жизни. Второй этаж небольшого уютного домика полновластно занимал Коленька со своей мамой, конечно же лучшей на свете. А на первом отдыхала пожилая супружеская чета.

   После окончания работ в стройотряде к ним на целую неделю приехал внучек — студент мединститута. Звали его все по-разному. Сверстники — Леха, дед — Алекс, бабушка и мама — Леша, отец — Лексев, и только Коленька в первый же день и навсегда назвал его Друг Але, покоренный тем, что впервые мужчина незнакомым серьезным голосом попросил к телефону мальчика Колю. Потом они играли вместе весь день и тайком от всех сочиняли на дальних качелях вечернюю сказку для мамы.

   Коленька никак не мог насытиться захватывающими сказочными историями, которые полушептал ему на ночь новый взрослый друг. Причем это было совсем не похоже на мамины сказки или на дедушкины-бабушкины. Ему хотелось самому путешествовать и сражаться во всех тех историях и обязательно побеждать самых сильных и злых врагов. Все это малышу потом живо снилось, а утром он первым делом рассказывал маме свои необыкновенные сны.

   Какой же ты у меня фантазер!

   Мама весело смеялась. А сынишка на долгих прогулках крепко сжимал обе руки — нежную мамину и жесткую мужскую ладонь.

   Прошло совсем немного времени, и Коленька уже не мог заснуть до тех пор, пока Друг Але не распахнет перед ним первую страничку новой, самой разволшебной сказки.

   А когда малыш засыпал, то Леша читал свои сказочки его маме, неотрывно глядя в огромные, ясные и немного удивленные глаза.

   Это были еще более волшебные сказки.

   И подолгу скрипела где-то над ветеранскими головами безумная лодочная уключина...

   

   

О К Т Я Б Р Ь



   

   

Я приникаю к самой щели,

   ловлю волнующийся гам,

   как будто звучно закипели

   все письма, спрятанные там.



   

   В этом году путина закончилась рано, и женский студенческий отряд вернулся с Курильских островов еще до холодов. Казалось, сильнее всех в нашем институте этого события ждал я, еще желторотый студентик. Чтобы продолжить вечерние прогулки с моею любимой, начатые этой весной. И еще, чтобы рассказать ей о своей поездке в альплагерь «Ак-тру», что находится на Алтае.

   Другие студотряды пока не возвращались, многие находились на отдыхе (в самоволке), и студгородок был катастрофически пуст. Что же, тем лучше. Будет меньше ехидных вопросов и снисходительных улыбочек в спину нашей парочке. Парочке, ошалевшей от счастья, которое внезапно свалилось, скорее всего, откуда-то с облаков. Она — лебедушка, хорошенькая своенравная пятикурсница, а я — голубь-сизарь, только чудом перелетевший на второй курс. Но мы словно не видели тогда вокруг себя ничего и никого. Не видели и видеть не хотели. Неприкаянные, без крыши над головой, мы просиживали до утра на заброшенной детской карусели в соседнем дворе и мечтали, мечтали вслух. А тут как раз такой случай.

   Две ее соседки по комнате не успевали к началу учебы. И было решено ударить «по пиву». Сочная дальневосточная рыба осталась с путины, слайды — с Алтая, а больше-то нам ничего и не было нужно. К полуночи все было выпито и пересказано, но под крышей нам уже не мечталось. Андрюша, закрой, пожалуйста, глаза. Она легко скользнула к двери, щелкнул замок. И я сквозь прикрытую ресницами щелку с отчаяньем увидел, что из-под платья было снято буквально все. Во рту стало горько-горько и сухо, но я — ничего... Совсем неожиданно для себя встал. Зачем-то пнул попавшийся на дороге стул, крутанул болдушку замка и ушел, не оборачиваясь.

   А она вскоре вышла замуж за командира наконец-то вернувшегося с работ институтского стройотряда.

   И теперь у нее уже трое детей.

   

   

Н О Я Б Р Ь



   

   

Всем бытием, просящим страстной доли,

   Войти, взыграть и источать свой зной,

   Чтоб, голося от сладости и боли,

   Ты, как младенцем, набухала мной.



   

   В нашей школе, что в Центральном районе, признанными красавицами были молодая завуч и преподавательница литературы. Когда-то на одной из дискотек произошла историческая драка ребят других классов с нашим, «мужским». Мы тогда захватили обеих красавиц, напоили их шампанским и монопольно протанцевали и ними весь вечер.

   Прошло время. Володя, знаменитый в школьных кругах бард и поэт, после той драки пытался поступить на филологический факультет. Кроме того, он успел поработать лаборантом на кафедре русского языка и «сисопом», после чего благополучно загремел в армию, «в пехтуру».

   И вот он вернулся, решив сложить у длиннющих ног педагога свои поэтические опусы, которые захлестнули сердце и нещадно штормили в его душе эти два долгих года. Армейские деды называли его труд «записками на портянках». До начала второй четверти оставалось еще немного времени. И Володя, узнав, когда назначен установочный педсовет, решил поторчать у родной школы до тех пор, пока не встретит ее, Литеру.

   Вдруг наш поэт почувствовал себя несчастнейшим человеком: преувеличенно смеясь, она вышла под руку с самодовольным физруком, который быстро ее увез. И, кажется, навсегда. Как-то сразу осунувшемуся парню был брошен взгляд, который не оставлял от надежды камня на камне: «Ну-ка, попробуй».

   Долго стоял он на месте, словно оцепенелый, понурившись и не двигаясь. И когда его, замерзшего и разочарованного, окликнула завуч, обрадовался этой неожиданной встрече.

   Она привела Володю в свой кабинет. Напоила чаем со сладостями собственного изготовления. Парень ничему не удивлялся — он был как во сне. Завуч потрепала его по голове: «Да не грусти ты так. Все будет хорошо, что-нибудь придумаем».

   Тут техничка стала греметь ведрами у дверей кабинета.

   «Приходи ко мне завтра, договорились? Вот адрес».

   Назавтра с большущим букетом цветов он пришел, как было велено. Действительно, вначале все было чудесно, ненасытно для глаз, губ и рук. Потом — внезапный вихрь, вторжение, исступление, подобное морскому прибою, и наслаждение.

   Домой Володя вернулся только поздним утром.

   И начал все чаще и чаще ходить туда вечерами пить чай.

   

   

Д Е К А Б Р Ь



   

   

Лучше поздно, чем никому...



   

   Сашина мама твердила: «Не сходись с женщиной при живом муже, да еще и с ребенком. Ты будешь нужен ей не сам по себе, а лишь как средство для создания условий жизни дитю». Александр не поверил.

   У нее в волосах — крупная белая прядь. Обладательниц подобных причесок называют в народе женщина с парусом. С мужем она то ли развелась, то ли нет. Темнит. Тот здорово выпивает, что не мешает ему служить при звездах и северном сиянии — где-то на северах. Есть у нее дочка-школьница, которую зовут Мариночка. Милый, чуткий ребенок с чуть испуганными глазами и строгим голосом.

   В сашиных невестах эта женщина пробыла что-то около года и ни с того ни с сего завела неспешную песнь варяжского гостя. Мол, бывшенький так любит свою дочку. Звонит, шлет пламенные письма и очень хочет, чтобы Мариночка начала заниматься музыкой. Дескать, лучше поздно, чем никогда.

   Хорошо, купили красивое фортепиано. Роскошный, современный инструмент с чистым голосом. Через некоторое время опять началось: «Бывшенький просится в гости — соскучился, хочет увидеть дочку. Милый, постарайся меня понять.»

   Чего уж тут не понять. Саша по-своему понял. Некоторое время только и делал, что осторожно звонил и водил их по воскресеньям в музеи. Прошел месяц-два, и там что-то произошло.

   Милый, получается, что с тобой я живу как на вулкане.

   Ненадолго поссорились, но помирились: зарабатывал Саша очень даже неплохо. Вскоре приблизились праздники, и история повторилась по накатанной колее. Снова приехал бывший, но сильно разочаровал. Немного побил и всего-то. Зато теперь та женщина живет душа в душу с самым спокойным мужем — с фортепиано. А Саша остался первым в жизни Мариночки мужчиной, который так нежно и сладко поцеловал ее ...

   И она запомнила его на всю жизнь.

   

   


ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО



   

   

— А ты предвидишь только день,

    Дорогу от моста до рощи.

    — Что страсть, разлука?

    — Дребедень.

    Жизнь мучит яростней и проще.



   

    Спасибо за нежное и немножко безумное письмо. Сцеловал с него все строчки. Синеватая бумага намокла от торопливой, непрошеной влаги. Этот набухший, тяжелый комок вдруг превратился в легкую ветку, которая постукивает в стекло. Отныне твое письмо растет под моим окном. Истинный смысл его станет ясен лишь по весне, когда из почек хрупкой и нежной, как запястье, ветки вылупятся и зачирикают желторотые, с капельками смолы у глаз, по-детски полубеспомощные слова. Они встрепенутся и будут летать следом за мною повсюду. Совьют себе гнезда под хорошо знакомыми крышами. Уютно устроятся в оттаявшем сердце. И только упрямые вопросы : «Зачем это? О чем ты все время думаешь?» будут упрямо каркать и кружить над головой, склоненной в одной неустанной молитве. Склоненной на плаху? Эти редкие и с виду невзрачные птицы ненасытны. Но со временем они могут вырасти в огромную черную выпь, которая попытается накрыть крылами и нас, и весь мир. А пока она далеко, еще редко ее оперенье, слаб клюв, что жаждет вонзиться в трепещущее живое.

   Поэтому надо чаще смотреть в любящие глаза.

    Над моей любовью кружится тревога подстреленной птицей.

    Благодарю за дивное письмо. Я целовал его до исступленья.

   Благодарю за нежность откровенья, как теплый ветер в изморозь оно. Его зимой у сердца я носил, там слабо проступали жилки-клетки, листок стал легкой веткой и теперь постукивает по утрам в мое окно. Она мне улыбнется по весне, когда из почек вылупятся робко со слезками смолы у самых глаз слова беспомощные, спящие пока. Они за мной увяжутся: «Скорей пойми, пойми не мешкая, сейчас. Пусти в скворечник-сердце, обогрей. К тебе твоя любовь послала нас».

    Благодарю за нежное письмо...

   

   

Скачать произведение

Обсудить на форуме© Игорь Кузнецов

Работы автора:

Тайная ода

Вечны лишь миражи

 

Публикации:

Вселенная чувств

Вечны лишь миражи

Тайная ода

все публикации

2004 — 2024 © Творческая Мастерская
Все права на материалы, находящиеся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе об авторском праве и смежных правах. Любое использование материалов сайта, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается. Играть в Атаку