Творчество: Виктор Косенков

Розги

Для читателя: Это другая Россия.

Любые совпадения, обнаруженные в тексте остаются на совести читающего.

«Единственная настоящая ошибка
— не исправлять своих прошлых ошибок»
Конфуций.

Часть 1.

1.

   Семен Липинский не чувствовал страха. И никаких предчувствий у него тоже не было. Тот факт, что над ним уже два месяца сгущались тучи, его волновал мало. Точнее сказать ситуация сделалась сложной гораздо раньше, а сейчас это наконец почувствовали мелкие шавки из медиа-бизнеса и разразилось то, что у них принято называть скандалом. Журналисты неожиданно пришли к выводу, что именно они обнаружили нечто незаконное в деятельности столь любимого ими прежде, олигарха и подняли жуткий безобразный лай. Хотя на самом деле все эти бесконечные «журналистские расследования» умело грызли только лишь упавшую со стола кость. Сброшенную, то ли специально, то ли по случайности. Что на самом деле лежало там, на самом верху, собаки не знали, для них жизнь впрямую зависела от еды, а еда представляла собой кусок кости с жалкими остатками мяса. Конечно, иногда, какой-нибудь не в меру ретивый пес, заскакивал, правдами и не правдами на стол и, обалдев от увиденного, заливался диким и громким лаем. Но в таких случаях хозяева, отличавшиеся строгим нравом, рассматривали псину, как бешеную и обычно умертвляли.

   Семену нравилось думать о журналистах именно так. Как о собаках, которых кто-то, и он сам в том числе, прикармливает по доброте душевной или с умыслом. Но они, как все твари неблагодарные, так и норовят ухватить клыками за руку кормящую. Шавки, что с них взять.

   Вот и сейчас свора тявкала изо всех углов. Зло, хором и по одиночке. Обсасывая возможности, смакуя подробности, предвкушая последствия. Пусть. Собака лает, караван идет. Конечно, был один тревожный признак. Молчал Аркадий Бычинский. Медиа-магнат и вообще большая шишка, надзиратель в собачьей стае. Не вожак. Хозяин вожака.

   Аркаша никогда не был лучшим другом Семена, но в такой ситуации у них было принято помогать друг другу. И вот Бычинский, вместо того, что бы сказать веское слово, молчит. А его телерадиокомпания уже испуганно подгавкивает своим коллегам из соседней «государственной» студии.

   Плохой признак. Тяжелая гирька на черную чашу весов. И если бы на белой чаше не лежало несколько гирек потяжелее, Семен бы уже кинул эту забытую его Богом страну и отправился в места более интересные. Но нет. Уйти было можно в любой момент, а вот поймать потом упущенные возможности... С самого детства Липинский терпеть не мог чувство проигравшего, потому никогда не увлекался карточными играми, рулеткой, и даже к шахматам относился с подозрением. Кидать кости, полагаясь на случай, было для него невыносимо. В картах всегда существовала возможность нарваться на шулера, а ведь если играть, то по-крупному. А шахматы... Может быть, эта игра развивает способности мыслить стратегически, на несколько шагов вперед противника. Но только идеалисты полагают, что это умение как-то способно помочь бизнесмену. Красивая сказка, для идиотов, биржевой игрок, с хитрым прищуром, высчитывает изменяющиеся процентные ставки, продает, покупает, снова продает и в победном жесте вскидывает руку вверх. Бред! Лотерея для богатых, которые скоро станут бедными. Семен рассматривал людей, которые верили в повторение подобных историй в современности, как заигравшихся в игрушки школьников. Так люди, переодевшись в средневековые костюмы, устраивают красочное представление для публики. Время ушло, но атрибуты остались. Теперь с ними можно играть, таскать их из рекламы в киноленту. Красиво, но не более. Так не бывает!

   Липинский признавал одну единственную игру на деньги. Игру с Законом. Нет, он не грабил старушек в подворотнях, не крал бублики с прилавка на базаре, не таскал кошельки у ротозеев. Самым большим его преступлением была украденная у одноклассника шариковая ручка с синими полосками. Такие ручки были в то время дефицитом и представляли собой обязательный предмет зависти для всех знакомых владельца. Именно тогда, законопослушный Семен, понял всю бесперспективность прямой кражи. Став обладателем вожделенного предмета, Липинский столкнулся с серьезной проблемой. Заявиться в класс с дефицитной шариковой ручкой, означало расписаться в краже. А значит, пользоваться результатами этого рискованного дела было не возможно, таким образом, терялся сам смысл противозаконного деяния. К тому же полосатая ручка была признаком, социальным статусом не богатого детства, а следовательно просто наслаждаться властью над предметом, тоже не имело смысла. Статус должен быть виден. В конечном итоге, после долгих моральных терзаний, Липинский подкинул ручку ее прежнему владельцу и понял, что преступность не его путь. Да и зачем нарушать Закон, когда в нем достаточно лазеек, двусмысленностей, хитрых нюансов, позволяющих обогащаться без проблем? Только глупец убивает старушку, что бы завладеть ее драгоценностями. Умный человек организует фонд, агитацию и старушки всей страны понесут свои медяки в его копилку. Затем банкротство и самолет на Канары. Все!

   Семен Липинский же, поступал еще круче. Он сам влиял на законы в стране, делая их более выгодными для себя и таких как он. Тесное знакомство и почти родственные связи с правящей верхушкой, плотные контакты в управляющей структуре, хорошая база за рубежом. Все было, как говорят «гоблины», «в шоколаде». И тут... И тут начинаются странности. Для начала марионеточный президент обрывает одну за другой свои ниточки. За несколько тревожных месяцев сменяется несколько премьеров, валится прикормленный прокурор. Семья только разводит руками. «Главный» вышел из-под контроля. Объявить его маразматиком не решается никто, это слишком сильное оружие, зацепит, так или иначе, все окружение. Но никакого другого объяснения нет. Ряд законопроектов тормозится. Парламент, купленный на корню, возмущается, но не более того, в стране не парламентское правление.

   Когда президент свалился с инсультом, все вздохнули спокойней, но вдруг стало ясно, что приемник личность еще более неподконтрольная, к тому же из «силовиков», и «Папу» вытянули из больницы в кратчайшие сроки.

   В результате ситуация сделалась излишне шаткой, обрушились внешнеторговые сделки концерна, тревожные известия стали приходить с рынка акций. Семену пришлось лично утрясать ряд вопросов. Событие, можно сказать небывалое, уходя с головой в политику, он оставил после себя четко работающую финансовую машину, но теперь казалось, что в шестеренки этого механизма кто-то насыпал песку.

   И еще журналисты.

   Но Семен не боялся. Эта страна вряд ли сможет просто так отбросить его в сторону. Она прогнила, одряхлела и уже почти упала, придавленная к земле своей же собственной тяжестью. Когда-то давно, Липинский едва не поступил на медицинский. Его родители, испугавшись участи врача, обратились к мудрому родственнику из Киева. Дядя, Борис Моисеевич, приехал в Москву и подсунул племянничку любопытную книгу, где подробно описывались симптомы разных тяжелых заболеваний. Из этого толстенного труда, юный Семен, узнал про болезнь с гадким названием «туберкулез костной ткани». Симптомы и следствия этой болезни показались будущему доктору настолько мерзкими, что он в тот же день забрал документы из одного ВУЗа и поступил, кстати, без экзаменов, в другой. Теперь, через много-много лет, после того случая, Липинский смотрел на разрушающуюся страну и видел все те же страшные признаки. Кости страны сделались хрупкими и уже не могли удерживать свой вес. Так что бояться этого умирающего животного было нечего. И Семен не боялся.

   Даже когда начальник охраны, человек надежный, но излишне впечатлительный, влетел в кабинет, прерывая раскаты «O Fortuna» Карла Орфа, и выдохнул, едва не сгибаясь пополам: «ФСБэшники, Семен Маркович».

   Липинский сморщился. Такой исход был предусмотрен, но не так скоро. «Сколько мне лет? Я старею?»

    — Скажите, Дмитрий, — спросил Семен у охранника стоящего у запасного выхода. — Что, по-вашему, старость?

    — Старость? — Дмитрий не был бесконечно развитым в умственном плане человеком, но реакцию имел отменную, иначе он не смог бы подняться так высоко. — Старость, это возраст.

    — А для вас лично?

    — Для меня, — он нервничал, но всегда правильно реагировал по обстановке. Шеф спрашивает, подчиненный отвечает. Даже если камни с неба. — Когда я на турник запрыгнуть не смогу, тогда будет старость. Идти надо, Семен Маркович.

    — Надо, значит надо, — согласился Липинский. — Все готово?

    — Как всегда!

    — Тогда поехали, — и он, легко оттолкнувшись от подлокотников, вскочил с кресла. Черная лестница видела его только один раз, когда он знакомился с переделанным зданием, которое покупал. Теперь пришло время, и она сыграла свою партию, не раньше и не позже, а как раз вовремя. — Старость, Дима, это когда ты не поспеваешь за временем.

   Они побежали вниз, мимо обеспокоенных лиц охраны, мимо «Главный прошел», мимо дрожащих на кобурах пальцев, мимо вспотевших ладоней и ощущения чего-то непоправимого. Вниз. Туда где стоял надежный и очень быстрый Скорпион, специальной сборки «Порше». Вместительный и очень хорошо защищенный.

    — Позвоните Михаилу, — сказал Липинский начальнику охраны, тот кивнул, не переставая что-то говорить в микрофончик, прилепившийся к его щеке.

    — По какому направлению поедем?

    — На Запад...

   Семен Маркович поднял стекло, отделяющее салон от водителя. Нажал еще несколько кнопок, стекла автомобиля потемнели. Внутри зажегся неяркий свет. Динамики настороженно выдохнули пятый концерт для клавесина, Баха. Липинский не хотел смотреть на страну, которую решил покинуть. Точнее... которая решила избавиться от него.

   Он не боялся и был спокоен. К чему волноваться, когда все идет само по себе. В эту симфонию погони не стоит добавлять диссонанса своими действиями. Все должно быть гармонично. Ничего лишнего. Все, как и задумано.

   Из телефонных переговоров (архив ФСБ):

    — Михаил Владиленович? Здравствуйте, вам привет от Семена Марковича. Очень хорошо, спасибо. Тут возникло одно дельце. Нужна ваша... Нет, что бы, все хорошо. Это даже не помощь, это просто небольшая услуга с вашей стороны. Спасибо. Мы сейчас движемся в западном направлении, очень бы хотелось спокойно... Да мы понимаем, что дело приняло такой оборот. Да. Конечно. Но, что ж поделать, мы не нагружали вас, чрезмерно, нашими заботами. Более того, всегда теми или иными способами решали ваши проблемы. Пришло время оказать нам небольшую услугу. Совсем маленькую. Да, мы понимаем, что сложно. Да, конечно, ФСБ. Но ведь не они улицы патрулируют. Большое спасибо вам, Михаил Владиленович. Большое спасибо. Обязательно передам. И вам удачи.

   Из Москвы они выбрались без лишнего шума. Мигалки были включены только на выходе с Садового, когда потребовалось проехать на красный. Постовой отдал честь и зло свистанул какому-то прыткому лихачу, устремившемуся вслед за кортежем. Зеленый свет, остановившиеся машины. За миг до того, как машины Семена Липинского должны были пронестись через светофоры и перекрестки, на них вспыхивал красный свет по всем направлениям, постовые останавливали движение потоков и делали «под козырек», вслед удаляющимся автомобилям. Колонна словно замораживала перед собой вечную суету столицы, рассекала ее.

   Первый раз их попытались перехватить в Подмосковье. Сначала культурно. В хвост пристроились две машины, попытались оттереть охрану от основного автомобиля, что-то кричали в мегафоны. Липинский не отвечал. Потом кто-то из особо прытких службистов рискнул и поставил свою машину поперек дороги. Точнее почти поставил. Мощная машина лобовой охраны ускорилась и по касательной снесла хлипкий «жигуленок» в кювет. Смятое крыло. Лопнувшая фара. На этом потери Липинского исчерпывались. ФСБэшники метались в хвосте, но сделать ничего не могли.

   Начальник охраны, Дмитрий, внимательно, как болельщик слушает футбол по радио, следил за оперативными переговорами преследователей. Коды и частоты были любезно предоставлены за час до операции кем-то «добрым» сверху.

    — Дорогу на Липинку перекрыли, сворачиваем Леша, — передал он водителю.

    — Понял, — ответил Леша и передал дальше, машинам сопровождения. — Поворачиваем на Орехово.

   Вскоре машины, сопровождавшие кортеж все это время, стали отставать.

    — Первый, — прозвучало в наушнике у Дмитрия. — Сопровождение собирается стрелять. Что делать?

    — Вы что не знаете? Сколько они будут у нас на хвосте сидеть?

    — Вас понял.

   Сзади вяло гавкнули выстрелы. Сначала в одной тональности, потом в неожиданно другой, более гулкой, тяжелой. Преследователи разом отстали, скрылись за поворотом, в зеркало было видно, как в последний момент опасно занесло одну из машин.

    — Теперь меняем трассу, — скомандовал Дмитрий.

    — То есть, как потеряли? — Генерал сжал телефонную трубку в кулаке с такой силой, что хрупкая пластмасса противно заскрипела.

    — Никаких следов. По факту, когда они крутились по Подмосковью, мы еще имели кокой-то контроль, но сейчас уже, к сожалению, никакой информации по ним нет. — Голос в микрофоне звучал сконфуженно.

    — Я не понимаю... План-перехват...

    — Был объявлен всем постам ГАИ.

    — И?

    — И ничего. По факту, никаких сообщений из МВД не поступало.

    — А при чем тут Министерство Внутренних Дел?

    — Ну...

    — Баранки гну! Перекрыть все дороги! Все до единой! Меня не интересует, какими силами! Меня не интересует! Слышите, суки!? На какое расстояние они могли оторваться от вас? На такое и перекрывайте, все перекройте, граница, таможня... Кто угодно! Вертолеты, самолеты, спутники, бля! Но что бы ни единая мышь!!!

    — Прессе...

    — В жопу прессу!!!

   Он грохнул трубку на рычажки, от телефона что-то отлетело. Тяжело бухала генеральская кровь, в висках поселилась тяжесть. И как раз в этот момент в кабинете раздался звонок ТОГО телефона. Долгая, звонкая трель. Генералу показалось, что у него на плечах зашевелились погоны.

   Из сообщений прессы:

   «Известный олигарх Семен Маркович Липинский до сих пор не найден Федеральной Службой Безопасности. Хотя по ведущим направлениям был объявлен План-Перехват, эти меры не дали положительного результата. По нашим сведениям Семен Липинский уже покинул границы Российской Федерации».

   «По уверениям пресс-службы ФСБ обыски и проверки на дорогах Москвы и московской области, никак не связаны с исчезновением олигарха.»

   «Президент болен».

   «Были ли жертвы в происшествии на «зеленой» трассе Е95? Кто стрелял?»

   «Убит капитан».

   «Бессилие спецслужб, случайность или злой умысел? В чем виноват опальный олигарх? »

   Когда на хвост кортежу Липинского снова сели машины, Семен Маркович видел сон. Что-то про лес, огромные деревья, шум ветра. Вымотанный к вечеру постоянными переговорами по телефону, ответами на электронные письма, бесконечными докладами службы охраны и чтением прессы, олигарх спал. Погоня, даже если ты играешь в ней всего лишь пассивную роль, все-таки сильно давит на нервы.

    — Оторваться любой ценой, — приказал начальник охраны.

   Приказание было исполнено и две машины, с агентами ФСБ внутри, заполыхали, перегородив дорогу. Тогда из-за леса взмыла в воздух хищная тень вертолета.

    — План Омега! — Рявкнул в микрофон Дмитрий. Впереди по дороге мигали проблесковые маячки. Что-то большое и массивное натужно выползало на трассу.

   Водитель плавно утопил педаль тормоза.

   Ведущая машина кавалькады вильнула на обочину. Из нее высыпали пятеро, четыре человека открыли автоматный огонь по баррикаде впереди, перемещаясь, вызывая на себя внимание противника. Пятый отбежал назад, что-то дернул из багажника, вскинул длинный тубус на плече, выхватывая прицелом прожектор винтокрылой машины. Еще три джипа остановились на другой стороне шоссе, выбрасывая на ходу одетых в черное бойцов. Зло бабахнуло! Огненная нить прочертила темнеющее небо, вертолет вильнул, завалился на бок, из-под его брюха прыснуло ярким огнем. Бессильно загребающая винтами воздух машина ушла за лес, тяжело вздрогнула земля. Тот же человек выдернул из багажника еще один тубус, и прицелился в замерший, было, экскаватор, что выползал на дорогу, стараясь перегородить путь. Послышались крики, от обреченной уже железной туши побежали люди, попадая под перекрестный огонь. Мелькнула в воздухе ракета. Семен Маркович видел, как ударной волной опрокинуло нелепую черную фигурку у баррикады. Его люди побежали вперед, поливая свинцовым дождем пространство перед собой. Снова мелькнула ракета. Липинский поднял стекло машины, из динамиков звучал Вивальди, полностью заглушая звуки боя, ведущегося снаружи. До границы оставалось совсем не много.

   Из сообщений прессы:

   «Известный олигарх Липинский доказал в очередной раз несостоятельность наших «силовых» структур. Не чувствуя в себе сил справиться с ним мирным, демократическим путем, «силовики» устроили отвратительную бойню, в которой пострадали люди. Во что превратится наша страна через несколько лет такой разнузданной диктатуры «силового пролетариата», можно только догадываться».

   ««Мы стреляли на поражение», — показания участника «дорожной войны», пожелавшего остаться неизвестным»

   «Вертолет, экскаватор и большое количество легковых автомобилей. Таков перечень уничтоженной в бою техники. Понятно, что и среди людей имеются жертвы! Хочется задать вопрос нашему Правительству, откуда у частного лица, а Семен Маркович Липинский является таковым, взялись новейшие образцы военной техники? Что на это может ответить МинОбороны?»

   «Меня пытались убить! С таким сенсационным заявлением выступил олигарх Липинский в интервью газете «Гардиан». Он утверждает, что это было целиком и полностью политическое дело. В связи с чем Семен Маркович попросил политического убежища у английских властей. Министерство Иностранных Дел требует экстрадиции гражданина Липинского».

   « — Вести войну, можно только, когда есть возможность победить. — Такими словами начал свое обращение Семен Маркович Липинский к представителям независимой республики Ичкерия в Лондоне. — Я сам являюсь примером тому. Многие годы я боролся против враждебного режима. Тот факт, что меня попытались убрать, да еще таким грубым способом, свидетельствует в мою поддержку».

   «Как может один человек сформировать подразделение элитных бойцов, вооружить его по последнему слову военной мысли и открыто вести успешный бой с представителями законной власти? Неужели Россия ничем не отличается от Колумбии, где каждый наркобарон имеет свою персональную армию?»

   Из выступления директора телевизионного канала Василия Мусалева:

   «С сожалением должны мы отметить гнусные инсинуации со стороны наших коллег, сравнивших Семена Марковича с наркобароном. Да, увы, многие журналисты еще не смогли перестроиться, в них живо еще рабское прошлое. Колосятся всходы тяжелого времени, когда журналистика писала только о «Ударной битве за урожай» и о очередном съезде партии, не смея даже вздохнуть без указки сверху.»

2.

    — Вот так-то, капитан, — пьяно качал головой майор Серегин, тяжело хлопая глазами. Выпитая водка делала его лицо тяжелым, раздувшимся и красным. Резко проявились мешки под глазами. — Вот так-то оно бывает. Ты у меня на хорошем счету! А первым под удар попал. Так-то оно. Наливай, что ли...

   Сергей Иванов, бывший капитан, а ныне лейтенант с птичьими правами, плеснул прозрачной жидкости в граненые стаканы.

    — Полней давай, полней, — пробурчал майор. — Не жмись, капитан. Все одно за добавкой бежать.

    — Я уже год, как не капитан, — напомнил Сергей. — И все это...

   Он прервался, что бы опрокинуть в себя водку.

    — Все это, натуральное панибратство с нижними чинами.

    — Ну, это ты брось, так-то! Ты это... — Майор закашлялся. — Брось... Не в этом дело. Лейтенант, он, все-таки офицер. Так что, брось.

    — Ага, офицер. Знаешь анекдот про прапорщика?

    — Массу...

    — Тогда я тебе в копилку еще один скину. Идет прапорщик и встречается ему ослик. Прапорщик берет его за ухо и шепчет: Я — офицер! А ослик ему так понимающе отвечает: А я — лошадь...

    — Старо.

    — Зато про офицера. За добавкой пойдем?

    — Зачем пойдем? — Удивился майор. — Послать некого?

    — Да ну, не люблю я этого, — сморщился Иванов.

    — Ага! — Серегин расплылся в довольной улыбке. — Узнаю! Узнаю тебя, капитан! Так-то. Не любишь ты дедовщину разводить, все любишь по уставу, что бы по правилам.

    — Нет, — Сергей помахал пальцем и надел фуражку. — Я не по правилам. Я по правде, люблю. Это, знаешь, разница.

    — Ага. Потому вот ты сейчас лейтеха. А мог бы быть, как я, майором... А я...

    — А ты подполковником. Красивая картина.

    — Точно... — Майор поискал фуражку, не нашел, застегнул китель. — Да где этот чертов чепчик?! Ага, вот он. Неужели послать некого?

    — А кто тогда работу работать будет? Мы с тобой? Пошли.

    — Везет тебе капитан, все-таки...

    — Я не капитан.

   В ближайшем к отделению магазинчике ментов знали. В силу своего расположения магазин, торгующий фактически только алкоголем и мелкой закусью, держался без «крыши», каждого заезжего лиходея посылая в соседний подъезд, где хмурые и злые на жизнь дядьки, могли объяснить уголовный кодекс в популярной форме. От этого ментам была организована хозяином скидка. Небольшая, но приятная.

    — Слышал, чего в Управлении происходит? — Хмуро спросил Серегин, когда они вышли из отделения.

    — Откуда бы я слышал. Ты ко мне только водки попить приезжаешь. А наш Языков пенсию ждет. Ему до этих событий никакого дела нет.

    — Знаю я вашего Языкова, — майор скривился.

    — Знаешь, так помог бы, мужик-то нормальный.

    — Знаю. Нормальный мужик. Но... Ты сам понимаешь, так-то.

   Майор толкнул скрипящую дверь и ввалился в магазин. Следом вошел и Иванов.

    — Нам беленькой бутылочку...

   Продавец полез под прилавок и выволок «Нахимовскую».

    — Не паленая, — для порядка спросил Иванов.

    — Ну что вы, что вы... — Продавец замахал руками. — Как же, для своих...

    — А ты тут уже свой? — Поинтересовался майор.

    — Я везде свой, — отмахнулся Сергей и снова кивнул продавцу, — колбаски тоже грамм так двести.

    — Лучше бы соку взял. Апельсинового.

    — Соком с водкой хорошо девочек спаивать. Да и то, только в старших классах.

    — Почему это?

    — Потому что организм молодой и здоровый, алкоголь пережигается напрочь, не оставляя похмелья. Нам с тобой, майор, такие коктейли противопоказаны. И старшеклассницы тоже.

    — Да ладно! Ты никак за здоровый образ жизни?

    — А что, не похоже?

    — Не смеши.

   За их спиной скрипнула входная дверь.

    — Какая, однако, картина, — раздался задорный голос от дверей. — Знаковая, можно сказать. Спивающаяся милиция. Надежа и опора государства, защитники простого населения, пьют прямо на рабочем месте, не снимая мундира. Красиво!

   Серегин обернулся, ткнул локтем стоящего спиной Иванова.

    — Кто это?

    — Да, да! — Воскликнул молодой человек, одетый не по погоде легко. На улице было мерзко, сильный ветер, несущий крупные хлопья мокрого снега, переходящего иногда в дождь, а на вошедшем была только щеголеватая короткая курточка с открытым горлом из-под которой виднелась легкая рубашка. На ногах, прикрытые синими джинсами были надеты, рифленой кожи «казаки». Позади него, в дверях, маячили высокие и широкоплечие в коже. — Познакомьте нас, наверное. А то не хорошо получается.

   Иванов сложил водку и закуску в пакет, расплатился и толкнул майора:

    — Пойдем...

    — Куда же вы! — Воскликнул молодой человек. — Я в отделение зашел, спрашиваю, где героический капитан, то есть, простите, лейтенант, дорожно-патрульной службы, Сергей Иванов? На своем ли посту?! А, меня сюда послали! Не спиваетесь ли?

    — Что это за шмакодявка? — Удивился Серегин.

    — Это не шмакодявка, — пояснил Иванов, останавливаясь перед дверями. — Это совсем не шмакодявка. Это сын Захара Давидовича.

    — Левина, что ли? — Майор всплеснул руками. — Того, который отмазал Щеглова в прошлом году и который не дал Протопопова посадить? Адвокатишка, что ли?

    — Ага! — Обрадовался молодой человек. — Мелкий такой... Маленький.

    — Дайте пройти, граждане, — сказал перед собой Иванов и пошел на пролом. Кожаные куртки отскочили в последний момент.

    — Я собственно, зачем приходил, лейтенант, я сказать хотел. Ты не думай, что я тебя забыл. Ты у меня еще палочкой будешь махать, на перекрестке! На самом говенном! Попомни мое слово! — Крикнул молодой человек в закрывающуюся дверь.

   Когда майор наконец догнал друга, тот уже входил в отделение.

    — Погоди, Серега, а что это было?

    — Ты что совсем ничего не помнишь?

    — В смысле?

    — В смысле, когда меня едва из органов не турнули. Когда именно ты настоял на том, что бы меня из убойного в ДПС перевели и в звании понизили. Ты офицерский суд помнишь? Или пропил память уже? Из-за кого я тогда загремел, напомнить?

    — Твою мать, — Серегин плюхнулся на табуретку. — Так это его ты на наркотиках и изнасиловании взял тогда?

    — Его. И его папашка...

    — Слушай, — перебил его Серегин. — По поводу того офицерского суда и то, что тебя...

    — Ты не понял, я не в претензиях к тебе. Я тебе благодарен за тот случай. Если бы не тот скандал, который ты раздул, не перевод сюда, меня бы уволили. И был бы я, как тысячи других таких же неудачников. Стройку бы сторожил и с паленой водкой в русскую рулетку играл. Так что ты все правильно сделал. Все рассчитал. Молодец. Я не потому вспомнил... Просто дурно мне, майор!!

    — Ага, — буркнул Сереги и отвинтил бутылке голову. Холодная водка плюхнулась в запотевшие мигом стаканы. — Давай так-то...

    — Давай.

   Они выпили, Серегин сморщился. Вздрогнул.

    — Не знаю я, как ты без сока эту гадость пьешь. Я так не могу.

    — Закусывать надо, — мрачно сказал Иванов, вытаскивая из пакета кусочек колбаски. — Я его тогда с поличным взял, щенка.

    — Да знаю, помню... — Начал, было, майор, но Сергей не слушал.

    — Тепленьким! Нос в «муке», морда в прыщах, хер наружу, баба в крови и соплях. Я ему: «Вы арестованы», а он мне в харю плюнул, «мусор, — говорит, — на хер пойди». Я ему в рыло и сунул. Хорошо так сунул, ты знаешь, как я могу.

    — Да помню я, Сережа, помню... Чего ты мне...

    — Ты погоди, — Иванов снова налил водки, сразу же выпил. — Меня знаешь, кто сдал тогда? Кто меня тогда с потрохами вломил? Моя команда и вломила! И девка та, сука, подтвердила. Всем хорошо стало. И улики вдруг пропали. И наркотиков не было. И эксперт, что характерно, подтвердил. И девка от обвинения отказалась. Не было, говорит, насилия. Любовь была, и тут, понимаешь, менты, разгром, мордобой, антисемитизм сплошной. Суки, националисты, скинхеды в погонах! Папа пробашлял хорошо. Молодец у нас папа! Он, если потребуется, кого угодно купит. Ему половина уголовников города и области, свободой обязаны.

    — Да уж, этот Захарка, сука та еще, так-то, — майор кинул в рот колбасу и вздохнул.

    — Так что ты, Тарас Васильевич, мне тогда крепко помог.

    — Старался, так-то, — подтвердил Серегин.

    — Да только, боюсь, один черт выпрут. Добьют, суки. Да и хер с ним! Надоело! Пойду вот, в эти... в коммерческие структуры. Бабки зашибать. Магазины охранять. Или там, детективом частным.

    — Какие там, блин, структуры? Откуда у тебя, мента, способности к коммерции?

    — Да ты что?!! У мента должны быть врожденные способности к коммерции!

    — Только ты тут при чем? Ты не про других, ты про себя говори. Так-то.

    — Наплевать, — отмахнулся лейтенант. — В электрики пойду. Руки есть, голова тоже на месте.

   Они выпили.

3.

   Из газетных заголовков:

   «Мочить в сортире. Новая стратегия российской политики? Внутренней или внешней?»

   «Новогодняя неожиданность»

   «Чего ждать с Новым?»

    — И что же мы будем делать, дорогие мои? — Президент стоял спиной к собравшимся и смотрел из широкого окна куда-то вниз. Собственно сам Президент еще таковым не был, а только временно занимал этот пост. Хотя всем, от Премьера до последней машинистки было понятно, в какую сторону кивнут выборы. Это понимали все, вся страна и даже «те, которые остальные», то есть кандидаты в президенты. Хотя были и варианты. Возможно, сам того не подозревая, Липинский, близкий друг Бывшего, подложил новому Президенту огромную свинью. Специальная группа аналитиков разрабатывала сейчас Семена Марковича, на предмет возможных действий с его стороны. Но бывший олигарх сидел в Лондоне, ожидая решения английских властей по поводу политического убежища, и никаких действий не предпринимал, что настораживало еще больше. Однако то, как он уходил за границу, наплевав на законы, на силовые структуры, на ФСБ, на власть, сделало свое дело. Этого не смогли сделать ни чеченские боевики, ни западные бойцы информативного фронта с их многочисленной армией внутренних агентов-влияния, вроде Великой Московской Девственницы. Теперь же Власть сидела в луже, от которой мерзко пахло тухлятинкой.

    — Хотелось бы, — начал Премьер, — предостеречь вас от излишне решительных, брутальных действий.

    — Слово-то какое, — Президент повел плечами. Всем остальным очень хотелось знать, что же увидел он там за окном. Снег, деревья с белыми обвисшими ветвями, все замерло, словно ожидая чего-то. Чего? Весны? Безусловно, романтичная картина, но какое она имела отношение к текущему вопросу? Окружение президента впервые за много лет не чувствовало под собой прочной опоры. Новая метла не была ставленником ни одной из сложившихся политических сторон, его двинули на пост безопасники, грубо с шумом, но настолько быстро, что среагировать никто не успел. Теперь надо было или приспосабливаться к действующему порядку, или... С уходом Липинского денег на второе «или» уже не было. — Брутальных. Интересно, а какие еще действия вы можете предложить? Попробовать замолчать происшествие? Или, может быть, представить его, как убедительную победу нашей доблестной милиции?

    — Операцию вело ФСБ, — осторожно напомнил Министр Внутренних Дел.

    — Я помню, — ответил Президент все еще глядя в окно, где-то там, на качелях ветвей, прыгала толстая ворона. — Я помню, кто вел операцию и так же я знаю, что помешало ее осуществлению.

    — Но ведь никто не ожидал, что у господина Липинского...

    — У гражданина...

    — Что?

    — У гражданина Липинского, — поправил Президент.

    — Да. Извините. У гражданина Липинского, будет такое вооружение.

    — Очень интересно слышать такое заявление от человека, которого иногда называют главным милиционером страны. Получается, что каждый гражданин, пусть даже богатый гражданин, имеет возможность содержать небольшую армию вооруженную по последнему слову техники и безопасный вариант выезда за границу. Вы не читали работы Крапоткина?

    — Когда-то давно, в институте...

    — Перечитайте. За одно вспомните историю Нестора Махно. Может быть, вам не чужды их идеи. Анархия, мать... Каждому олигарху по собственной армии, прекрасная адаптация старых идей к новым условиям. Анархия, как свобода для избранных.

    — Я не совсем понимаю...

    — Вот и я не совсем понимаю, господин Министр. Каким образом, такой человек может выехать из Москвы, не смотря на «план-перехват». Не понимаю. Каким образом он проходит через все милицейские посты? Почему он не остановлен на первом же посту ГАИ? Не понимаю. И главное, я не понимаю, почему в стране, где закон об огнестрельном оружии скорее напоминает пародию, гражданин Липинский имеет и успешно применяет целый арсенал?

    — Может быть, нам нужно задуматься над тем вопросом, откуда все это взялось?

    — Всему свое время, господин министр. Всему свое время. Что нам может сказать МинОбороны?

   Министр Обороны прокашлялся. В кабинете повисла тишина.

    — Ведется следствие, господин Президент. Виновные будут найдены и наказаны.

   Президент покачал головой.

    — Чем пользовался Липинский?

    — Автоматы Калашникова, специальная укороченная модель. Газовые гранаты. И...

    — Что случилось с вертолетом?

    — Это... Это было «Копье-3 ». Переносной ракетный комплекс.

    — Почему я о нем не слышал?

    — Это новейшая разработка. Абсолютно новое слово в военной технике.

   В кабинете снова стало тихо.

    — Хорошая штука. Передайте это тому КБ, которое занималось его разработкой. И я хочу знать все каналы, по которым ЭТО может попасть в руки... бандитов.

    — Хорошо.

    — Но, тем не менее, остается все тот же вопрос. Что будем делать, господа?

    — Расследование...

    — Пусть идет своим чередом, — Президент упрямо не поворачивался, нарушая все писаные и неписаные законы этикета. Сидевшие за столом люди нервничали все сильнее. — Меня интересует другое. Что теперь, по вашему мнению, должна сделать Власть, что бы восстановить свой авторитет, свое право на существование. Потому что, Власть, которая позволяет такие выходки, не может успешно служить такому государству.

    — Я не совсем уверен, что понимаю вас, — сказал Премьер. Он был ставленником прежнего президента и чувствовал физически, что станет козлом отпущения. Это означало, что о своей судьбе он должен побеспокоиться сам. В его положении попытка сделаться тихим и незаметным, была бы равнозначна навешенной на спину мишени. Каждый желающий подняться по карьерной лестнице метал бы в него дротики. — Исторически сложилось так, что попытка доказать свое право находиться у Власти, заканчивалась или революцией, или путчем, или террором. Можно сказать, что такие действия, особенно принимаемые в момент шока, в первую очередь бьют по демократическим принципам, к которым, после стольких лет, начало склоняться наше государство. Я думаю, что это не совсем правильно. Или, может быть, я не совсем понимаю, о каких действиях идет речь?

    — Не беспокойтесь, ваши демократические принципы могут спать спокойно. Я не собираюсь устраивать массовые расстрелы и расконсервировать лагеря в Сибири. Но я надеюсь, вы понимаете, что институту Власти был нанесен сильный удар?

    — Можно и так сказать.

    — Надо же... А как еще можно сказать?

   Собравшиеся молчали.

    — Завтра изложите мне свои соображения по этому поводу. И я прошу остаться Александра Степановича Толокошина.

   Когда все вышли Президент наконец отвернулся от окна. На бледном лице ярко выделялись черные круги под глазами. Он выглядел усталым.

    — Садитесь... Команда недовольна?

    — Смеетесь? Команда в панике. Будете менять?

    — Буду, — кивнул Президент. — Не сразу, но буду.

    — Если не сразу, то следовало бы с ними быть помягче. Они сейчас, вместо того, что бы дело делать, начнут себе дорожки мостить. Куда-нибудь к Липинскому под крыло.

    — Пусть мостят. Когда-нибудь мы и до Липинского доберемся, и до всех этих... подкрыльников. Чем раньше убегут, тем меньше от них вреда будет.

    — А пользы?

    — Так ведь и так ее нет... Если честно, то мне сейчас страшно хочется устроить чистку рядов и массовые расстрелы.

   По вытянувшемуся лицу Толокошина, Президент понял, что шутка не удалась.

    — Шучу я, шучу. Все тут так боятся, что пострадают эти «демократические ценности», что даже шуток не понимают. Знаете, что мне это все напоминает? Еврейский вопрос.

    — В смысле?

    — В смысле, ситуацию, когда шутить, сколь угодно остро, можно над любой национальной идеей, кроме еврейской. Любые острые шутки на эту тему получают штампы: «фашизм», «национализм», «антисемитизм». Доходит до смешного. Фильм еврейского режиссера, «Кадиш», тоже названии антисемитским. Хотя, сам режиссер утверждает, что не сказал в нем ничего, кроме правды.

    — Не знаю, не смотрел...

    — Напрасно, очень серьезное кино. Хотя к нашей проблеме не имеет никакого отношения.

    — Да, но как это связано с демократией?

    — В прямую. Попробуйте пошутить над этими ценностями, поймете, что к чему. Точнее вам сразу объяснят. Вот вас называют Серым Кардиналом, вы, наверное, в курсе, что вы думаете по поводу случившегося? Как Серый Кардинал, и конечно без протокола.

   Толокошин погладил лысину, кинул косой взгляд на нового хозяина Кремля.

    — Без протокола и галстука?

    — Совершенно верно.

    — Эти истории с кардиналом, не моя заслуга, вообще-то, каждого руководителя администрации так называют. Ну да ладно... Получается, что мы с вами, — Президент сразу отметил это «мы». — Крепко попали. Фактически, сейчас стоит вопрос о выборах. Я имею ввиду будущие президентские выборы. Потому что эту проблему свесят именно на вас. И хотя вы только ИО, но сделать ответный ход должны. Все остальные к этому не причастны, они получат страну такой, какая она есть и за прошлые ошибки никто отвечать не будет. Скорее всего, карусель будет раскручена старая и общеизвестная. Есть такой, основательно забытый анекдот перестроечного периода. Когда один начальник оставляет своему последователю три конверта. Когда становится плохо, последователь открывает первый конверт. Написано: » Обещай, что будет лучше». На некоторое время это работает. Затем: «Вали все на меня». Тоже срабатывает. И под занавес: «Готовь три конверта».

    — Забавно.

    — А главное правдиво. И именно так будут работать ваши конкуренты. Сначала радужные обещания, потом все свалят на вас, а затем переведут деньги в оффшор. По этому пути шло большинство государств Южной Америки. Эта модель разработана где-то в недрах ЦРУ или Пентагона. Что характерно, работает.

    — Смелое заявление.

    — Ну, мы же с вами без галстуков и протокол не ведем... К тому же, кто-кто, а вы должны это знать.

    — Я и знаю.

    — Таким образом, за несколько десятилетий, Россия превращается в аналог Колумбии или Боливии. Ресурсный придаток США, ничего более. Постоянные гражданские войны и марионеточное правительство, меняющееся с удручающей периодичностью. Гражданские войны уже не за горами, кстати. Пока мы называем их «операцией по восстановлению конституционного порядка» или «борьбой с бандформированиями». Но фактически, на той стороне, граждане России. Преступники, да, но граждане. И пока они там говорили об Идеях, мы имели гражданскую войну. Хорошо, что удалось убрать со сцены идеологов движения... А если бы нет, и кто даст гарантию, что они не появятся в скором времени? Поэтому сейчас для нас важно доказать жизнеспособность текущей модели Власти вообще.

    — А она есть?

    — Кто? Власть?

    — Модель.

    — Ну... В общих чертах...

    — То есть вы хотите сказать, что мы должны создать модель Власти едва ли не с нуля и доказать ее жизнеспособность?

    — Получается, что так.

    — Красиво, — президент зачем-то погладил телефоны, словно стирая с них пыль. Толокошин знал, что один из аппаратов предназначен для связи с Вашингтоном, пользоваться которым, по негласному договору следовало только в экстренных случаях. Так было только раз, когда по роковой случайности, стартовала ракета, к счастью не несущая ядерного заряда. Тогда еще Генсек, белый от ужаса, кричал в трубку: «Она пустая, пустая! Случайно!» Ракету сбили свои. Пришлось постараться. — Но нам потребуется идеолог. Умный идеолог. Причем не связанный по рукам и ногам какими-нибудь фобиями, вроде трепета перед демократическими ценностями или еврейским вопросом.

   Толокошин дернул бородку и снова погладил лысину.

    — У меня есть такой человек. Я попробую договориться с ним. Если вы даете такое указание.

    — Даю. Правда, ни протокола, ни какой-либо официальной бумаги к этому указанию я дать не могу. Такая уж особенность у бесед без галстука.

    — Я понимаю.

    — Вот и отлично, — Президент откинулся на спинку кресла. — Тогда завтра я вас жду. Если возможно уже с этим человеком. И сразу после общего собрания.

   Толокошин встал.

4.

   Из сообщений прессы:

   «Государству не выгодна свободная пресса. Не выгодна свобода слова, истинная настоящая, не замутненная идеологической взвесью ложного патриотизма. Мы должны, мы имеем право, смело и открыто доносить до каждого гражданина все правду, какой бы горькой она не была. И если государство не хочет слышать наших слов, то это государство не заслуживает права на существование».

   «Демократия, этот высший институт государственной мысли, является одновременно и наиболее уязвимым строем. Особенно, когда в обществе искусственно складывается атмосфера замалчивания, полутонов и подмены понятий».

   «Если мы и дальше будем называть чеченских патриотов бандитами и боевиками, то к чему же мы придем? У нас на глазах разворачивается процесс становления нового уникального государства, процесс исторический! И на всех нас лежит ответственность...»

   «Интересы России на Кавказе всегда носили захватнический характер».

    — Привет, Костя! — Закричала телефонная трубка прямо в ухо. С утра это было не кстати. На столе, около компьютера дымился кофе, полная кружка. Телефон находился в соседней комнате. Константин давно собирался перетащить аппарат к компьютеру, точнее к удобному креслу около него, и чувствовать себя совершенно счастливым, но, периодически забредая в магазины, торгующие разного сорта электроникой, начисто забывал про удлинитель.

   «С другой стороны, это, наверное, и хорошо. Эдак я корни около монитора пущу, что негоже», — подумал Костя, стараясь припомнить, чей же это такой до боли знакомый голос сдернул его утром с рабочего места.

    — Привет, — на всякий случай сказал он, и что бы выиграть время для размышлений добавил, — как дела?

    — Дела?! — Голос обрадовался. — Ты меня не узнал, борода многогрешная.

    — Не узнал, — с поддельной грустью в голосе ответил Костя.

    — А! Вот оно, значит, как ты давних друзей встречаешь, даже не узнаешь...

   «Что за идиот? — Прищурился Константин. — На Енота не похож, голос другой.»

   Его уже две недели периодически доставал какой-то странный тип, один из тех, что не читали зловеще-предупреждающего булгаковского: «Хамить не надо по телефону!». Типчика Костя окрестил почему-то Енотом, воображение упорно выдавало картинку с хитрым полосатым зверьком, который что-то там делает лапками в мутной водичке. Енот названивал и говорил гадости. То предлагал купить дохлых котят, то с фальшивым украинским акцентом жаловался на тухлое сало и москалей. Так или иначе, в теме присутствовала тухлятина и тема смерти, что было мерзко само по себе. На ответное хамство Енот не реагировал, был упорен и гадок. Попытки вычислить засранца пока успеха не давали, все знакомые фрикеры только плечами пожимали.

    — Ладно, не буду тебя мучить, — наконец заявил голос. — Это Толокошин. Сашка. Помнишь?

    — Вот тебе раз, — Костя удивленно поднял брови. — У вас там, что, наверху, день памяти старых друзей? Я ж тебя уже...

    — Много, много, — подтвердил голос бывшего одноклассника. — Много лет не слышал. И не видел.

    — А вот это врешь, пожалуй, я тебя вчера видел. По ящику. Ты там суетился что-то за Главным. А вот не слышал, это точно. Все больше молчишь, по телеку...

    — Ладно, слушай, у меня к тебе дело есть.

    — Естественно есть, стал бы ты просто так звонить.

    — Да ну тебя, может быть я тебя выпить зову.

    — Ага, конечно, то-то тебе не с кем. Да и не пью я особо.

    — Я тоже не особо. Просто от коньячку не откажешь, я полагаю.

    — Не откажусь.

    — Тогда открывай дверь.

    — Какую дверь? — Кофе распространяло по всей квартире одуряющий аромат.

   «Все-таки надо телефон протащить к столу, пил бы сейчас кофеек и соображал бы легче», — Константин принюхался.

    — Какую... — В трубке на момент замолчали. — Квартира номер 56. Вот ее и открывай. Ты ведь дома.

   Это прозвучало как утверждение.

    — Давай, Крылов, — продолжал Толокошин. — Я у тебя за дверью стою. С коньяком.

    — Вот те два, — сказал Константин, вешая трубку на рычаги. — Коньяк с утра...

   И пошел открывать дверь.

    — Я вот помню, Макаревич что-то там говорил про правильную, с его точки зрения, закуску к коньяку.

    — Ну, ну, — Промычал Толокошин, обгрызая дольку лимона и блаженно жмурясь при этом. Коньяк действительно был хороший, закуска была вкусной, лимон кислым. Сидели уже часа полтора. И кроме туманных предложений «подумать на счет государственной службы», Константин Крылов ничего пока не услышал. Александр Степанович тянул время.

    — Так вот, по его мнению, есть только две закуски. Такая печенюшка...

    — Крекер.

    — Как угодно, хоть крекер, хоть кракер, такая печенюшка, на которую сверху положили какую-то там лабуду, смешанную с чем-то...

    — Ничего себе описание.

    — Не важно это, главное во втором рецепте...

    — Слушаю.

    — Второй вариант был такой, на кружочек лимона кладется ложечка икры. Черной.

    — Ничего себе, Макар дает...

    — Да, я тоже задумался.

    — Ерунда это все, — Толокошин взмахнул рукой. — Будет все.

    — Что все?

    — Ну, икра там... Коньяк... Ананасы...

    — Ананасов в шампанском нет, не пролезают, — пробормотал Костя, но гость не услышал.

    — И рябчики тоже будут...

    — А вот этого не надо.

    — Не любишь рябчиков?

    — Не то чтобы не люблю. Просто история с поглощением ананасов и жеванием рябчиков кончается обычно плохо. День последний и приходит буржуй.

   Толокошин засмеялся.

    — Ну да, я и позабыл, что ты у нас слегка коммунист.

    — Я не коммунист. Просто буржуев не люблю.

    — Понимаю.

    — Если бы ты тогда не в экономический пошел, а со мной на философию в МГУ, то тоже бы их терпеть не мог. Нелюбовь к буржуям это такая прерогатива философского движения.

    — Собственно, я не особенно жалею.

    — Я догадываюсь. Так что же ты мне предлагаешь?

    — Конкретно по пунктам?

    — Как хочешь, — Константин налил еще одну рюмку.

    — Ну, в принципе, все зависит от того, чего ты хочешь. Почти что все. Нет, ну, расстрелять Чубайса, конечно нельзя...

    — Вот так всегда, сначала подманят, а потом бряк...

    — Да ладно тебе, он сейчас рубильником руководит, должен же кто-то заставить народ платить по приходящим счетам, — Толокошин покосился на Крылова и махнул рукой, — ладно тебе, ладно. Не буду про Чубайса. Ну, нельзя его трогать. А так, что хочешь. Моя благодарность не будет знать пределов... в пределах. Или как там было.

    — Благодарность будет безграничной, в пределах разумного.

    — Во! Именно так.

    — А чего ты хочешь?

   Толокошин засунул лимончик в рот, почти не жуя, проглотил и вытер руки о салфетку. Костя понял, что сейчас разговор пойдет о серьезных вещах.

    — Ты про Липинского слышал?

    — Конечно.

    — А про то, как он уходил за рубеж, слышал?

    — По СМИ долго трещали. Слышал.

    — На что это похоже? По твоему. — Александр Степанович взял в руки бутылку, повертел ее, снова поставил на стол, потрогал бороду. То ли волновался, то ли делал вид. За долгие годы работы в политике Толокошин знал цену и притворному волнению и притворной твердости.

    — На капитальную подставу похоже. Я уж не знаю, специально или нет, но такое ощущение, что все, прости, обосрались.

    — Можешь не извиняться, потому что почти, что так все и выглядит. Я тебя знаю давно, слежу за тобой...

    — Да? — Константин удивленно поднял брови.

    — Нет, — замахал руками Толокошин. — Не про то ты подумал! Я в смысле за твоими работами слежу, ты же все публикуешь...

    — Только в Интернете...

    — Вот там и слежу. Хорошо все, хоть и не со всем согласен. Ну, да ладно. Не про то... В общем, получается такая петрушка. Я могу тебе рассказать о подробностях дела, только если ты согласишься сотрудничать.

    — Сотрудничать? Звучит, как-то...

    — Слушай, что у тебя за склад мышления такой, к словам цепляться? Если бы я твои труды не читал, то подумал бы, что ты демократ махровый и диссидент. Не сотрудничать, а работать! Так лучше?

    — Лучше.

    — Так и получается, что наш дальнейший разговор должен протекать только после твоего согласия, и, более того, в другом месте.

    — Ты меня, все-таки, пугаешь.

    — Ничуть, — Толокошин опрокинул рюмочку.

    — Но общие-то черты работы я могу узнать?

    — Можешь. Ничего такого к чему ты не привык. Все та же, работа мозга.

    — В какой области?

    — В области идеологии.

    — Ха! Согласен! Но только ты учти, моя идеология вполне может отличаться от общепринятого образца.

    — Без проблем, — Толокошин поставил рюмочку и встал. — Поехали.

    — Куда?

    — К президенту...

5.

   Президент был совсем не такой, каким его представлял себе Константин. Президент был обычным. В нем не было медвежьей неповоротливости Бывшего, не было взрывной непосредственности Главного Скандалиста страны, в глазах не было тоскливого пораженчества, как у Главного Коммуниста. С Принцем-Администратором, его тоже сравнить было трудно, поскольку это был уже не принц.

    — Вы как-то странно меня рассматриваете, — сказал Президент после приветствий, садясь в кресло.

   Крылов неожиданно почувствовал, что немного смутился. Однако еще университетское стремление не стесняться лиц начальствующих и привитое всеми философами мира презрение к власти не позволило выказать смущения.

    — Просто вас представляют в совершенно разных ипостасях. В основном не верных. Точнее не соответствующих реальному положению дел.

    — Вот как? Интересно. Пока ничего хлеще «Крошки Цахеса» я не слышал.

    — Ну, нет, — Константин махнул рукой. Этот простой жест позволил освободиться от рефлекторной скованности, которая может появиться у каждого, кого с утра тащат в Кремль. И не от робости, нет. Просто процедуры проверки, контроля и проверки контроля, взгляды охраны, смахивающие на рентген, колючее ощущение, что в затылок тебе не только смотрят, а уже даже целятся, все это способно вогнать в ступор любого человека. — Крошка Цахес, это так... Мелкое хамство не более. Дело в образе.

    — Не совсем понимаю.

    — Ну, разные группы населения склонны рассматривать вас, в соответствии со своими желаниями. В идеале, конечно, этим группам хотелось бы воздействовать на вас соответствующим образом.

    — То есть?

    — Например, демократический Президент, это такое явление, которое поддерживает демократический миф о порядке. То есть когда вокруг такая благодать произрастает, такое благорастворение воздухов и бланманже, что на красный свет не переходит никто только от сознательности, даже если машин нету. Каждый окурочек в урну летит, а урна вся блестящая и красивая. Никто тебе плохого слова не скажет, все друг-другу верят на слово, а государство оное, понятное дело, член НАТО. Полиция, понятное дело, только тем и занимается, что старушек через улицу водит, туда-сюда, да мафию русскую гоняет.

    — Стоп, — Президент ухмыльнулся. — Откуда русская мафия взялась?

    — Ну, вероятно, потому что демократическое понятие порядка не подразумевает нахождение мечтающего о нем демократа в Российской Федерации. Так уж получается. И Президент, как отражение принципа, должен всячески способствовать переселению демократов в страны с вышеуказанным Порядком.

    — Ну, хорошо, с этим все понятно. А другой вариант?

    — Другой вариант, условно патриотический.

    — Равно как и первый, условно демократический.

    — Не совсем. Первый вариант, это не условность, а такая интересная адаптация демократии к русским условиям. Точнее к русским демократам. У нас получилось несколько наоборот. Не так, как у всех, что, впрочем, не удивительно. У нас не демократия породила демократов, а демократы, какими были, породили демократию. Яблоня от яблока, а в нашем случае именно так, не далеко падает. Так что, каков отец, таков и сын. Потому демократия у нас особенная, слегка того... Ликом зверовата.

    — Ладно, — Президент откинулся в кресле. — А условно патриотический вариант?

    — Тут ничего оригинального нет. Грохочут сапоги, маршируют колонны, шагают грозные патрули. А на Красной Площади выступает, днем и ночью, Вождь. В мундире, без лица, с блестящими пуговицами.

    — Тоже весело. Только мне мундир не подходит...

    — Условно можно сказать, что демократы ждали от вас похорошевшего Гайдара, а патриоты, усовершенствованного Лебедя. А то, что мундир не подходит, так это я сразу приметил.

    — Ага, так я, по-вашему, не подхожу ни под один из этих... ээ... стереотипов?

    — Не подходите.

    — Почему?

    — Потому что вы выглядите, как человек, способный навести обычный, нормальный, правильный чиновничий порядок. Что бы поезда ходили по расписанию, а чиновники вовремя подписывали соответствующие бумаги, армия воевала, а не строила дачи.

    — Принц-администратор?

    — Все-таки просто администратор. Я как-то не склонен к монархической идее.

    — Понятно. Значит таково ваше первое мнение?

    — Совершенно верно.

    — Ну, вот и хорошо. Всегда приятно знать, что о тебе думает собеседник, — Президент переложил какие-то бумаги на столе.

   «Разведчик, блин... — Немного ошарашено подумал Константин. — Сначала подманят, а потом, бряк.»

    — Но, давайте перейдем к делу. Вы, наверное, слышали про то, каким образом, гражданин Липинский, покинул Российскую Федерацию.

    — В общих чертах, — Крылов окинул комнату тоскливым взглядом. Неожиданно и остро захотелось кофе.

    — Что-то ищете? — Спросил Президент.

   Костя, в очередной раз, помянув не добрым словом разведку, проворчал:

    — Кофеварку, если честно. Когда речь идет о делах, мне очень хочется кофе.

    — Сейчас, — Президент утопил кнопку, дверь позади Константина приоткрылась. — Кофе.

   Дверь тихо закрылась раньше, чем Крылов успел повернуться.

    — Тогда давайте подождем о главном, пусть принесут все, что необходимо. Может быть еще что-то?

    — Нет...

    — Вы не делаете записей?

    — Нет, — Константин развел руками. — Все в голове. Самый главный компьютер.

    — Замечательно. Редкое качество сейчас, — Президент замолчал, словно прислушиваясь к чему-то, а потом продолжил. — В беседе со мной, Александр Степанович Толокошин порекомендовал вас, как специалиста в области... эээ... идеологии. Вы об этом знаете?

    — Меня?! — Константин пораженно уставился на Президента.

    — Именно вас. Разве это не так?

    — Ну... В общем-то, так, но боюсь... Хотя, смотря для чего вам все это нужно. По моему мнению, та идеология, если это можно так назвать, которую пропагандирую я, никак не укладывается в рамки... ээ... государственного устройства России.

    — Именно этого я от вас и жду. Мне нет нужды искать идеологов из числа тех, кто укладывается. Они и так имеются. Немного позже вы сможете посмотреть на плоды их трудов. А сейчас... — Сзади щелкнул замок, Крылов обернулся. В комнату вошла милая девушка, несущая на подносе две чашечки, кофейник, сахарницу и сливки. — А сейчас кофе.

    — Замечательно, — Константин взяли предложенную чашечку.

    — Сахар, сливки? — Спросила девушка, голос у нее был чуточку низковат. «Миленькая, » — подумал Костя.

    — Спасибо, я сам...

   Когда за девушкой закрылась дверь, Президент продолжил:

    — Так вот, о Липинском. На данный момент мы имеем огромную проблему.

    — Да уж...

    — Все гораздо хуже, чем вы можете представить. Тот факт, что это происшествие играет на руку моим политическим оппонентам, думаю, вас не сильно встревожит. В конце-концов, политические игры на то и придуманы. То, что ФСБ не смогло задержать олигарха, конечно досадно, но пережить это можно. Переговоры с Лондоном затянутся, а может быть, даже окажутся безрезультатными. Тоже ничего. У страны есть и другие заботы. Погибли люди. Это вы знаете. И с этим ничего не поделать. Но есть одна, действительно серьезная, проблема.

    — Если она серьезней того, что вы перечислили, то я даже боюсь загадывать.

    — Серьезней. Проблема называется — милиция. Согласно предварительным данным, которые предоставило расследование, всего этого бардака можно было избежать, если бы милиция не была, как бы это выразиться...

    — Подкуплена?

    — Да. То есть сейчас мы имеем внутреннюю армию, которая не лояльна Закону! Мы, государство, граждане, вы и я, кормим армию людей, которые не выполняют своих прямых обязанностей и более того, наносят вред. Контрреволюция семнадцатого года это мелкие брызги, по сравнению с этим.

   Крылов налил еще кофе, добавил сливок и встал.

   Потом спохватился и снова сел.

    — Вы извините, привычка.

    — Ничего. Так вот, проблема сейчас не в том, что бы придумать что-то, что бы удержать этих людей под контролем, они до определенного предела лояльны. Сейчас мы должны сделать что-то, что сразу даст понять, Закон не может быть нарушен. Его нельзя купить. Продать. Его можно только исполнять.

    — Я правильно понимаю...

    — И при этом мы не можем пользоваться всей палитрой инструментов из коробки с надписью: «Тоталитарные технологии».

    — Значит не правильно, — пробормотал Константин себе под нос, Президент не услышал.

    — Необходим новый, яркий, не обычный подход. Что-то на грани утопичности, но выполнимое.

    — Да, но я то чем могу помочь?

    — Перед вами стоит проблема — милиция. Во всей своей неприглядности. От вас я хочу получить проект решения! Без всяких пригибаний перед общественной моралью, демократической общественностью, еврейским и чеченским вопросами. Мне все равно на чьи мозоли вы наступите! Нужно решить эту не простую задачу. Мы не можем не отреагировать на событие такого масштаба...

   «Остапа несло, — подумал Крылов, доливая в очередную чашечку кофе. — А кофе-то вкусный»

    — И все-таки я не совсем понимаю, чего вы от меня ждете.

    — Идеи, — просто сказал Президент. — Идеи! И тогда можете считать, что место главного идеолога будет за вами. Беретесь?

   Президент, словно давая Крылову подумать, медленно потянул из верхнего ящика папку с документами.

    — А массовые расстрелы, показательные казни, ГУЛАГ и переселение народов?..

    — Не подходят.

    — Берусь, — вздохнул Константин.

    — Прекрасно! — Президент толкнул папку по столу к рукам Крылова. — Вот. Ознакомьтесь с предложениями... эээ... ваших коллег, что ли. В общем, почитайте. У вас есть карт-бланш. Составьте список всего, что вам потребуется. Можете оставить его Александру Степановичу. И, если потребуется, звоните мне в любое время. Как, так сказать, осенит.

    — По какому номеру?

    — Вам дадут трубку, — Президент в первый раз за всю беседу улыбнулся.

6.

   Когда Языков, глядя в пол, зачитал Иванову приказ о переводе, Сергей не сильно удивился. После визита молодого Левина, это был только вопрос времени. Мальчишка, попавшийся на горячем, был последователен в своих желаниях и папа действительно обиделся. Теперь перед лейтенантом стояла непростая проблема выбора. Или черно-белая палка дорожника, или пустая однокомнатная квартира и статус безработного. Идти в электрики не хотелось и Иванов отправился на улицу.

   От него теперь сильно несло перегаром. Брился, через день. Питался, в основном пельменями.

   Взяток не брал. Не из ложной принципиальности, а потому что принять замусоленные бумажки из рук прихваченного на превышении водилы означало опуститься еще ниже. Хотя иногда, тоскливыми долгими и пьяными вечерами, начинало казаться, что ниже уже некуда.

    — Серег, а ты чего всегда такой? — Однажды поинтересовался напарник, прыщавый и нервный парнишка, злящийся на судьбу за то, что она свела его с таким нелепым партнером. На первый взгляд, Иванов был, что называется, классика. Небрит. Нетрезв. Понижен в чине. Едва держится на работе. Казалось бы, такому сам бог велел браться за ум и стричь капусту, на паях с коллегой.

    — Какой?

    — Ну, денег не берешь. Вон те, носатые баксы предлагали. Ну, сами же в руки совали!

    — Тебе денег не хватает?

    — А тебе хватает?

    — Нет.

    — Ну, так чего ж?

    — Ты правила дорожного движения читал?

    — Читал, — парнишка растерялся.

    — Что там написано про езду в городе?

    — Пятьдесят км.

    — А носатые сколько шли? — Иванов сунул напарнику под нос показания радара.

    — Девяносто пять.

    — Вот.

    — Так они ж деньги предлагали! Ну, типа, штраф и все такое.

    — Нет, дружок, — у Сергея болела голова. — Нет. Штраф, это когда квитанция об оплате, запись в личном деле и разные геморрои. Это, называется штраф. А то, что они предлагали, это взятка.

    — Да какая разница-то! — Всплеснул руками парнишка. — Они взятку предлагали больше чем штраф раза в два! И им плохо, и нам хорошо!

    — Снова ошибаешься. Нам, может быть и хорошо, но им точно не плохо. Это просто такая ценовая политика.

    — Не понял.

    — Ценовая политика, — Иванов сказал громче. — Что тут не понятно? За превышение скорости есть одно наказание! А они хотят свести его в привычную колею. Деньги-услуги. Услуги-деньги. Превысил-заплатил. Знаешь, как в ресторане, только вместо официанта — мент. Блюдо называется, «Превышение скорости», имеет свою цену. Дал по газам, ткнул менту купюру.

    — Ну и что?

    — Ну и то, что это уже не нарушение. А просто такая услуга, которую продает милиция. Понял?

    — Да! Ну и что?

    — Ну и то, что закон, не хавка. Сколько заплатил, столько отвесили. Закон не услуга. Понимаешь? Дорожные правила, не прейскурант. Это просто, свести все к деньгам. Сделал какую-нибудь херню, отбашлял бабок и готово. Потом снова, деньжат поднакопил, и снова-здорово. Получается что?

    — Что?

    — Получается, что для денежного мешка — закон не писан. А мне это не по сердцу. Так что давай, родной, пока ты со мной, работай!

   Парнишка всплеснул руками и отвалил. Ему не повезло с напарником.

    — Дурак, — прошептал «молодой».

   Иванов кончил заполнять форму, сунул планшет в машину и снова вышел а перекресток. Мимо проносились машины, заметив фигуру милиционера, водители испуганно сбрасывали скорость, хотя прямой отрезок дороги соблазнял поддать газку, чтобы успеть к зеленому светофору.

   «Я не дурак, — зло думал Сергей. — Я не унтер Пришибеев. Не жлоб какой-нибудь. Я понимаю, что торопятся. Понимаю, что иногда бывает, так прижмет, что другого выхода нет, как под красный свет или в нос какому-нибудь гаду. Закон должен быть живым. А не мертвой буквой, параграфом. Это ясно. Но ведь нельзя так. Нельзя чтобы все за бабки, чтобы все на карман мерить».

   Ему вдруг показалось, что на своей точке, провонявшей бензином, выхлопными газами, всей городской едкой гарью, он подпирает огромный дом. Который глупые и корыстные людишки, раскачивают изнутри, не понимая, что как только рухнут стены, обрушится и крыша, которая придавит их, мелких смутьянов, придавит насмерть.

   Иванов встряхнул головой.

    — Бред, какой, — Сергей усмехнулся. На небритом, отекшем лице улыбка выглядела, как нечто чужеродное, лишнее. — Тоже мне, атлант в милицейской форме.

   Настроение, впервые за несколько угарных недель, улучшилось, словно через затяжной дождь и тучи проглянуло, наконец, солнце.

   Иванов махнул рукой на отяжелевший, груженый досками, жигуленок, где за рулем, с ужасом выпучив глаза на запруженную машинами улицу, сидел старикан, нарушающий сразу несколько правил дорожного движения. «Езжай, езжай, — пробормотал Сергей, усиленно изучая какие-то особенности полосатого жезла. — Давай уже, дедуля. На даче тебя заждались уже».

   Старику гудели. Видавшая лучшие годы «шестерка», медленно переползала в соседний поток, перегородив движение на обеих полосах.

   Милиционер на точке, снял фуражку, подышал на «краба», протер его рукавом.

   Пенсионер, ругаясь на всех и вся, наконец, дал по газам и двинулся в новом потоке.

    — Ну, надо же! — Воскликнул кто-то за спиной у Иванова. — Да ты, никак, дядя, законы нарушаешь?

   Сергей обернулся. Припарковавшийся у «точки» джип, сиял хромированным «кенгурятником». Четверка бритоголовых в черной коже, усмехаясь стояли, опершись на капот. Впереди стоял, крутя на пальце ключи от автомобиля, младший Левин.

    — Что ж ты делаешь, мент? — Развел руками молодой человек. — Это ж нарушение! Ты куда смотрел?

   Иванов осмотрелся. В милицейском жигуленке «молодой» выпучил испуганные глазенки из-под фуражки. В его практике еще такого случая не было.

   «Боится, — отметил про себя Сергей. — Ссыт, но держится. Вон как руками елозит. Никак автомат вытащил».

   «Молодой», он же, Алексей Лагутин, действительно вытащил на колени укороченный «Калашников» и дрожащими руками переводил рычажок из положения «автоматический огонь» в «одиночный» и обратно. Поджилки тряслись.

    — Тут остановка запрещена, — севшим голосом сказал Иванов. — Извольте отъехать.

    — Ай, ай! — Развел руками Левин. — Не хорошо, товарищ лейтенант. Знаки надо различать. Тут запрещена парковка. Вон там, одна полоска в кругляшке... Видите? Нет? Так вот, если возникла необходимость, я могу остановиться. Например, для ремонта.

    — Сломалось что? — Поинтересовался Сергей.

    — Ага. Колесо спустило!

   Один из громил, комично прыгая, вытащил из багажника маленький синий нососик и принялся неторопливо прикручивать его к огромному колесу джипа.

    — Вот, товарищ лейтенант, сейчас накачаем и ту-ту. По делам, по делам. Да. Вышел ноги размять. Так что же будем делать?

    — С чем?

    — С нарушением должностных инструкций. Манкируете своими обязанностями?

    — Ты колесо не накачал еще?

    — Нет. И на вы, пожалуйста.

    — Тогда, постарайтесь ликвидировать поломку в ближайшее время.

   Иванов повернулся к Левину спиной и пошел в сторону машины.

    — Эй, эй, товарищ лейтенант, а у меня вопрос! — Закричал тот. — Как проехать в ГУМ? Товарищ лейтенант, куда же вы? А честь отдать? Положено по уставу!

   Иванов не обращал внимания.

    — А ну, ребята, тормозните товарища лейтенанта. Я с ним разговаориваю...

   Сзади послышался дробный топот.

   Иванов поднял глаза к небу и от всего сердца попросил, чтобы сейчас громилы сделали ошибку. Хотя бы маленькую, совсем крошечную.

    — Давайте, родные! — Прошептал Сергей.

   Но удовольствие испортил «молодой». У него сдали нервы.

   Алексей выскочил из «жигуленка», красиво дернул затвор и встал в стойку.

    — А ну назад! Сесть в машину!

   «Во дура, — покачал головой Иванов. — А как красиво стоит, неужели перед зеркалом репетировал?»

    — Опусти оружие, — Сергей махнул рукой и обернулся к джипу. — А вы, как мне кажется, уже отремонтировали машину. Продолжайте движение.

   Громилы, посмеиваясь, упаковались в джип. Последним сел на пассажирское сидение Левин.

    — Нехорошо, лейтенант, нарушаете правила. Пьете, наверное, много. Нехорошо. И одеты не по форме, — мальчишка сморщился, покачал головой и хлопнул дверцей.

    — О чем это он? — Спросил обалделый Лагутин.

   Иванов покрутил в руках фуражку.

    — Об этом.

    — А кто это?

    — А что, не видно?

    — Ну, в общем, конечно...

    — Вот оно и есть. Говно. В чистом виде.

   Сергей потер ладонями щеки, словно отгоняя неприятный сон.

    — Зря ты за автомат схватился. Не стоило.

    — Так они же...

    — Ничего они бы не сделали. Не делай поспешных выводов. А то всю жизнь на перекрестке простоишь.

   «Впрочем, чему я его учу. Тоже мне умный нашелся, — Сергей плюнул. Достал сигарету, закурил. — Я что ли в кабинете?»

   Солнце спряталось за тучи. Больная голова требовательно желала пива. Потом холодненькой водки. Полночи не спать. Пить. Закусывать сигаретами и паршивыми, соевыми пельменями.

   Из транса Иванова вывел голос Алексея.

    — А это еще кто?

   Сергей обернулся.

   Лихо перескакивая из полосы в полосу, по дороге неслась черная, блестящая махина «мерседеса». Синие номера, но без мигалки.

    — Подарок, — ответил Иванов и рванул наперерез.

   Свисток разорвал равномерный дорожный гул. Сергей вкладывал всю свою злобу в этот свист, размахивая палкой.

   «Один черт, уже терять особенно нечего!» — крутилось в голове.

   В это время в «мерседесе» водитель удивленно поднял брови.

    — Извините Константин, — обратился он к пассажиру. — Сейчас уладим.

    — Ничего, ничего, — отмахнулся Крылов.

   Когда машина затормозила, едва не наехав на ноги Иванову, Сергей зло откозырял.

    — Здравствуйте. Лейтенант Иванов, дорожная милиция. Предъявите документы!

    — Слушай, лейтенант, ты что не видишь, что за номера? — Удивился водитель, вытягивая корочки.

    — Вы нарушили правила дорожного движения. Проблесковых мигалок нет. А номера, извините, не избавляют вас от соблюдения правил. Так что прошу документы, и пройдемте в машину.

    — Лейтенант, ты вообще соображаешь? Это машина администрации президента. Ты точно уверен?! — Водитель пристально всмотрелся в лицо Иванова. — Я один звонок сделаю и ты улицы...

    — Погодите, — неожиданно вмешался пассажир. Он наклонился к водителю, чтобы видеть лицо милиционера. — Как вас зовут?

    — Лейтенант Иванов... — Ответил Сергей, зло рассматривая вопрошавшего. Полноват. Рыжая бородка, жидкие волосы, очки. Не спортсмен. И дзюдо явно вне зоны его увлечений. Как и теннис. Наверное, какая-то шишка средней руки, очередной денежный чиновничий мешок.

    — Нет, а имя? Ивановых, вы простите, много.

    — Сергей Васильевич Иванов. Жаловаться можете...

    — Нет, нет. Я не для этого... — Странный пассажир замахал руками и откинулся на сидение.

   В воздухе повисла долгая пауза.

   Водитель кивнул пассажиру: «Что делать то?»

    — Ну, иди, правила, есть правила...

    — Блин, — водитель шмыгнул носом и вылез наружу.

   «Теперь точно, задница, — думал Иванов, идя к ментовскому жигуленку. — Теперь даже в электрики не возьмут. Только дворником и то, по блату».

7.

   Структурно все предъявленные работы можно было разложить на две полки.

   И подписать их соответственно.

   «Ударить рублем». Сюда легло две тоненькие папки. Откровенная отписка. В одной весьма пространно говорилось о том, что необходимо дифференцировать уровень зарплат работников милиции. В другой прямо выдвигалось требование повысить денежные дотации и увеличить льготы. Мол, воруют и взятки берут от нищеты.

   «Кадровый вопрос». На эту полку ложились все остальные документы. Однако подходы во всех случаях были одинаковые. Кадровая реформа, замена одних винтиков, на других. Тех, кто уже наворовал, на тех, кто еще не успел.

   Константин, прочитав все предложенные бумажки, еще вчера к вечеру разложил папки на две стопки.

   Утром, они были первым, что бросилось в глаза.

   Он осторожно, как к бомбе, подошел к столу.

   Взвесил одну пачку, взвесил другую. Сложил воедино и засунул подальше. Под стол, где пылились старые, ненужные бумаги и газеты. Удовлетворившись этим символическим уничтожением нежити, Костя двинулся на кухню, заваривать первую утреннюю кружку кофе.

   Чиновники шли по стандартному пути, который когда-то давным-давно считался оригинальным. Воруют? Взятки берут? Традиционным методом борьбы с этим всегда было наказание. Посадить. Расстрелять. Загнать в бараки и обнести колючей проволокой. Чтобы белые медведи всех не пожрали... Потом, неожиданно пришло осознание того, что воруют обычно не от хорошей жизни. То есть, вору и взяточнику, вместо наказания надо просто «дать денег». Повысить уровень жизни, исключая, таким образом, стимул к воровству. Эта хитрость имела глубокие корни, откуда-то с дальнего Востока. Некогда один японский император, желая обезопасить себя от генерала-заговорщика, входящего в свиту, на прогулке тет-а-тет дал злокозненному вояке свой меч. И беседовал о цветах. После этой беседы, найти более преданного генерала найти было трудно. Хитрый психологический ход получил название «испытание доверием».

   На Руси, традиционно любили крайности. И коли наказывали, то строго, а если уж испытывали доверием, то с развращающим эффектом. Тот факт, что повышение зарплат и улучшение уровня жизни должно сочетать с откровенно драконовской системой наказаний, в голову чиновников не приходило.

   Идея «дать денег» ментам, чтобы привить им, таким образом, отвращение к взяточничеству и воровству, была мертворожденной с самого начала.

   Белый нахально рекламируемый по телевизору чайник упорнее не желал закипать. Хваленый французский «Дизайн для дома» не переваривал московскую воду, даже пропущенную через фильтр. На спирали накаливания осаждалась известковая накипь. Чайник упорно жрал электроэнергию, работая на карман Чубайса.

    — Заговорщик, — пробормотал Крылов.

   Отчаянно хотелось кофе. Костя открыл пакет и глубоко вдохнул терпкий, щекочущий аромат.

   Утро затягивалось. Константин подошел к окну, посмотрел вниз. Где-то там, семью этажами ниже, по двору, заполненному коробками жестяных гаражей, носились дети. Детвора радостно оккупировала все доступное пространство. Эта кричащая беспокойная армия захватывала плацдармы, опорные пункты, господствующие высоты. Те, что постарше возрастом-чином действовали планомерно, спокойно, не торопясь. Солдаты несозревшего возраста бросались в бой очертя голову. Скоро на стенах и заборах появятся символы захвата, граффити, похабные надписи, стрелочки... Детей не интересовал результат, они осваивали пространство ради самого процесса. В этом заключался смысл их существования. Клановый принцип, где один всегда держится за другого, позволял детям проводить экспансию, без потери сил. Расти, пока есть возможность.

   Костя сел на подоконник. Чайник обнадеживающе заворчал, но снова умолк.

    — Что-то я отвлекся, — Крылов встал, прошелся по кухне, подсыпал в кружку еще половину ложечки кофе. — Идея дать ментам денег, чтоб не воровали.

   Константин остановился, посмотрел в потолок.

   «...мертворожденная с самого начала, — продолжилась мысль. — Потому... Потому что процесс зашел уже слишком далеко. Дать много денег, то есть действительно много, невозможно. А чуть-чуть, не поможет. Потому что какие-нибудь сто баксов мент на перекрестке и так в день делает легко, а тот, что повыше чином, вообще на такую прибавку не посмотрит. Ну, а ежели смотреть еще круче, так там в сто долларов разве только сморкнутся презрительно. Можно, конечно всех выгнать. Но где гарантия, что новые будут чем-то принципиально новым? Да и выгнать не получится. Попытка начать действительно серьезную кадровую чистку в рядах родной милиции может кончиться очень плохо. Если государство ментам не указ, если все куплено и продано... Стрельба будет. Можно, конечно, оружие населению раздать».

   Крылов уселся на стул, откинулся на спинку. Чайник уверенно зашумел.

   Мимо окна что-то пролетело. Раздался звон.

    — Дура!!! — Взревел бас этажом выше.

    — Алкоголик! — Отозвался женский визг. — Ненавижу тебя! Всю жизнь мне испоганил! Подонок ты! Подонок! И друзья твои, сволочи!

    — Сука!!!

   Что-то твердое хлопнулось об потолок. Зазвенела посуда.

    — Убью, курва!

   Грозно зарычала истерично передвигаемая мебель. Снова звон. Женский визг. Потом хлопнула дверь в ванной.

    — Открывай, тварюга! — Глухие удары становились все тише. — Зараза!

    — На хер пойди, паразит! Кровопийца!

   Алкаши наверху еще некоторое время возились, пару раз уронили что-то в ванной, то ли таз, то ли еще что, погрохотали стульями в коридоре и угомонились.

   Торжествующе щелкнул выключателем чайник.

    — Да, — протянул Константин, наливая кипяток в кружку. — Пожалуй, раздавать оружие населению рано. Многое еще не доработано. Что-то надо менять, кажется.

   Он, помешивая кофе ложечкой, вернулся к компьютеру.

   Монитор игриво подмигивал ожидающим желтым.

   Крылов толкнул «мышку» в сторону. На экран тут же вылез чистый, белый лист текстового процессора.

    — У нас, однако, на лицо едва ли не революционная ситуация. Верхи не могут, а низы не хотят. Низы не хотят жить по старой модели, то есть честно и без «рынка», а верхи не могут жить по тем правилам, которые выставляются им низами. Некоторое время назад, впрочем, никаких проблем не было. Верхи забивали на все большой и толстый болт, чем низы вполне уверенно пользовались. Пару лет назад, попытка арестовать Липинского, кончилась бы, наверное, арестом самого Президента. Теперь, когда Власть усилилась, проявился конфликт. Однако революции не будет.

   Константин вывел на экране:

   «Революции не будет».

   Подумал и добавил в конец фразы вопросительный знак.

   Хлебнул кофе. Нажал «Enter» и с новой строки ответил:

   «Революции не будет, по причине абсолютной дискредитации любой, сколь либо серьезной революционной идеи. Людям, которые еще способны закрутить колесо истории в обратную сторону нет никакой возможности найти у себя под ногами прочное основание. Увы, оно просто отсутствует. Такие люди есть, они рождаются и, видимо, будут рождаться в России еще долго. Но любая революция держится на твердом идейном основании. Фактически — Вере. За которую каждый отдельный революционер считает возможным отдать жизнь, пожертвовать всем. Лишь бы приблизить тот миг Истинного Царства, когда он и его соратники обретут жизнь вечную по вере своей. Однако представить себе в нынешних условиях какую-то идею, которая бы заставила своих адептов отдавать за нее жизнь — невозможно. Поэтому люди готовые к действиям сейчас погружаются все глубже и глубже в социальное болото, которое их окружает. Им не за что ухватиться, коммерческой жилки они, обычно, не имеют, служить идеям либерализма не могут по причине морального отвращения. Следует признать, что эти люди, видимо, единственные сохранившие хороший политический вкус, просто спиваются, прозябая на минимальных заработках, травясь дешевой водкой и тихо ненавидя весь рынок, систему и товарно-денежные отношения.

   Коммунистическая идея их не прельщает и, прежде всего из-за того, что люди действия понимают бесперспективность веры в победу над буржуями. А без этого коммунизм невозможен в принципе. Пожалуй, сейчас в стране даже Главный Коммунист оставил мысль о социальном коммунистическом равенстве и пользует эту идею больше по привычке, заигрывая с избирателем, которого, год от года, становится все меньше. В России есть одна идеологическая структура, имеющая реальную силу — это Капитал. Не Маркса, а мировой. Всемирный Капитал, который диктует нам свои законы и вмешивается во все области взаимоотношений человека и общества. Финансовые отношения везде и повсюду. На работе, дома, в семье. Среди коллег, друзей, знакомых и просто чужих друг другу людей. Везде, так или иначе, возникает денежный вопрос!

   Так живет весь мир!

   В этом сила и, одновременно, слабость действующей Системы!

   Сила, безусловно, в том, что любое взаимодействие нескольких людей или групп, или слоев населения, сводятся к деньгам. Через эту смазку, которая, кстати, сейчас почему-то имеет зеленый оттенок, можно оказывать влияние на всем протяжении процесса общения. Именно так финансовые мешки, олигархи, люди олицетворяющие товарно-денежную систему, вмешиваются в дела Государства.

   Деньги сейчас, как универсальная палка и пряник в одном лице. Деньгами можно ударить, деньгами можно поощрить. Каждая часть мира вокруг нас связана с деньгами. Все имеет свою цену, выраженную в конвертируемой валюте!

   Но это и есть самое уязвимое место современной идеологии!

   Первое что мы должны сделать — ударить по деньгам!»

    — Хорошо сказал! — Константин сделал большой глоток из кружки и отметил, что кофе остывает.

   Костя встал, пробежался по комнате. Всегда, когда работа начинала «переть», ему хотелось ходить. В такие минуты он очень жалел о том, что не может позволить себе стенографистку. Конечно, можно было бы связаться с Толокошиным и попросить что-нибудь миленькое, вскормленное в недрах Кремля и наученное печатать со скоростью пулемета. Но Константин понимал, что подобный подход к делу может кончиться элементарными шашнями с секретаршей. Сажать за работу какую-нибудь страшную крокодилицу не хотелось, эстетически неприятно. Искать секретаря — мужчину, странно. И потом, он наверняка будет «личный в штатском». А хорошенькая стенографистка была, увы, чревата потерей работоспособности. Придется набивать самому, периодически вскакивать, бегать по комнате, нарабатывать мысль и снова по кнопкам, тюк-тюк.

   Крылов вернулся к клавиатуре.

    — Президенту я, конечно, все это добро сразу не потащу. Подумаю еще пару деньков. Клиент должен дозреть, — сказал он монитору. — Ну, а как созреет, так мы ему подкинем кое-что. Будет очень кстати.

   Привычку разговаривать с собой Константин приобрел за время учебы. Когда, проживая на квартире у тетки, которая большую часть времени занималась театром, где работала, он понял, что проработка конспектов и лекций вслух дает гораздо больший запоминающий эффект, чем любая зубрежка. Ко всему прочему, тетка, существо старой формации, не приветствовала вечеринок и бурного студенческого веселья. Поэтому у Кости четко разделялось время учебы и время отдыха. Учеба, да и работа — для себя, а веселье, оно и есть веселье, там всем глубоко плевать, разговариваешь ты с собой или с соседом.

   После университета Константин долго преподавал философию в одном из новых институтов, в то время их образовалось огромное множество. Потом работал аналитиком в одной конторе, занимающейся продвижением на рынок товаров от конверсии. Затем снова преподавал. Но часы сокращались, работы становилось все меньше.

   Крылов вытащил на экран календарь. Сегодня — четверг. Завтра, в пятницу, ему надо было явиться на последнюю пару в университет. Отпинать замороченных студентов Кантом и явиться в бухгалтерию за смешной зарплатой. Гадкий день. Обычно получка, это праздник. Ну, или хотя бы событие. Для Кости день зарплаты был пыткой. В университете весь преподавательский состав знал, что он первый на сокращение и что приказ на увольнение если не подписан, то уж точно лежит на директорском столе. Ловить на себе сочувственные взгляды было невыносимо.

   Следом за пятницей традиционно шли выходные. А после выходных — понедельник.

    — Понедельник, день президента, — решил Костя и вернулся к Ворду. — На чем мы остановились?

   « Первое что мы должны сделать — ударить по деньгам!»

    — Точно хорошо сказал. Только надо развить.

   «Точнее ударить по товарно-денежной системе, практически, насколько это возможно, исключив из этого круговорота деньги. Тут подойдет что угодно: бартер, спецпайки, льготы, казенное имущество. Если премировать, то премировать напрямую товаром, но не деньгами. Преимущества такого подхода лежат на поверхности. Легче контролировать, награда зримее, у человека с отсутствующей коммерческой жилкой нет ощущения, что его покупают. Одновременно с этим значительно упрощается процесс наказания. Отобрать казенную вещь проще, чем бить деньгами. Конечно, полностью исключить денежный вопрос невозможно. Но зарплаты должны быть минимальными, всем необходимым человека должна обеспечивать служба.

   Нам нужны люди не нашедшие себя в рынке. Из идейных соображений, из моральных убеждений, из принципа. Этим людям должно быть противно и гадко покупать, продавать и спекулировать. На чужие деньги не будут зариться те, кто презирает «денежные отношения» сами по себе! Этих людей следует оградить от маленьких зеленых бумажек, выплачивать нищенскую зарплату, причем не на руки, а переводить их на специальные счета. При этом совершенно необходимо создать организацию построенную по принципу...»

   Перед глазами мелькнули дети. С высоты седьмого этажа они казались маленькими солдатиками из стратегической игрушки, которые бегут куда-то, повинуясь движению мысли неведомого игрока. Из дебрей коллективного бессознательного, из ноосферы выплыло: «Детская Чечня».

   Крылов хмыкнул. К ноосфере, как области, где гнездятся все мысли человечества, высказанные и несказанные, Костя относился с уважением. Коллективное бессознательное никогда не подкидывало идей просто так, никогда случайная мысль не оказывалась пустышкой.

    — Чечня. Детская Чечня, — повторил Константин. — Почему Чечня? Почему детская? Дети. Детеныши. Чечня. Горы. Аулы. Тейпы. Бандиты. Автоматы. Смерть. Мины. Инвалиды... Что-то меня унесло. Начнем все-таки с детей. Итак.

   Тут словно что-то щелкнуло внутри.

    — А ведь я уже что-то про них... Дети. Дети это солдаты. Солдаты армии детства. Армии развития. Их цель познавать мир. Осваивать новые территории. Дети — солдаты. Они борются с миром взрослых, хватаясь друг за друга, окружая себя круговой порукой. Дети проигрывают. Они теряют бойцов. Но находят их снова, вводят в свой круг. Но не взрослых, потому что у взрослых свой клан, свои связи... Стоп!! Теперь Чечня. Там было что-то... Э.... Горы. Бандиты. Общечеловки... Тьфу! Еще бы правозащитников вспомнил.

   Крылов сделал большой глоток холодного кофе, сморщился от отвращения.

    — Тейпы!!!

   Он вскочил, добежал до кухни, бросил кружку в раковину и снова побежал к компьютеру.

   «При этом совершенно необходимо создать организацию построенную корпоративному принципу. Внутри этой структуры деньги не должны иметь никакой ценности. Нищенская зарплата будет компенсироваться продуктовыми пайками, казенными квартирами, автомобилями, красивой формой, набором льгот и свобод. Западное капиталистическое изобретение — корпорации — мы должны использовать в пользу себе.

   Любое подозрение в коммерческой деятельности должно расследоваться. Виновные — строго наказываться. Для чего было бы крайне желательно создать несколько специальных зон с особо жестким режимом.

   Особое внимание необходимо уделять национальному вопросу. Это самый тонкий и опасный момент программы. В условиях, когда главенствующей идеей является всеобщее национальное равенство, до?лжно производить отбор при принятии на работу, с особой тщательностью. Поскольку новая организация будет представлять собой закрытое общество, то и привлечение в него людей в национальной традиции, которых есть мощная клановость, семейственность крайне не желательно. Совершенно понятно, что интересы семейного или национального клана будут перевешивать и вместо сплоченных рядов, мы получим кумовство, разброд и шатание, погубившие не одну организацию. То есть, говоря открыто, в новую структуру должна быть закрыта дорога всем национальностям Кавказа и Закавказья, Азии и ближнего Востока. А так же всем представителям...»

   Крылов набрал «евр...», поморщился, и, чтобы не делать лишних уточнений, написал:

   «А так же всем представителям семитских племен, без исключения. Фактически в новую структуру должны входить только представители славянских народов, проживающие на территории России.

   В перспективе желательно так же и создание внутренней партии.

   Полагаю, что такое построение вполне приемлемо и для других силовых организаций. Армия и т.п. »

   Поставив точку, Константин потянулся так, что любимое кресло тяжело закряхтело.

    — Теперь, пожалуй, можно и покушать!

   Он поставил скачиваться в «Palm» свежие новости и направился на кухню.

   Алкоголики наверху снова зашевелились. Но теперь уже мирно. Муж басом тянул что-то вроде «Хасбулат удалооой, что ж ты брооосил...», а жена писклявым, как у Витаса, дискантом выводила про коня.

    — Эко вас с утра засосало, — прокомментировал Костя, выкладывая на сковородку нарезанный кольцами лучок вместе с кусочками колбаски. Аккуратно перемешивая все это до состояния золотистой обжарки, Константин думал, что соседи сверху не такие уж плохие люди. Просто их состояние счастья резко контрастировало с общепринятым. Для этих людей было действительно важно, чтобы имелись деньжата на бутылку и на нехитрую закусь. Все остальное виделось им малозначительным. Детей «синяки» не имели, что, вероятно, было не так уж и плохо. Финансирование находили, честно подрабатывая от случая к случаю. Скандалы... Так у кого их не бывает? А то, что своими воплями соседи частенько будили весь дом, так претензии надо было выставлять строителям, добросовестно завалившим всю звукоизоляцию. Зато алкаши честно делились своим счастьем, выражавшимся в «Хазбулат удалооой...», со всеми. И смущенно извинялись, после каждого «орева».

   Костя разбил в сковородку три яйца. По квартире начал расползаться вкусный аромат готовящейся яичницы.

    — Что ж ты брооосил коняяя... — Подпевал Крылов, вытаскивая из холодильника баночку с маринованными огурчиками.

   К тому времени, как поджарилась яичница, новости уже закачались в «palm».

Скачать произведение

Работы автора:

Клан

Публикации:

Очередь за солнцем

Русские навсегда

Русский клан

все публикации

2004 — 2024 © Творческая Мастерская
Все права на материалы, находящиеся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе об авторском праве и смежных правах. Любое использование материалов сайта, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается. Играть в Атаку