Детские игры Полшага вперед. Короткий выдох. Узкий разрез поперек горла, быстро набухающий кровью. Тот, который набегал сзади, лишь всхлипывает изумленно, когда узкое кривое лезвие вспарывает его узорный кафтан, широкий шелковый пояс, рубаху, кожу, брюшные мышцы. Всхлипывает, выронив оружие. Руками пытается удержать упругие сизые змеи собственных потрохов. Миг. И голова его со стуком катится по каменному полу. Эфа сквозь зубы втянула пахнущий ужасом воздух. Удар в живот был лишним. Гуляму можно было просто отрубить башку... Но времени на раздумья не оставалось. Дурной человеческий страх звал ее. Он клубился под низкими каменными сводами, метался от стены к стене, вздрагивал в неровных огнях светильников. Люди еще не поняли этого страха. Они осознают его, когда увидят... Тяжелая занавесь. Душный запах благовоний. Женская часть дома. В просторной низкой комнате Эфа насчитала десяток женщин. Двое, совсем еще девчонки, не спали. Сидели на просторном ложе, прижавшись друг к другу. Шептались о чем-то. Тихо прошелестел метательный нож. Эфа ждала, раздувая ноздри. Смотрела, как заваливается молча убитая девочка. Как расширяются обморочно глаза второй, еще не понявшей, что случилось, но знающей, каким-то убогим шестым человеческим чувством знающей, что случившееся ужасно. Сейчас закричит... Эфа метнула второй нож. Вздохнула глубоко. Оставшиеся женщины не проснулись. И никогда больше не проснутся. Это не жены еще. Наложницы. Дальше! Дальше! Узкий коридор. Четыре тени, метнувшиеся навстречу. Убивать этих четверых было интереснее, чем женщин. Радостнее. Хотя приятнее всего убивать солдат. Настоящих солдат. Которые умеют драться. Умеют защищать свои никчемные жизни. Она смерчем прошлась по следующей зале. Считала машинально: одна, вторая, третья... седьмая... десятая... Должно быть одиннадцать. И ребенок. Мальчик. Тот, ради которого и было все затеяно. Эфа остановилась. Вытерла клинки о край узорчатого шелкового покрывала. Бросила сабли в ножны. В доме было тихо. Она скользнула вдоль стены к высоким двустворчатым дверям. Прислушалась. Толстое дерево плохо пропускало звуки, но страх клубился там, в небольшой комнате. Там еще были живые. Эфа улыбнулась и распахнула двери. Старуха с длинным ножом, метнувшаяся к ней, как бешеная кошка, была просто нелепа. Эфа аккуратно перехватила сухую жилистую руку. Вывернула. Нож с глухим стуком упал на закрытый коврами пол. Хрупкий старушечий позвоночник хрустнул о подставленное колено. Забавная бабка. Вот значит, какая она, одиннадцатая жена. А где пацан? Мальчишка обнаружился под грудой одеял и подушек. Он лежал свернувшись в комок и дрожал от страха. Что ж, это было понятно. В три года ты можешь либо дрожать, либо рыдать от ужаса и пачкать штаны. А сердце у щенка, наверное, вкусное. Эфа покачала на ладони длинный узкий кинжал. Посмотрела задумчиво в черные, полные ужаса глаза мальчишки. Развернулась и вышла из комнаты. В помещении для наложниц она вспорола грудь первой убитой ею девочки. Вырезала сердце. Побрела дальше, откусывая от сочащейся кровью добычи, как от персика. За городской стеной ее ждали. Верные люди. И верные кони. Она не сделала того, зачем пришла сюда. Что ж, пусть это сделает кто-нибудь другой. А сейчас нужен последний, обязательный штрих. С сожаление проглотив последний кусок, Эфа облизала пальцы, разыскала чистый лист хорошей сипангской бумаги, чернильницу и стило. Приятно, когда хозяин дома не чужд грамоте и все необходимое хранит под рукой. Вязь букв бежала по бумаге. Узорчатая, вычурная вязь. Буковки цеплялись одна за другую, извивали хвосты, протягивали соседкам ручки-закорючки, но хоть убей не получались они такими, как должно. Прихотливые извивы словно разрубались летящими прямыми. Эфа давно отчаялась научить собственные руки каноническому письму. Читается — и ладно. Она присыпала бумагу песком. Дала высохнуть. Встряхнула. Перечитала: «Слишком много женщин. Слишком мало охраны. Скучно. Я приду в другой раз. Берегите щенка.» Покривила губы. Снова макнула перо в чернильницу и вывела, на сей раз не принуждая руку вырисовывать заковыристые буковки. Вывела, как высекла саблей по мягкой глине, на языке, здесь неведомом: EFA Язык-то неведом, а вот это короткое слово было известно многим. Уже ребячась, она сложила лист. Прошла в спальню хозяина. Сунула записку в зубы мертвецу и аккуратно подвязала ему челюсть. Веселиться, так веселиться. Все неприятности будут потом! И все-таки, почему же она не убила этого сопляка? * * * — Ну что, почтенный Судир, хотите сказать, что вы были готовы к этому? — Да. Чего-то подобного следовало ожидать. Не в этот раз, так в следующий, Эфа поступила бы так, как считает нужным. — Она всегда поступала так, как считала нужным. Но никогда не доходила до прямого неповиновения. Вы и сейчас будете настаивать на том, что она нужна нам? — Больше, чем когда-либо раньше. Послушайте, Мустафа, вы никогда не работали с ней. Вы знаете Эфу лишь по моим рассказам, да по слухам, что ползают в городах. Неудивительно, что вы считаете ее плохо прирученным чудовищем. — Не я один. — Да. Другие Султаны тоже. И все вы ошибаетесь. — Ну разумеется. И только вы, почтенный, правы. Вы всегда правы. Вы всегда знаете что делать, и как делать. Вы... — Я — Хозяин. А вы — султаны. Может быть поэтому, я действительно знаю, вы же лишь предполагаете. — Простите, Достопочтенный. — Прощаю, Правящий. Выслушайте меня и расскажите остальным то, что услышали, дабы не возникало больше разногласий. Слушайте внимательно, даже если то, что буду я говорить, покажется вам знакомым. Лучше повториться, чем не сказать вообще.
Эфа лежала на низкой тахте, вытянувшись во весь свой немалый рост и закинув руки за голову. Голос Судира доносился сквозь каменную кладку глухо, но отчетливо. Кто другой, может и не услышал бы, но не она. Судир сам показал ей, где и как продолбить в стене отверстия. Сам посчитал, сколько их должно быть. И не переставал удивляться тонкости ее слуха. Чуть выше на стене была еще и смотровая щель, но сейчас Эфа ленилась подыматься. Чего она не видела в скудно обставленной келье Судира? А вот послушать — это было интересно. Неужто Султаны осмелились проявлять недовольство? Пфе! Все они должны понимать, что неповиновение Хозяину означает смерть. Не обязательно даже от ее, Эфы, руки. У Судира хватает умелых убийц. Свою змею Хозяин бережет для исключительных случаев. — Она — не человек. — слышалось из-за стены. — Она действительно чудовище. Но чудовище разумное... Эфа зевнула, ощерилась. Сверкнули за черными губами страшные длинные клыки. В келье было тепло и она, едва не мурлыкая, свернулась на тахте, вытянув руку к жаровне. Острые когти переливались в тусклом свете горячих углей. «Чудовище?» Да, разумеется! Не джин и не ифрит. Не было в ней ровным счетом ничего демонического. Кто-нибудь из Тварей? Вполне возможно. Ни в книгах, ни в сказках не упоминалось о таких как она, и все же другого объяснения не находилось. Судир решил когда-то, что пусть будет Тварь. Эфа не спорила. Ей было все равно. — Я долго пытался понять, что же отличает ее от остальных бойцов. — голос Хозяина изменился и Эфа отчетливо представила себе улыбку на сухих, бледных губах. — Дело не в цвете кожи, не в глазах, и даже когти и клыки не главное. Она другая не только внешне. Она другая внутри. И совсем недавно я понял в чем же дело. — Судир сделал паузу, словно давая Мустафе обдумать сказанное. Эфа вытянула шею, прислушиваясь. Она не очень любила разговоры о себе, по большей части они сводились к испуганным рассказам о смертях. Новых и новых. Но Судир все равно заставлял ее выслушивать слухи, сказки, вымысел, сплетни и бред. Он говорил, что таким как она, чуждым и чужим, необходимо знать, что думают люди. Знать и действовать сообразно этим знаниям. Сам-то Хозяин всегда говорил интересно. Говорил такое, о чем Эфа зачастую и не подозревала. Вот и сейчас: — Да, я понял, в чем дело. — Судир вздохнул. — Она — дитя. Короткий изумленный всхлип Мустафы. То ли смешок. То ли икотка разобрала султана. Эфа фыркнула, развернулась гибко и, приподнявшись, прильнула глазами к смотровой щели. Так и есть. Старый, сухой как саксауловая ветка и такой же скрюченный, Судир невозмутимо сидел, поджав ноги, и сочувственно смотрел на собеседника, который, надо думать, опасался в присутствии Хозяина давать волю смеху, а потому краснел, синел, бледнел, но пытался сохранить вид внимательный и серьезный. — Посмеялись, Мустафа? — вежливо поинтересовался Судир. — тогда слушайте дальше. Эфа — дитя. Ребенок. Она думает как ребенок и действует как ребенок. Она убивает, потому что для нее это игра. Помните, мы ломали голову, почему она не хочет уйти в Лахэ, почему отказывается готовить таких же великолепных убийц. Мы объясняли, что это послужит на пользу всем Барбакитам. Что «горные кошки» станут действительно страшным оружием. Мы говорили о целесообразности. А она не хотела нас слушать. Ей было скучно. В детской игре целесообразности нет. Она не стала убивать мальчика. Что ж, и это понятно. Видимо, правилами ее игры убийство детей запрещено. Подождем пока она вырастет, и тогда в наших руках окажется сама Смерть. Смерть, которая уже не будет руководствоваться вообще никакими правилами. — Вырастет? — Мустафа покачал круглой, наголо обритой головой. — Но она убивает для нас уже пятнадцать лет! — И она изменилась, не так ли? Даже я заметил это, хотя все пятнадцать лет живу с ней рядом. А вы и подавно должны были увидеть, что змееныш превращается в змею. — Я видел ее лишь мельком... — Боитесь. — понимающе кивнул Хозяин. — Что ж, правильно делаете. Эфа не любит вас. Точнее, она вас презирает. Не вас лично, разумеется, а людей вообще. Именно поэтому приказы ей отдаю я сам. Всегда сам. И точно так же, после моей смерти, она станет слушать лишь того, кого я назначу наследником. Но это так, к слову. О чем мы говорили? Ах, да! Эфа растет. Взрослеет. Пятнадцать лет, двадцать, тридцать. Я не знаю, сколько еще ждать. Но подождать стоит. Идеальный убийца — это не убийца, слепо выполняющий приказ. Идеален тот, кто умеет думать и смотреть вперед. — Но, Достопочтенный, такие опаснее всех. Это оружие, которое может повернуться в руке и поразить хозяина. — Может. Если хозяин поведет себя неправильно. Разговор окончен, Правящий. Можете идти. И когда закрылась дверь за Султаном, Судир произнес в пустоту: — Эфа, дитя мое, зайди к старику. Нам надо поговорить.
Она сидела рядом с жаровней, и блики огня играли на светло-серой коже. Просторная безрукавка скрадывала очертания тела, и тени путались в складках широких полотняных штанов. Эфа заплетала в косу свои длинные белые волосы и поглядывала на Хозяина. Иногда пламя отражалось в ее глазах, и тогда они вспыхивали белым. Судир давно должен был привыкнуть к этому, но каждый раз давил невольную дрожь. И лишний раз пенял себе за то, что так и не научился смотреть на Эфу, когда снимала она маску. — Ты по-прежнему предпочитаешь мужскую одежду. — заметил он. — Мужчина больше, чем женщина. — голос у девушки был низким. Слишком низким, чтобы показаться красивым. — Когда я мужчина, эта одежда мне впору. — Я не раз говорил тебе, что не люблю, когда ты меняешь пол. — А мне нравится. — она перевязала кончик косы шелковой лентой. — Почему ты не убила мальчишку? — Не знаю. — Эфа пожала плечами. — Не убила и все. Пусть кто-нибудь другой убьет. — Султаны недовольны. — Я поняла. — Что еще ты поняла? — Что ты считаешь меня ребенком. — И что ты думаешь? — Думаю, что ты ошибаешься. Ведь и ты можешь ошибаться, Достопочтенный. — Могу, Разящая. Но смерть этого мальчика была очень важна для нас. Звезды предсказывают ему великую судьбу. А нам — гибель. Ты знала об этом, и все же пощадила его. Почему? Взрослый человек всегда знает объяснения своих поступков. — Разве? — Эфа презрительно фыркнула. Красные глаза без зрачков прищурились насмешливо. — А я вот уверена, что как раз наоборот. Я женщина, Судир. А женщина никогда не объясняет свои действия. Женщина глупа. — Что ж, — старик улыбнулся, — стань мужчиной и попробуй подумать. — Не стану. — черные губы недовольно скривились. — Я неправильно думаю, когда я мужчина. — Да? И как же ты думаешь, можно узнать? Эфа замолчала надолго, глядя на огонь, багровеющий в прорезях жаровни. — Я думаю, — медленно проговорила она, — что у меня нет, и не может быть хозяина. Я думаю, что ваша правда — не правда, а ложь. Вы говорите, что нет Судей и некому Судить. Что Пламень и Мрак — это сказки, которые придумали себе люди вместе со своими законами. Что нет Добра и нет Зла, а потому нет добрых и злых поступков. Я знаю, что все это так. Но когда я мужчина, я думаю, что Судья есть. И этот судья — я сам... сама. — Чтобы судить, надо знать, как правильно, а правил не существует. — Я — правила! — Эфа выпрямилась, отводя взгляд от огня. — Я знаю, где Зло и где Добро. Я устанавливаю Закон. Для себя. — Если ты устанавливаешь Закон, кто мешает тебе нарушить его? — Я же и мешаю. — она досадливо махнула рукой. — Зачем говорить об этом, Судир? Я становлюсь мужчиной не для того, чтобы думать, а для того, чтобы брать женщин. Тело хочет любви, а я не хочу, чтобы брали меня, понимаешь? — Может быть. — старик пожал плечами. — Мне трудно судить. Я никогда не был женщиной. Не хочешь съездить в Лахэ? — Хочу. Там умные люди. Я не нужна тебе здесь? — Пока нет. Поживи там. Послушай, о чем говорят, чего ждут, к чему готовятся. И подумай заодно о том, почему все-таки ты не выполнила задания. Ступай. И уже когда была она у дверей, Судир поднял сухую руку: — Эфа, там, в Лахэ, среди молодых ребят посмотри, кого бы ты хотела видеть моим наследником. — Помирать собрался? — спросила она, не оборачиваясь. — Когда-то надо. Выбери. А когда вернешься, расскажешь почему сделала выбор. Кстати, ты еще помнишь, как называла себя тогда, пятнадцать лет назад? — Когда ты нашел меня? — Да. Она постояла, когтем скребя резные двери. Замшевая безрукавка висела мешком, штаны были подвернуты мало не в два раза. Потом развернулась: — Не помню. Что-то рычащее, да? Р-рысса? Р-росса? — Ладно. Иди. Девушка скользнула в коридор. Хлопнула в ладоши. Низкий голос далеко разнесся под каменными сводами: — Зухра! Гюльназ! Быстро ужин! И тихий шелест босых ног. Девушки-рабыни боялись госпожу Эфу едва ли не больше, чем самого старика Судира. Впрочем, насколько мог он судить, эти же самые девушки ничего не имели против мужчины, которым становилась Эфа время от времени. «Тресса. — Хозяин набил табаком видавшую виды трубку. — Тресса-Эльрик де Фокс. Интересно, а становясь мужчиной, она (он?) помнит свое прежнее имя?»
Школа Лахэ располагалась к югу от Гульрама, в Огненных горах, что протянулись вдоль побережья и даже дерзко врезались в океан гигантским волноломом, изрезанным гротами и пещерами. Твари морские, земные и подземные населяли Огненные горы и считали их своими, но с людьми предпочитали не ссориться. Во всяком случае, с барбакитами. Зато всех пришлых, любопытствующих или случайных бродяг, убивали с удовольствием, совмещая таким образом приятное с полезным. И человечинкой полакомиться, и в Лахэ никого не допустить. Эфа торопила коня, привычно забывая о недовольстве охраны. Ей не в тягость было палящее солнце, превратившее степь в раскаленное жерло печи. Если люди такие нежные, если им после легкого обеда обязательно нужно поспать в тенечке, если не могут они ехать круглыми сутками, останавливаясь лишь для того, чтобы дать отдых лошадям — пусть и не берутся ее охранять. В конце концов, она сама может постоять за себя. Судир, конечно, головы снимет охране, если с Эфой что-нибудь случится. Но почему ее должны беспокоить чужие головы? Она подгоняла коня. Пятерка гулямов, ругаясь сквозь зубы, спешила следом. Эфа торопилась в Лахэ. Ей нравилось бывать там, в горах, где скалы рушились в океан, а белопенные валы снова и снова с безнадежной яростью кидались на неприступные стены. Ей нравились птицы, гнездящиеся в горах. Нравилось смотреть как кружат они в нереально-синем небе. Нравилось как звенит воздух от грохота волн и бесконечных птичьих криков. Небо... Оно должно было быть светлее. Прозрачнее. А океану полагалось бы быть не зеленым, а сизым, серым, седым. Почему? Она не знала и не задумывалась над этим. Так было бы лучше. Но и то что есть тоже неплохо. А в толще скал, укрытая от мира, от людей, от всего, что могло помешать, жила, трудилась, воспитывала убийц и правителей, лазутчиков и воров, воинов и ученых школа Лахэ. Там, в огромной библиотеке, хранились и переписывались книги. Древние книги, хранящие сказки, науку, веру и ереси прежних времен. Новые книги. Тоже сказки, наука, вера и ереси, но иные. Там были стихи. Там были забавные истории о ненависти и любви, верности и предательстве, слабости и силе. Там были философские умопостроения, часто нелепые, иногда мудрые, иногда просто лишенные смысла — наборы красивых слов, сплетающиеся в красивые фразы. Эфа читала людские книги и смеялась над людьми. В Лахэ ее учили именно этому. Смеяться. И презирать. Жалкие, слабые, маложивущие люди придумывали себе богов, а потом начинали бояться их. Они сочиняли для себя божественные законы и слепо следовали за собственной выдумкой. Рабы своих иллюзий, они боялись смерти, но жить не умели. Некоторые из них способны были постоять за себя. Таких приятно было убивать. Остальные... убивать остальных тоже было приятно, но совсем не так весело. Барбакиты давно поняли, что мир — это кусок плоти, поддерживаемый разумом. В мире нет места сказкам и богам. Зато есть место людям. Кто-то из людей правит. Кто-то выполняет приказы. А кто-то наблюдает со стороны, время от времени вмешиваясь и подправляя события так, как считает нужным. Разумеется, право наблюдать было лишь у избранных. У тех, кто нашел в себе силы и мужество понять, что законов не существует, и никто не может ни устанавливать их, ни выполнять. Именно такие люди учились в Лахэ, а потом выходили из ее классов, скрытых в толще угрюмых скал. Уходили, чтобы стать тенями в больших городах, в могучих государствах, за спинами владык и жрецов. Тенями, имеющими власть большую, чем у всех царей. Были и те, кто верил, что барбакиты близки к богам и напрямую вещают на земле божественную волю. Из таких выходили исполнители. Хорошие исполнители. На один, на два, может быть на три раза. Рано или поздно их убивали. Или они умирали сами. Дурманная трава удерживала этих людей на грани реальности и сновидения. Эфа ухмыльнулась, вспомнив, как пытались одурманить ее. Что ж, в этом была своя польза. Она узнала, что ей не страшны никакие яды. В Лахэ было хорошо. Те, кто учил там боялись ее. Боялись так же, как все остальные. Судир был единственным, кто находил в себе силы смотреть ей в лицо, но даже он отводил взгляд, когда снимала она маску. Человеческий страх — лишнее доказательство того, что люди слабы. А она, Эфа, сильнее и лучше всех их. Но зачем она здесь? Почему? Из каких сказок появилась она в степях Эзиса? Судьба ли уготовила барбакитам приобрести такого союзника? Или ей, Эфе, судьбой начертано быть с ними и помогать им во всем? Не человек. Тварь. Разящая! — Хэй-йях-ха-а! — она ударила пятками в бока коня и тот пошел легким стремительным галопом. Два заводных тоже прибавили шагу, вытягивая узкие морды. Ветер дунул в лицо. Горячий ветер, пахнущий травами и солнцем. И короткий посвист стрелы слился с его пением. Она успела услышать. Дернулась, уворачиваясь, уходя от удара. Оперенная смерть свистнула у самого лица и тут же ударило в затылок, в основание высокой толстой косы. Рванулась, вздыбилась земля. Совсем близко, у самого лица, пожухлая трава еще зеленая у корней. И темнота с алыми сполохами... льдистый огонь... йервальде
Йервальде. Это ушедшее солнце отражается от льдов, от бесконечных ледяных полей, что сковывают плоть Северного Океана. В долгие зимние ночи, когда тьма укрывает землю, и замирает жизнь в ожидании новой весны, только йервальде полыхает на небесах, как память о солнце. Как тень его. Красочная, завораживающая, дивно-переменчивая, но холодная и безжизненная тень. Земле нужен отдых. И если людям хватает коротких часов, чтобы проснуться полными сил, земле необходимы долгие месяцы. Месяцы ночи и тьмы. Йервальде. Память удерживает слово. И цепляется за блеклые, тускнеющие, уходящие в небытие видения. Воспоминания? Лед. Белый. Зеленоватый на сколе. Ледяные поля уходят за горизонт. Холодно. Стоит скинуть одежду, и ветер вцепляется в тело когтистыми лапами. Он не со зла. Северный ветер не может быть злым. Но... такой уж он. Колючий. Зеленая вода в полынье. Вдохнуть поглубже и вниз. Вода теплая. Ласковая. Это Океан. Он добр, как добр ветер. И строг. Но дети его не боятся этой строгости. Вперед и вниз, в зеленую полутьму, в полную жизни бездну, укрытую сверху ледяной корой. Рыбы шарахаются в стороны, принимая гибкое тело пловца за хищника-тюленя. Ха! Тюленям далеко до двуногих детей Океана. Но не для охоты нырнул человек. Нет. Просто потому, что тело стосковалось по горько-соленой глубине, потому что захотелось кожей почувствовать ровный ритм дыхания Океана, потому что... Потому что нельзя жить без этого полета-падения в глубину, в податливую упругость воды, в лишенную красок вселенную...
— ... Ну что, как там наш найденыш? Говорили по-румийски. Полутьма. Мягкие подушки. Ковры. Лучики света бьют в щели в бортах кибитки. Дневной свет ударил в лицо, когда человеческая рука отодвинула полог. И сразу вновь потемнело. Светловолосый, светлокожий мужчина загромоздил выход. Эфа рассматривала его сквозь ресницы. Оружия при ней не было. Вообще никакого. Так что лучше было лежать тихонько и прикидываться если не умершей, то уже близкой к тому. Глаза у человека округлились и он вывалился из кибитки, осеняя себя Знаком. «Анласит» — Эфа сморщила нос. — Там девчонка! Страшная, как кара Божья! — возбужденный голос доносился сквозь кожаные стены ясно и отчетливо. — Да парень там, брат Юлиус. Страшен конечно, спорить не буду, но парень. Просто косища у него. Что ж я по-вашему, парня от девки не отличу? — Говорю вам, теперь это женщина! — Что значит «теперь». — женский голос, мелодичный и звучный был полон насмешки. — Уж не хотите ли вы сказать, брат Юлиус, что парень стал девушкой? Трое беседовали совсем рядом с бортом, возле которого лежала Эфа. Зачем анласиты здесь, в степях Эзиса? «Брат Юлиус». Братьями называют на Западе священников. Тех, кто удаляется от мирских дел в стены монастырей и посвящает себя своему богу. Эфа не шевелилась. Даже глаз не открывала. Слушала и пыталась сообразить, что делать дальше. Для начала стоило выяснить, кто эти трое. И зачем они, если это сделали они, напали на нее? И почему не убили? И что нужно им сейчас. Надо полагать, потеряв сознание, она приняла мужское обличье. А потом вновь стала женщиной. Отсюда и обрывки воспоминаний о том, чего никогда не было. О бесконечных льдах. О сполохах в черном небе. О сумасшедшем прыжке в ледяную воду. Эфа слышала, что где-то на севере, там, где заканчивается вся жизнь, начинается царство холода и тьмы. Может статься, что ледяные поля, уходящие за горизонт действительно существуют. Но она совершенно точно знала, что жить там нельзя. Потому что от холода сразу замерзает в жилах кровь. А тело становится куском льда и крошится в морозном воздухе. Даже Твари и чудовища не обитали в тех страшных краях. Видение было бессмысленным, значит о нем нужно забыть. — Кто-то из вас ошибается, — весело подытожил все тот же женский голос. — Либо вы, брат Юлиус, после яркого света в темноте этой варварской повозки немудрено принять мужчину с длинной косой за женщину. Либо вы, брат Квинт. — Я? Да я же сам нашел его. Там, за холмами. И сам принес в лагерь. — Здешнее солнце, уважаемый, творит с людьми странные вещи. Да ладно уж, — женщина засмеялась. — не дуйтесь друг на друга. Я сама пойду взгляну. Эфа поморщилась. Женщина, похоже, была главной в компании. Это странно. Впрочем, от людей с Запада можно ожидать чего угодно. Снова свет. Вновь черный силуэт заслоняет его. Но на сей раз фигура стройнее и тоньше, и солнечные лучи окружают ее, прорываясь в кибитку. Женщина. И Разящая поневоле открыла глаза, всматриваясь, не понимая, пытаясь понять. Женщина не была человеком. — Как ты себя чувствуешь? — пропел мелодичный голос. На языке Эзиса. Хорошо. Не нужно изображать непонимание. Зеленоватые глаза. Длинные. В обрамлении острых ресниц. И запах. Люди пахли иначе. — Кто вы? — Эфа проигнорировала вопрос. — Откуда вы? Разрез глаз. Странно-знакомый. Виденный когда-то, где-то... Да! Она видела подобное в зеркале. У нее такие глаза. У нее самой. Только красные. Полностью красные, а у незнакомки глаза походили на человеческие. Походили достаточно, чтобы считать ее человеком, если бы она пахла, как человек. — Меня зовут Легенда. — женщина улыбнулась. — Легенда Кансар. Мы с братьями едем из Румии в Гульрам. По делам. — Вы — анласиты? — Да. Я вижу, ты вполне пришла в себя. Может быть расскажешь, кто ты, и что случилось с тобой? — Про «что случилось» вы, пожалуй, знаете больше. Где меня нашли? — За холмами, к востоку от нашего лагеря. Брат Квинт искал место, где трава посочнее, а вместо травы нашел... — Легенда вновь улыбнулась. — он принял тебя за мужчину. — Спасибо большое. — буркнула Эфа, прикидываясь обиженной. — Там никого больше не было? — Еще пять трупов. Расстрелянных, судя по всему издалека. У тебя стрела застряла в волосах. Должна была убить. Тебе повезло с прической. — Повезло. — Эфа прикрыла глаза, размышляя. Легенда, кем бы она не была, лица ее не боялась. Тот светлый, что первым заглянул в кибитку, судя по всему тоже испугался не лица, а внезапной метаморфозы. Что ж, преображение списали на жаркое солнце, замутившее мозги брата Квинта. Его Эфа еще не видела, но могла предположить, что коль уж принес он ее сюда, когда она стала мужчиной, значит монах этот — дядька не маленький. «Либо анласиты вообще не боятся моего лица. Либо, когда я без сознания, я не пугаю так сильно, и они успели привыкнуть». — Принести тебе чего-нибудь? — участливо поинтересовалась Легенда. — Воды? Или, может быть, ты хочешь есть? — Нет. — Эфа не удостоила женщину взглядом, однако сообразила и добавила: — Благодарю вас. — Мы отвезем тебя в Гульрам. Ты оттуда, верно? И, судя по количеству охраны — те пятеро, они ведь были твоей охраной, да? — у тебя есть куда пойти в городе. — Есть. — Ну что ж. Выздоравливай. Если что-то понадобится, позови меня. Здесь никто больше не говорит на вашем языке. — Благодарю. — еще раз произнесла Эфа. Легенда выбралась из кибитки. «Думай, Разящая, думай. — девушка перевернулась на живот, лицом к пыльному пологу. — Стреляли в тебя не эти. А если и они, то не для того, чтобы убить. Скорее же всего, если отбросить домыслы и вымыслы, ты наскочила на обыкновенных разбойников. Серьги сняты. Перстни... — она пошевелила пальцами, — перстни тоже.» — Бедная девочка, — донесся снаружи звенящий мелодичный голос. — Как же она живет с таким лицом? Сердито сморщив нос, Эфа села. Огляделась. Провела ладонью по длинному ворсу ковра. «Анласиты. А ковры-то кахарские. Не брезгуют.» Шитая золотом безрукавка исчезла вместе с вызолоченным же поясом. «Разбойники. Попалась, как девочка. Судир узнает — засмеет.» И мысли Эфы потекли в этом, неприятном, направлении. Она не любила, когда над ней смеялись. Да и смеялись, надо сказать, очень редко. Обычно недолго. До первой ответной улыбки. Белозубый клыкастый оскал как-то отбивал охоту веселиться. Однако сейчас оскалами не отделаешься. Ее юкколь лежал в углу. Девушка надела платок, привычно закрыла лицо свободной полосой ткани, оставив на виду лишь глаза, вздохнула и выпрыгнула из кибитки. К ней обернулись сразу все. Двое монахов. Легенда. Десятеро вооруженных мужчин, расположившихся чуть в стороне, но все же в тени кибитки. — Добрый день. — хмуро бросила Эфа на эзисском. — Она поздоровалась. — быстро объяснила Легенда своим спутникам. Тот, который первым заглядывал в повозку, брат Юлиус, поднялся на ноги и поклонился. Чуть помедлив, встал и второй, Квинт, действительно высокий, и широкий, как западная мебель, которую называют «шкап». Новый поклон. — И правда, девка! — чуть удивленно донеслось со стороны охраны. На румийском, разумеется, донеслось. — А глазищи-то, Огнь сохрани! Как у Беса! Бесами на западе называли Икберов. Отвратного вида чешуйчатых чудовищ. Их пищу составляли боль и страх. Боль и страх. Эфа не обиделась. Икберам было далеко до нее, но в чем-то эти Твари ей нравились. А глаза... Нет, у Икберов глаза другие. — Скажи ей, пусть присядет тут в тенек. — брат Квинт разглядывал Разящую со скрытым интересом. Легенда перевела. Эфа, благосклонно кивнув, приняла приглашение. Медленно, трудно, но завязался разговор. Разящая сравнивала слова мужчин с переводами Легенды, отмечала про себя неловкости, сдерживала ухмылку, когда женщина задумывалась, как бы половчее сгладить шероховатые вопросы. Отвечала не задумываясь. Сказок о себе у нее было заготовлено множество. Были среди них и несколько гульрамских. Кто такая? Откуда? Что случилось с лицом? Ни слова правды, это само собой. Но сказки придумывал Судир, и поймать Эфу на лжи смог бы, пожалуй, только он сам. Судир. Хозяину нельзя было давать повод для насмешек. Значит нужно раздобыть лошадей и оружие, нужно добраться до Лахэ, какие-то жалкие разбойники не должны стать помехой для Разящей. По алым глазам без зрачков и белков нельзя было разобрать, куда направлен взгляд Эфы. А она оценивала оружие, лошадей, украшения. Монахи, впрочем, были одеты весьма скромно. Легенда тоже. А потом Эфа заметила несоответствие. Посчитала оружие снова. И на миг едва не сбилась отвечая. Лишний меч и лишний лук? Слабо изогнутая сабля в простых деревянных ножнах и лук в саадаке лежали рядом с легким седлом. Значит, не лишние. Седел — тринадцать. Десять легких клинков. Один — длинный. Такими на Западе рубят и с коня, и в пешем строю. А еще топор. Здоровенный. На длинном древке. Дикари они, эти анласиты! Неудобно же топором! Эфа оценивающе оглядела брата Квинта и подумала, что ему, пожалуй, с топором удобно. Итого — одиннадцать мечей. Топор. И сабля. Быть не может, чтобы Легенды, однако по всему выходило, что именно ее. А вот луков двенадцать. Тот, который с топором, надо полагать, с луком управляться не мастер. Впрочем, даже двенадцать стрелков — это совсем неплохо. А женщина значит, еще и стреляет. — Легенда, вы едете по ночам? — Нет. Днем, когда полуденная жара спадает. А останавливаемся незадолго до темноты. Не очень быстро получается, зато надежно. Правда, все равно тяжело. — она покачала головой. — Особенно брату Квинту. Он с севера, с самой границы. — Понятно. — Эфа кивнула задумчиво. Оставалось дождаться ночи.
Легенда проснулась от страшного хрипа. В первое мгновение, еще не осознав происходящего, она откатилась в сторону, потянув за собой саблю. Поднялась на колени. Голова кружилась и тошнота подкатывала к горлу. Хрип перешел в задушенное сипение, и стихло все. «Что происходит? Где охрана? Или они не слышат?» Осторожно, на коленях пробираясь к выходу из кибитки, Легенда сообразила вдруг, что девушка, найденная Квинтом сегодня в холмах, исчезла. А ведь вечером она укладывалась спать здесь же, в повозке. Женщина отодвинула тяжелый полог. — Ну надо же! — прошелестел низкий, насмешливый голос. — Тебя и яды не берут! Легенда спрыгнула на землю. Сабельный клинок полыхнул алым, отражая огонь костра. Высокий тощий силуэт на фоне светлеющего неба. Белым нимбом выбившиеся из под головного платка волосы. — Ты? — зеленоглазая воительница отступила на шаг. Но саблю не опустила. — Какие яды? О чем ты говоришь? Она видела уже, что никто из спящих не проснулся, не поднял головы, потревоженный разговором. И охранники не сидят привычно поодаль от костра. Смутными холмиками темнеют лежащие тела. Спящие? — Мертвые. — девчонка склонила голову, разглядывая Легенду. — Я их отравила. А ты вот живая. Как это так? Ты не человек, верно? Она говорила спокойно. Так спокойно, словно в порядке вещей для нее было ночью, в окружении убитых ею людей, беседовать о... — Что? Что значит — не человек? — Это уж тебе виднее, что значит. Кто ты? Расскажи мне. Мне надо знать, раз уж ты осталась жить. — Ты сумасшедшая! — Легенда помотала головой, пытаясь прогнать дурноту. — Ты... Ты просто сумасшедшая! — Да ну? — Эфа глянула на небо. — А если и так? Это что-то меняет? Ты расскажешь мне наконец, кто ты такая? Недоумение наконец-то начало уступать место пониманию. Это не сон. И не бред. Это все на самом деле. На самом деле лежат вокруг мертвые люди. На самом деле происходит нереальный этот разговор с тощей длинной девчонкой, упрямо и спокойно ожидающей ответа на свой вопрос. И ярость колыхнулась, разлилась, потопив разум, превращая недоумение в истерику. Сабля удобно и привычно повернулась, со свистом рассекая воздух. Миг и брызнет кровь, заливая траву. И Легенда останется одна. И... Эфы уже не было впереди. Зато сзади навалилось. Скрутило. Сила, какой не заподозришь в жилистой соплячке, на мгновение приподняла Легенду в воздух, а после швырнула на землю. Больно. Грубо. Руки от запястий до локтей стянуло, заболели плечи, выгнулась спина. — Так-то лучше. — спокойно констатировали сверху. Легенда увидела у самого лица ноги, обутые в высокие, расшитые сапожки. Выругалась. — А я тебя, между прочим, своим любимым юкколем связала. — равнодушно произнесла Эфа, усаживаясь рядом. — Ну так что, будем разговаривать? — Ты... — Легенда не находила слов. — Ты... — Тварь. Чудовище. Убийца. Да? Кто там еще? А, еще эта... сумасшедшая. Знаю, ты уже говорила. Легенда замолчала. Лежала ничком на жесткой траве. Слушала, как кричит где-то далеко птица. Что-то должно было случиться. Плохое ли, хорошее — неясно. Но должно. И лучше встретить эту неизвестность с развязанными руками. Эфа достала трубку. Долго чиркала огнивом. Потом закурила. — Почему ты не хочешь рассказать о себе? — спросила она, то ли с издевкой, то ли с искренним недоумением. — Я ведь не убила тебя, а могла бы. И не собираюсь убивать, хоть и хочу. Легенда медленно пыталась ослабить мягкие путы. Связана она была на совесть. Без всякой жалости. Мужчина, может, и не стал бы скручивать так женщину. Тем более, красивую женщину. Но Эфа-то не была мужчиной. Остроносый сапожок ударил в бок. — Не дергайся! Поток ругательств на румийском девчонка выслушала, кажется, даже с удовольствием. А когда Легенда выдохлась и умолкла, Эфа мурлыкнула вполне дружелюбно: — Давая волю ярости, ты ущемляешь разум. И теряешь силу, которая может понадобиться потом. И все-таки, кто ты? У меня есть много способов узнать правду, но я не буду прибегать к ним. — Почему же это? — неожиданно для себя спросила Легенда. Спросила язвительно и зло, но все же это был вопрос. Начало беседы. — Ты красивая. — Эфа выбила трубку. — Я люблю все красивое. У тебя глаза, как солнце. Как прозрачная вода. Как трава весной. Это мог бы говорить мужчина... Хотя, никогда еще мужчины не разговаривали с Легендой в таком равнодушно-констатирующем тоне. И все же слышать о своей красоте от девчонки-убийцы было дико. — Зато ты — уродлива! — бросила Легенда, пытаясь вернуть себя в состояние нерассуждающей злобы. — Птица думает, что уродлива змея. Змея считает, что уродлива рыба. Рыбе отвратительна медуза. И только лишь человек умеет видеть красоту и в птице, и в змее, и в рыбе, и в медузе... Только не в пауках! — Эфа вскочила на ноги, подхватила камушек с земли и бросила им в кого-то. — Хотя некоторые считают красивыми даже насекомых. — Она уселась обратно. — Пауки не насекомые. — машинально поправила ее Легенда. — О! — Эфа наставительно подняла палец. — Ты об этом знаешь. Я об этом знаю. Есть еще несколько людей, которые знают об этом. И я знаю, откуда знают они, но не знаю, откуда знаешь ты. Откуда же? — Что? Ты не могла бы говорить не так быстро. — Кто ты? — Легенда. Из рода Кансаре. — Ты не человек. — Я не понимаю, о чем ты говоришь. — Значит, ты тоже не помнишь? — Чего я не помню? — Откуда ты здесь? Зачем? Как твое настоящее имя? Ты не помнишь этого? — Нет. — Угу. — спокойно кивнула Эфа. — Но по крайней мере знаешь, что что-то было. Близится буря. Я развяжу тебя и пойду за лошадьми, а ты пока займешься повозкой. И не успела Легенда ответить, как ловкие руки уже размотали ткань, стянувшую ее запястья. — Укрепи как следует полог. — Эфа подняла аркан, лежащий возле одного из седел. — И стащи в кибитку все барахло. Да, на голову что-нибудь намотай, а то пыли в волосы набьется — за всю жизнь не вытрясешь. И, повесив аркан на руку, девчонка отправилась за холмы, совершенно спокойно повернувшись спиной к своей недавней пленнице. Легенда задумчиво поглядела на мертвые тела. На луки. И принялась собирать вещи. Оружие и седла действительно стоило уложить в повозке. Рыбки в мутной воде Буря шла над землей. Она зародилась на западе, у берегов великого океана, и тусклой мутью заволокла небо над городами солнечной Нарранхильи. Ветер и дождь обрушились на узкие улочки Арвиля и Руасьяка. В Ригондо изумленные хозяйки поспешно снимали белье с протянувшихся от стены к стене веревок и поминали Творца, недоумевая, откуда бы взяться этакому ненастью в середине лета. Жаркая Эллия притихла, клубы пыли заполонили города, и словно присели к земле гордые храмы, исказились лица прекрасный статуй, взволновано трепеща листвой, священные рощи клонились под порывами ветра. В Готской империи храмы были полны прихожан. День и ночь звонили колокола, словно пытались защитить людей от невиданной здесь и оттого пугающей напасти. Старики говорили, вспоминая рассказы отцов своих отцов, что такое случалось уже однажды. Старикам внимали с почтением. А колокола продолжали звонить. И прихожане заполняли храмы. В Венедии бескрайние леса стонали и гнулись. Ветер путался в стволах, ярясь рвал их с корнем, с воем бился о стены городов, раздувал малые огни в бешеные пожары и, продравшись сквозь леса, вырывался в Великую Степь, где буйствовал хохоча и ликуя, страшный в необузданности своей. Песками заносило города Эннэма. Барханы как живые ползли по пустыне. Танцевали песчинки на каменных полах храмов и на шелковых покрывалах спален. Прятались от ветра собаки. Прятались люди. И неумолимым было наступление песков на беззащитные стены городов. Никому и нигде не было дела до того, что в буре исчезали люди. Очень немногие, странные, непонятные для всех других люди. Их не любили. Их боялись. Иногда их убивали. Может быть, когда стихнет ветер, кто-нибудь заметит пропажу. Но заметив, лишь вздохнет с облегчением, в своей памяти никак не связав бурю и пропавшего человека. В просторной деревянной повозке, зашнуровав и укрепив полог, по возможности удобно разместившись на коврах и подушках, Эфа и Легенда пережидали ураган. Говорить им было не о чем и обе помалкивали, время от времени перебрасываясь ничего не значащими фразами. О том, что ветер крепчает. О том, что пора бы уже буре и прекратиться. О том, что кибитка — надежное убежище. Давно наступил новый день, но небо было темным. Пыль и мелкие камушки колотились о кожаный верх. Наконец Эфа, устав от безделья, зевнула и свернулась клубком, натянув на себя шерстяное одеяло: — Надумаешь зарезать, не буди. — посоветовала она Легенде. И заснула. Мгновенно, как засыпают звери. Легенда посидела еще, слушая завывания ветра снаружи и тоже улеглась на подушки. В ненастье хорошо думается, а ей сейчас было о чем подумать. О том, например, что миссия, возложенная на нее самим магистром, провалилась, похоже, не успев даже начаться. Историческое событие — посольство анласитов к джэршэитам не состоится. Во всяком случае, в ближайшее время не состоится. А, следовательно, все попытки найти общие моменты в верованиях двух народов откладываются на неопределенный срок. Когда еще Хранитель раскачается и даст добро на новую такую миссию? Впрочем, временем Легенда ограничена не была. И вопросы веры волновали ее постольку, поскольку касались ее личного благополучия. А вот то, что успешное выполнение задания окончательно закрепило бы за ней, женщиной, статус официального наследника магистра, это чего-нибудь да стоило. Как обидно, что все пошло прахом из-за уродливой как Бес и совершенно сумасшедшей девчонки! Убить бы ее, конечно. Уж больно нагло поворачивается спиной. Уверена в собственной неуязвимости? Может и так, да только если вспомнить, что совсем недавно, буквально сегодня утром ее ограбили обычные здешние бандиты... Впрочем, сумасшедшие, они на то и сумасшедшие, чтобы верить в собственный бред, забывая об окружающей действительности. Убить бы ее... Но слова эти: «ты не человек». Зацепили. Девчонка что-то знает. О нелюдях знает. Может статься, она и сама нелюдь. Не Тварь, не Чудовище, а именно не-человек, заброшенный в этот мир откуда-нибудь... «У нас таких не было», — напомнила себе Легенда. «У них» действительно не было таких, но даже простое осознание того, что кроме нее есть еще нелюди не позволяло просто взять и перерезать глотку этой... Эфе. Легенда думала, что свыклась со своим одиночеством, а оказалось оно просто стало привычной болью, которую не замечаешь, пока вдруг не перестанет болеть.
Буря шла над землей, захватывая в свои пыльные лапы тех, кто нужен был породившим ее. Короткий смерч закрутился рядом с одинокой кибиткой в степи. Заржали испуганно, уложенные возле колес лошади. И стихло все. Очень быстро, словно спеша по какой-то им одним ведомой надобности, убегали с неба темные тучи. Ослепительным краем глянуло на степь солнце, вздохнуло небо, отряхиваясь от пыли. А потом, чуть позже, загомонили птицы. День начался с середины, но он все-таки начался. Пора было вспомнить и о делах.
— Где это мы? — Эфа тряхнула головой, отбрасывая с лица спутавшиеся волосы и огляделась по сторонам. — Море. — Легенда села, поморщившись. — Скалы. — Это я и так вижу. — Разящая огляделась. Равнодушно проследила взглядом за волной, которая, лизнув ее сапоги, неспешно убралась обратно. — Где это море? И скалы? Вот что мне интересно. Она прошла по узкой полоске пляжа. Поковыряла носком сапога водоросли. И вернулась обратно, волоча за собой длинную доску. — Там пещера есть. — сообщила она Легенде, бросая доску на песок. — Можно сразу в нее пойти. Можно побродить вокруг, поискать сквозные проходы. Можно перелезть. Легенда подняла голову, оглядывая отвесные стены. Скалы тянулись вдоль пляжа, насколько хватало глаз. — А пещера не насквозь? — Я туда не лазила. Там... — Эфа поморщилась, — зверем пахнет. Неправильным. — Как это, неправильным? Разящая фыркнула с досадой: — Неправильный, значит пахнет не так. Ты вот человек неправильный. Я тоже. А там зверь неправильный. Хотя... — она склонила голову, разглядывая спутницу, — если зверь не морской, он, наверное, жрать на ту сторону ходит. — А если морской? — Тогда — на эту. — резонно ответила Эфа. — Пойдем. Заодно и проверим. — Тебе что совсем не интересно, как мы здесь оказались? — Легенда поднялась на ноги и только сейчас поняла, что держит в руке свою саблю. — Я даже не знаю где это «здесь». — белые брови сошлись над алыми глазами. — в море не вымокли, и ладно. Жрать захотим — зверя убьем. У тебя вон даже оружие есть. Пойдем. Чего здесь сидеть? Ты в темноте видишь? — Смотря в какой. — Тогда наделай себе факелов. Вон, доска лежит. Она смоленая. Дрянь, конечно, получится, но лучше, чем ничего. Столько самоуверенной наглости было в девчонке, что Легенда лишь покачала головой. Однако Эфа ждала. А в словах ее был определенный резон. Так что, прикинув, как оно, с помощью почти игрушечного кинжальчика расщеплять толстенную доску, Легенда вздохнула и принялась за дело. Эфа посмотрела на нее, покачала головой, достала из ножен свой широкий, тяжелый тесак и взялась помогать. Потом они шли по слежавшемуся, намытому волнами песку. И Эфа нюхала ветер. Вертела головой, высматривая птиц. Птиц не было. Это не нравилось ни Разящей, ни Легенде, но обе они помалкивали, потому что не имело смысла обсуждать непонятное. А когда показалась впереди пещера, и пахнуло оттуда странным, определенно звериным, но незнакомым и отчего-то пугающим запахом, Легенда машинально потянула из-за пояса саблю. Она увидела, как подобралась ее спутница. Разом исчезла кажущаяся разболтанность движений. Теперь Эфа словно скользила вперед, раздувая ноздри тонкого носа. Щерилась, показывая страшненькие клыки. У самого входа она коротко взглянула на Легенду, которая так же неслышно и мягко ступала рядом. — Плохой зверь. — почти беззвучно произнесла Разящая. Легенда не ответила. И Эфа с молчаливым одобрением увидела, что теплые зеленые глаза ее спутницы стали ледяными и жесткими. Эта красавица, кем бы она ни была, умела убивать. Поудобнее пристроив связку с «факелами», девушка первая шагнула под своды пещеры.
Было тихо. И не слишком темно. Каменный коридор уходил вперед и вперед, сливаясь в сплошную черноту. Был запах зверя. Было жутко. Но сердце уже застукотало в предчувствии крови. И страха. Эфа шла по усыпанному каменной крошкой полу, чувствовала спиной мягкие шаги Легенды. Смотрела во все глаза, но коридор был пуст. И когда разветвился он на три прохода-тоннеля, Разящая, без колебаний, выбрала левый. Легенда без вопросов повернула следом за ней. И снова коридор. Стало темнее, пришлось запалить первый из «факелов». Огонь трещал и коптил, бился, словно стараясь сорваться с просмоленого дерева и улететь в темноту, но это был какой-никакой, а свет. Звук колокольчика заставил обеих вздрогнуть. Звенело глухо, отдаленно. Из-за стены. Эфа прибавила шагу, озираясь по сторонам. Шаркающие шаги прозвучали вдруг где-то близко. И тут же вновь стало тихо. — Где он? — шепотом спросила Легенда. Эфа пожала плечами, продолжая идти вперед. Где бы ни был зверь, рано или поздно он выйдет на них. Или они выйдут из пещер. Вновь зазвенел колокольчик. И снова шаги. Шарканье босых ног по камню. Холодные мурашки бегут по позвоночнику. Не сговариваясь, Разящая и Легенда перешли на бег. Отчаянный рев, наполнивший пещеру, подхлестнул их. Не сбиваясь с шага воительницы свернули в очередное ответвление. Снова влево. И помчались дальше. Не оглядываясь. Не разговаривая. Звенело за спиной. Шаги же послышались откуда-то справа. — Их много. — выдохнула Легенда. Эфа мотнула головой. Нет, зверь был один. Совершенно определенно — один. Но это был неправильный зверь. Уже собственный ужас гнал ее вперед. И не было больше мыслей о чужом страхе. О чужой крови. Только звенел приглушенно колокольчик. И шуршали шаги. И когда увидела Эфа черную тушу, появившуюся впереди, она едва не вздохнула облегченно. Ужас обрел плоть. А плоть смертна. — Минотавр. — обреченно проговорила Легенда. — Но ведь их не бывает. Бывает — не бывает. Некогда было рассуждать. И больше чем страх потрясло Эфу неведомое ранее, незнакомое чувство. Ее потянуло, безрассудно и неодолимо к уродливому существу, молча ожидающему впереди. Так тянуло ее к женщинам, когда становилась она мужчиной. Так... но совсем иначе. Что-то кричала Легенда. Не то молитва, не то песня на языке, неслыханном ранее. — Руби его! — взвизгнула Эфа, не узнавая своего голоса. — Руби! — Я не могу... нет. — простонала ее спутница, но Эфа уже не слушала. Раньше, тем тело подчинилось нелепому и от этого жуткому зову, она хлестнула по морде чудовища коптящим факелом. Хлестнула по выкаченным бельмастым глазам, по влажным ноздрям. Отскочила. От яростного воя заложило уши. Минотавр шагнул вперед, и Разящая, свернувшись в упругий клубок, закатилась прямо под огромные плоские ступни. И был миг замешательства, грань между смертью и спасением, когда тяжелое тело над ней колебалось, уже падая, но еще пытаясь удержать равновесие. Колебалось и клонилось вниз, медленно, словно неохотно. И Легенда саблей кромсала неподатливую плоть. А потом, как-то сразу, все закончилось. Только что страшное чудовище, теперь Минотавр... нет, то, что было Минотавром, лежало на полу в луже темной, бликующей в свете факела крови. Пальцы на босых ступнях подрагивали, сжимались и разжимались, как от холода или щекотки. — Горит. — хмыкнула Легенда глянув на факел. — Угу. — кивнула Эфа. И они пошли дальше. В пахнущий зверем и кровью воздух откуда-то вплелся прозрачный, свежий сквознячок.
Легенда молчала. И Эфе это нравилось. Те женщины, которых знала она раньше, были болтливы сверх всякой меры. Впрочем, те женщины, которых знала она раньше, понятия не имели, с какой стороны берутся за саблю. А выход из пещеры, не в пример входу, был узким. Но зато не пахло оттуда, снаружи, никакой опасностью. Не было там страха. И не было крови. Только есть захотелось, едва услышала Эфа крики невидимых птиц. — Ничего себе лес... — восхищенно проговорила Легенда. «Густые, труднопроходимые лесные заросли, тропические леса с обилием деревянистых лиан и высоких грубостебельных злаков» — сумрачно пробурчала Эфа. — Джунгли это. Сейчас поймаем кого-нибудь и съедим, а потом уж дальше пойдем. — Давай лучше пойдем, а по дороге кого-нибудь поймаем. — Легенда оглядывалась по сторонам. — Как здесь... пестро. А откуда ты это, ну... как там, «густые леса, с обилием деревянистых злаков...» — Издеваешься? — поинтересовалась Эфа. Вполне, впрочем, дружелюбно. — Злаки грубостебельные. А деревенистые — лианы. Да нам-то с тобой это совершенно одинаково. — Ш-ш-ш... — Легенда приложила палец к губам и одними глазами показала на упитанное, покрытое грубой шерстью животное, которое деловито пробиралось сквозь колючие заросли. Эфа еще оценивала тварь с точки зрения съедобности, а зеленоглазая воительница уже скользнула вперед. Был короткий взвизг. Судорожный рывок. Опомнившись, Разящая кинулась на помощь. Зверушка оказалась на удивление сильной, но в четыре руки, а точнее — в два ножа, ее из зверушки быстро превратили в добычу. Эфа облизнула окровавленное лезвие. Вытерла его о штанину и ухмыльнулась: — Ловко ты его. — Когда-то я охотилась так на зайцев. — Легенда умело потрошила тушку. — Дома. У нас забава такая была — подкрасться к дремлющему зайцу и поймать за задние ноги. Они ведь очень чутко спят. И сильные, кстати. Только зайцев мы отпускали. Тебе что, сердце или печенку? — Печень. — без раздумий выбрала Эфа. — Ты сырое мясо ешь? — Ну... если надо. — Значит будем готовить.
Поев, они завернули остатки ужина в широкие плотные листья. Потом Эфа достала трубку и с удовольствием закурила, глядя на поднимающийся вверх дым и ни о чем не думая. Они оказались неведомо как неведомо где, и все, что могли делать, это идти вперед. Может быть, там, впереди, будут люди. Может быть их не будет. Это все не имело значения. Пока оставались джунгли, где водится мясо, можно было не беспокоиться о будущем. — Ночью появятся хищники. — подала голос Легенда. Эфа перевела взгляд на ее тонкое лицо, отвлеченно полюбовалась прозрачными зелеными глазами, мелькнула было мысль стать мужчиной, но спутница ее не походила на других женщин. Других можно было взять силой или просто заставить. Легенду же... Силой, конечно, можно, да ведь обидится. А обиженная женщина — плохая компания. — Как придут, так и уйдут. — Разящая затянулась дымом. Выдохнула. — Они огня боятся. Все звери огня боятся. — Разложим костер по кругу? — Угу. Так и сделали. Хищники себя никак не проявили.
А утром Эфа и Легенда снова шли по зеленому, шумному лесу. Убитый вчера неведомый зверь оказался очень питательным, и от целой тушки осталось больше половины. Так что о пище в этот день можно было не беспокоиться. И они не беспокоились. Легенда шагала впереди, Эфа, след в след, за ней. Она нюхала пахнущий прелью воздух, и чутко слушала лес. Не потому, что боялась, а скорее по привычке. Ничего опасного густые заросли в себе не таили. А вокруг была зелень. Зелень, зелень, зелень. Разных оттенков. На разных уровнях. И с разной степенью пахучести. Изредка мелькал в ветвях чей-нибудь пестрый хвост. И снова листья, мох, мягкое подобие хвои. Только множество голосов, птичьих и не птичьих, висели в воздухе дрожащим звоном. — Ого! — Эфа остановилась. Легенда обернулась на возглас. — Смотри. — Разящая обошла толстый, обросший какой-то зеленой дрянью ствол дерева. — Что ж ты мимо проходишь? На стволе рос цветок. Огромный, с тяжелым, приторным запахом, но ни густой аромат, ни размеры не портили совершенной формы лепестков, выгнувшихся изящно по кругу нежной, сияющей золотом сердцевины. Цветок был прекрасен какой-то совершенно разнузданной, не знающей меры красотой. — Я не увидела. — Легенда подошла ближе. — Что это? Эфа скривилась недовольно, когтистым пальцем коснулась лепестков: — «Орхидея. Семейство ятрышниковых, однодольные растения с душистыми цветами разнообразной формы и окраски». Как тебе? — Сухо. — Никогда не спрашивай, что это, если видишь что-нибудь красивое. — пробурчала Разящая. — Тебе скажут слово. И оно испортит красоту. Лучше придумай что-нибудь свое. — Да? Зачем же ты тогда спрашивала, кто я и откуда? Эфа восхищенно присвистнула и, отвернувшись от цветка, с ног до головы оглядела спутницу: — Однако, у тебя самомнение! — Ты сама говорила, что я красива. — Спроси у цветка, как он сам называет себя. Его ответ не осквернит красоты. — Эфа фыркнула и сморщила нос, — Оч-чень мудро. Только где бы найти говорящие цветы? А ты не цветок. И говорить умеешь. Пойдем. — Я — Эльфийка. — сказала Легенда ей в спину. — Но это все, что мне известно. Я помню, где жила раньше и не знаю, как оказалась здесь. — Насчет «здесь» я тоже не знаю. — Эфа не оборачивалась. — Я не о джунглях. Я обо всем мире. — теперь Легенда шла позади. — Здесь есть только люди, они никогда не видели Эльфов. И меня приняли за человека. Еще повезло, что приняли... — Могли бы сжечь. — кивнула Разящая. — У анласитов это запросто. — Да. А ты откуда? — А я действительно не помню. — Эфа пожала плечами. «Йервальде... льдистый огонь...» — И, наверное, не хочу вспоминать. — Почему? — Просто. Какой толщины ковер из листьев под ногами? Какой высоты деревья, чьи стволы уходят в небеса, теряясь в кронах молодой поросли? Откуда приходят сны? Откуда бы ни просачивались воспоминания, их нужно гнать, как гонят нищих от порога. Как гонят шелудивых собак. Как отгоняют шакалов... Там, где полыхает в небе льдистый огонь, живут такие как она, Эфа. Они все такие как она. Жуткие. Беспощадные. Умеющие наслаждаться чужим страхом и чужой смертью. Там она не будет необычной. Необыкновенной. Бесценной. Там ей не станут восхищаться. Ее не будут бояться и превозносить. Там она перестанет быть Эфой. Разящей. Ей нечего делать там, дома. Дома? А джунгли, против всех правил, обрываются в просторную низину. Голые кочки, покрытые жесткой травой. Одинокие, корявые деревья. И болото. Без конца и без края. Слабый запах тухлой воды. Шелест трущихся друг об друга стеблей. Картина унылая и безрадостная настолько, что Эфе захотелось спать. Она чихнула и достала трубку. — Ни вплавь, ни пешочком. — пробурчала, подходя, Легенда. — Может плот свяжем? — Из тростника? — Эфа чиркала огнивом. — Может и свяжем. А может нам носилки подадут. Подождем. Эльфийка приподняла изящно выгнутую бровь. — Шутишь? — Не знаю. — честно ответила Разящая. — Давай ужинать.
Обгрызая ребрышко, Эфа разглядывала остров расположенный в сотне шагов от топкого берега. На острове гнездились птицы. Большие. Розовые. С кривыми клювами и голыми длинными ногами. Красивые птицы. Они казались нездешними, словно бы неземными. Такие птицы могли бы приносить с собой утреннее солнце, если бы сказки про богинь и богов зари оказались правдой. Впрочем, вели они себя, несмотря на дивный облик, вполне по-земному. Кто-то дремал, поджав одну красную ногу и засунув голову под крыло. Кто-то бродил вдоль берега, выискивая лягушек, и не обращая ни малейшего внимания на людей. Птицы были непуганые, так же, как и звери в лесу. Кто-то чистился, щелкая клювом. Нездешние блохи донимали нездешних птиц ничуть не меньше, чем обычные донимают обычных. — Красиво. — заметила Легенда, веткой вороша огонь. — И остров погляди какой круглый. Как не настоящий. — Сыро. — поморщилась Эфа. — Хорошо бы и вправду носилки подали. — Слушай, а кем ты была в Гульраме? — Легенда уселась, обхватив колени руками. — С твоим лицом... и вообще... На Западе тебя сожгли бы без раздумий. А в Эзисе? Ты хорошо одета. У тебя была охрана. Были, наверное, драгоценности, да? Откуда? — От людей. — Разящая глядела на птиц. — Я полезная. Я убивать умею. — она примолкла, раздумывая, рассказывать правду или нет. Решила, что беды не будет. Так или иначе, ее именем в Эзисе и Эннеме пользовались для устрашения. — Ты приехала с Запада и ничего не знаешь обо мне. А у нас, на Востоке, от одного имени Эфа дрожат и правители и судьи. — Так ты что, убийца? — Я — Разящая. Я — карающий меч. Я — сила. Я — страх, который живет в душе. Ха! — Эфа вскочила на ноги. — Да, я убийца. И я люблю убивать. Но тебя я не убила, потому что ты красивая. И потому что ты меня не боишься. — Не понимаю. — тихо произнесла Легенда. — Иногда ты говоришь, как взрослый и мудрый человек. Иногда, как наглый наемник. А иногда — как ребенок. Сколько тебе лет? — Пятнадцать. И еще сколько-то. Пятнадцать лет я живу на землях Джэршэитов. Я не человек. Не наемник и не ребенок. Я — Тварь. У Тварей нет возраста и нет мудрости. Зато мы не стареем. — Эльфы тоже. — заметила Легенда. — Но мы бессмертны. — Ну?! — Эфа тут же плюхнулась на землю и уставилась на Эльфийку своими жуткими глазами. — Как это — бессмертны? Вас нельзя убить? — Почему? Убить нас можно. Мы не умираем от старости... — А-а... — Разящая разочарованно поморщилась. — Ну это-то не хитрость. Я, может, тоже не от старости умру. Попадется какой-нибудь... шибко умелый. Слушай, а... На пологий берег плеснуло. Шумно. Залило короткую жесткую траву. Эфа, умолкнув на полуслове, отодвинулась от воды. А из болота уже шла, надвигалась неспешно и неотвратимо вторая волна. Заголосили всполошено и режуще-громко чудесные птицы. Полетели розовые перья, когда, хлопая крыльями, взмывали они в небеса, возмущаясь неожиданно нарушенным покоем. Остров двигался. Легенда помотала головой, не веря в происходящее. Волна накатила на берег. Зашипел костер. Но не погас. Продолжал гореть, плюясь раздраженно звонкими искрами. Эфа краем глаза глянула на спутницу. А Легенда покосилась на нее. Не сговариваясь обе отошли от берега. Можно было бы дать деру в недалекий лес. Можно было бы. Но зачем спешить? Чем бы не оказался неожиданно оживший остров, или «кем бы» ни оказался он, убежать от такой громадины можно всегда. И не особо даже удивились воительницы, различив под мутным слоем воды движение огромных лап. Разве что, когда вынырнула на поверхность старчески-змеиная голова и, моргнув пленкой век, уставился на них обсидианово-черный, блестящий глаз, у Легенды вырвалось тихое ругательство. На готском. Короткое такое ругательство. Емкое. — Добрый вечер. — напряженно сказала Эфа.
Они смотрели на тварь. Тварь — на них. «Заговорит или нет?» — Разящая чувствовала, как мягко пружинит под ногами земля. Словно сама подталкивает ноги к рывку. К короткой, отчаянной пробежке до стены джунглей. До толстенных стволов, которые не вдруг сломает даже чудовищная громада черепахи-острова. Если заговорит, значит это не животное. Значит... Кто-то из Древних? Глаз, в котором обе женщины отражались как в кривоватом зеркале, моргнул снова. — Добрый вечер. — родился из глубин панциря голос, неловко копирующий интонации Эфы. Затем что-то прокашлялось громогласно и утробно. И, наконец, шевельнулся жуткий клюв: — Добрый... добрый... добрый вечер... ве-ечер. Давно не приходилось беседовать вслух. — доверительно сообщило чудовище. — Я Ке-Хоу. Мудрец. Так говорят, во всяком случае, а у меня нет оснований не доверять подобным разговорам. Ну, а вы кто? Ты, с белыми волосами, ответь мне, за себя и за свою безъязыкую спутницу. — Почему это безъязыкую? — Легенда бесстрашно глянула в черноту блестящего глаза. — А почему ты не поздоровалась? — черепашья голова, немыслимо вывернув шею, глянула на Эльфийку другим глазом. — Это невежливо. — Я... — Легенда не то, чтобы растерялась, но... — У них это не принято. — Эфа непринужденно уселась на травку. — Ничего, если мы сидя побеседуем? Или в вашем присутствии так нельзя? Можно? Спасибо. Так вот, у них не принято сообщать собеседнику о том, что вечер добрый, потому что верования народа Легенды (да, кстати, мою спутницу зовут Легенда), так вот, их верования считают, что ничего доброго в вечере нет. И если есть нужда поздороваться, лучше дождаться утра. Глаза у Эльфийки были круглыми — куда там черепахе. Ке-Хоу, впрочем, тоже таращился с интересом. Эфа на миг озадачила себя мыслью о том, в чем проявляется этот самый интерес на напрочь лишенной мимики морде. Но только на миг. В первый раз за всю жизнь ей удалось самой поймать состояние «бред». Нужно было удержать настрой. И попытаться понять как она это сделала. А кроме того, нельзя было забывать о Ке-Хоу, заинтригованном, конечно, но вот насколько сильно? — Садись, Легенда. — Эфа похлопала по земле рядом. — Ке-Хоу, да? А я ведь, кажется, что-то о вас слышала. Великий мудрец, отошедший от земных дел... Вроде как, даже, постигший тайны бессмертия. Это ведь о вас? Она ничем не рисковала. Набор глупостей насчет бессмертия мудрости и отшельничества с легкостью подходил любому из существ, называвших себя мудрецами. Если же черепаха откажется от перечисленных признаков мудрости, Эфа просто признает свою ошибку. Для этого много ума не надо. Ке-Хоу не отказался. Напротив, он удовлетворенно моргнул и вытянул змеиную шею, так, что голова оказалась совсем рядом с Эфой. Разящая подавила естественное желание попятиться. Из огромной пасти пахнуло тиной. Как от болота. «Бредовая» легкость исчезла, но прежняя напряженность тоже не вернулась. — Ты хорошо осведомлена, дитя мое. — пророкотал мудрец. — Итак, ты знаешь обо мне. А я ничего не знаю о вас. Из этого следует... Он примолк. — Из этого следует, что мы должны рассказать о себе, да, мудрейший? — А разве ваша мудрость уже не дала вам ответ на все вопросы? — невинно хлопнув зелеными глазищами поинтересовалась Легенда. — Ответов на все вопросы не бывает. — черепашья башка повернулась и выцелила глазом Эльфийку. — Вопросов всегда больше. Все больше и больше. А истинная мудрость в том, чтобы не стыдиться спрашивать. — Я — Эфа, — сообщила Эфа. — Легенда уже представлена. Мы издалека. Вот и все. — Вы прошли через джунгли? — Прошли. — Вы спаслись от Быкоглавца? — Быкоглавец? — Эльфийка подняла бровь. — Вы называете так Минотавра? — Если я правильно понимаю, это вы называете Минотавром того, кого мы зовем Быкоглавцем. И если наше слово говорит само за себя, то ваше требует пояснения. Почему Минотавр? Ке-Хоу с такой легкостью свернул с темы разговора, что Эфа растерялась. Либо у мудреца недержание мысли, и он не в состоянии придерживаться одного направления под напором идей и вопросов, либо... Либо Ке-Хоу не спешит. Совсем никуда. — Это древняя сказка. — Легенда нахмурилась. — Я не помню ее. Но название пошло оттуда. — Постарайся вспомнить. Мне всегда интересны были вопросы рождения и смерти. — Ке-Хоу пошевелил огромным розовым языком. — Рождения и смерти слов и имен — тоже. — Не помню. — Легенда покачала головой. — Ну... Он сидел в лабиринте и сучил какую-то нить. Нить нужно было похитить. Потому что она была из чистого золота... Или, нет, он ткал покрывало. Золотое покрывало из шерсти. Он ткал его днем, а каждый вечер распускал, чтобы с утра начать все заново. Так кажется... Или он прогневал Богов, которые наказали его уродством... Эфа не выдержала. Скривившись и деранув когтями мягкую землю, она затрясла головой: — Не так все было! Не так! Но Быкоглавца мы все равно прикончили, и какая теперь разница как и почему его прозвали Минотавром. — Что вы сделали? — с изумлением спросил Ке-Хоу. — Прикончили Быкоглавца. — повторила Эфа. — Убили, понимаете? Совсем. — Две женщины? — И один мужчина. — сумрачно буркнула Разящая. Тихонько буркнула. Черный глаз потаращился на Легенду. Потом глянул на нее. Ке-Хоу вздохнул, вновь пахнув тиной и... почему-то цветами. А потом попросил: — Расскажи мне эту историю. Про Минотавра. С Быкоглавцем все ясно и так. Расскажи. А я расскажу, что делать вам дальше. — Так даже. — Эфа потерла подбородок. — Ну ладно. Слушайте. «Огромны были богатства царя Миноса. И царство его было велико. И когда корабли его выходили в море, они закрывали воду от края до края. И не было равных великому правителю нигде, в пределах, отведенных смертным»...
Ке-Хоу слушал. Внимательно. Легенда тоже помалкивала, хоть и давала понять всем своим видом, что уже вспомнила сказку, пpосто не хочет пеpебивать pассказчицу. И когда закончила Эфа вспоминать, Эльфийка кивнула: — Да. Так все и было. Hо это пpосто выдумки. — Мифы. — стpого попpавила Эфа. — Миф — это не пpосто выдумка. Это намного сложнее. — Да уж. — задумчиво кивнул мудpец. — Hамного. Быкоглавец, или Минотавp, если пользоваться вашим именем — это воплощение мужского начала. Гpубой и неотpазимой силы. Потому и удивился я, как смогли вы убить его. Буpя занесла вас совсем не туда, куда следовало. — Вот как? — Разящая уставилась в глаз Ке-Хоу. В тот, что был обpащен к ней. — А что, буpя знает, куда и кого следует заносить? — Буpя, котоpую устpаивают Боги, должна выполнять волю Богов. — Ке-Хоу шевельнулся. Hа беpег плеснуло. — Вы попали в чужой миp. И должны понимать это. Hаши Боги могут помочь вам веpнуться домой. — Пpавда?! — глаза Легенды блеснули. — Hе пpавда. — pыкнула Эфа. — богов не бывает. И никогда ничего не делается пpосто так. — Как это, не бывает Богов? — Hикак. Hе бывает и все. — Разящая оскалила остpые зубы. — Зачем ты вpешь нам, мудpец? — Я спpошу в ответ, — спокойно пpоизнес Ке-Хоу, — почему ты не веpишь мне, сказительница? — Я не... — Ты не помнишь о Богах. Ты не веpишь в них. Hо это не значит, что их не существует. Тебя стоило бы наказать за деpзость, но я никогда никого не наказываю. Каждый человек должен сам осознать свои ошибки. — Ты сказал, что Боги могут помочь нам. — напомнила Легенда. Что-то в ее голосе не понpавилось Эфе. Кpасивый и выpазительный, он пpозвучал как-то... отчаянно. И тpевожно. — Ты сказал, что мы сможем веpнуться. Веpнуться домой. — Лучше спроси, что потребуют от тебя взамен, — зло посоветовала Разящая. — Взамен у вас потребуют помощи, — глаза Ке-Хоу подернулись пеленой. — Помощи в войне. И если уж вы сумели убить Быкоглавца, я полагаю, вам не составит труда повоевать за Богов. — Что это за Боги, которым нужна помощь? — Эфа еще злилась, но уже почувствовала интерес. — Помощь нужна многим Богам, — равнодушно заметил мудрец. — Тебе еще предстоит узнать об этом. Ну так как, вы согласны? — А если мы не согласимся, нас ожидает чудесная жизнь в джунглях или на окpаинах болота, да? — Эфа достала тpубку. — И дpагоценная возможность беседовать вpемя от вpемени с вами, уважаемый. — Hе самое плохое будущее. — в голосе Ке-Хоу скользнула усмешка. — Уж лучше война. — Может быть. Ты всегда сама pешаешь за себя и за свою подpугу? — Только когда она молчит. — Эфа выдохнула дым. — Давно война-то идет? — Война еще не началась. — чеpепашья голова медленно втягивалась в панцыpь. — Возможно, все ждут именно вас. — Конечно. — пpобуpчала Разящая себе под нос. — Стоит Легенде появиться в толпе вояк, как такое начнется. Эльфийка, может и услышала, но не обиделась. Кажется, она всеpьез задумалась над вопpосом Ке-Хоу о том, кто же из них с Эфой пpинимает pешения.  Скачать произведение
|
