Творчество: Владимир Перемолотов

Ирокезовы

Седьмая история.

    Звезды на востоке медленно теряли свой блеск.

    Сквозь предутренний туман, поднимавшийся с реки, они казались неясными и ненадежными, словно эскимо на солнцепеке, но это только добавляло им прелести. Нежный романтизм, определенно присутствовавший в атмосфере, смягчал горечь этого образа. Небо светлело, приобретая ту легкую прозрачность, какая разливается в воздухе перед самым рассветом, воздух чистотой и свежестью ласкал обоняние, а тишина....

    Впрочем, о тишине ничего нового не скажешь. Тишина была самого высокого класса, не гробовая, конечно, а возвышенно-торжественная.

    Собственно именно она, да еще редкая прозрачность атмосферы и привели Ирокезовых в Баальбек. Полтораста лет назад они случайно открыли для себя это место и сумели оценить его прелесть.

    Теперь несколько раз в году они выбирали время посидеть на этом клочке Ливанской земли, поднятым метров на двадцать в небо, чтоб насладиться восходом солнца.

    Ирокезов младший лежал на охапке тростника, подперев руками голову. Отец устроился рядом на скрещенных ногах. И сын, и отец смотрели на восток, дожидаясь восхода. Внизу, у подошвы холма, недалеко от реки жались друг к другу два десятка хижин, презрительно названных Ирокезовым младшим шалашами. Над хижинами вился легкий дымок, полосовавший предрассветное небо.

     — Вот гады! — раздраженно сказал Ирокезов младший. — Где хотят, там и селятся!

    Папаша только поморщился. Дым ему, конечно, тоже мешал, но обращать на него внимание, отвлекаться от возвышенного хода мыслей он не собирался. Слишком хорош был рассвет. Видя папашино безразличие, сын добавил:

     — Пока-то дым... А дальше, глядишь, и навозом потянет...

    Папаша опять поморщился, не дав сыну договорить.

     — Кривись, папенька. Шевели мордой-то, а они тем временем тут сортир поставят. Вот тогда и заживем на славу!

    В сердцах он вскочил с тростника.

    Место это ему очень нравилось, и он, как и прошлом году, готов был защищать его от любых посягательств. Сын стоял перед отцом, ожидая слова. Согласись с ним отец, да что там согласись, просто поморщись и сын разнес бы эти шалаши в пыль, втоптал бы в землю, но отец ответил иначе.

     — По существу ты, хотя и прав, все же глубоко заблуждаешься. От них пользы больше чем вреда. От тебя — да. Одно расстройство, а эти бедняки хоть финиками нас угостят... Уйди. Не засти...

    Ирокезов младший сел на место.

    Уважая папашин ум он тем не менее был закоренелым пессимистом, если дело касалось людей. Надо сказать, что его пессимизм часто оправдывался, а значит, для него были реальные основания.

    Впрочем, в этом случае искать виноватых было глупо. Сами были виноваты.

    Когда в прошлом году они прибыли на этот холм отдохнуть душой и встретиться с прекрасным, то обнаружили прямо на вершине отряд египетских строителей вовсю ведущих геодезические работы и фараона Митанха. У Митанха кажется, была еще какая-то цифра в имени, но Ирокезов младший ее не запомнил. В тот раз, после того как они разогнали и строителей, и фараоново войско, тот пытался объясниться и называл себя полностью, но Ирокезов младший и слушать его не стал.

     — Ага. Как же. Буду я вас, фараонов еще и пересчитывать, — объяснил он вопившему от страха монарху перед тем, как забросил того в реку.

    Губа у Митанха оказалась не дура.

    Как потом выяснилось, он присмотрел холм для собственных надобностей, что Ирокезовых, разумеется, никак не устраивало.

    После второго разговора с Ирокезовыми с глазу на глаз, выловленный из реки Митанх решил оставить свою столицу на старом месте и никогда-никогда больше даже не задумываться о переносе ее в Баальбек.

    В ответ, в порыве душевной щедрости, Ирокезов старший подарил жизнь всем оставшимся после драки в живых, отпустил фараона с малой частью приближенных восвояси, а остальных поселил у подножья холма в качестве военнопленных.

    Но кто же знал, что так выйдет?

    Человеческая природа, коей и сами они не были чужды, сыграла с ними дурную шутку. Пленники обжились, откуда-то появились женщины, дети и не успели Ирокезовы глазам мигнуть, как вокруг холма основалось поселения со всеми положительными (финики, молоко, женщины легкого поведения) и отрицательными (дым, запах навоза, мычание и блеяние) чертами.

    Но это было в прошлом, а значит, сделанное никто не сможет сделать не сданным.

    Ирокезов старший ткнул сына, выводя его из задумчивости.

     — Ладно, не куксись.. Смотри...

    Солнце на Востоке — это совсем не то, солнце на Западе. Солнце там — Бог, да и выглядит соответствующе.

    На глазах у Ирокезовых восток заалел, тонкая полоска восходящего солнца налилась золотом. Выглянувший из-под земли край светила, словно отточенный магрибский кинжал, прорезал краешек ночи, и темнота сразу отскочила назад, собравшись на западе тяжелыми грозовыми облаками, оставив восходу розовые краски дня.

    Восход был по-прежнему прекрасен. Даже Ирокезов младший помягчел сердцем и расчувствовался.

    Сын с отцом молча смотрели на солнце до тех пор, пока оно не поднялось над горизонтом и не стало блеском слепить глаза. Они проморгались и поняли, что на смену поэзии восхода пришла проза дня.

    Внизу заорали петухи, замычали коровы. Эти звуки вернули Ирокезовых к обычным мирским заботам.

     — Эй вы там... — негромко, еще находясь под впечатлением увиденного, крикнул Ирокезов старший. — Фиников и быстро...

    Не успели эти слова сорваться с губ, как несколько человечков из ближайших хижин выскочили и, держа каждый по корзинке с финиками, побежали на холм. Они неслись вперед и вверх, и Ирокезов младший видел, как никнет под их ногами трава, как не оскверненные никем склоны попираются немытыми ногами. Он ощутил горечь расставания с идеалом.

     — Слушай, папенька, отпустил бы ты их?

    Бывшие пленные бежали бодро, с удовольствием. Понять их можно было — не каждый день вот так запросто можно было прислуживать Богам.

     — Не уйдут они, — вздохнул Ирокезов старший, чувствовавший что-то очень похожее на то, что ощущал сын.

     — Это еще почему?

     — Я с них крепкую клятву взял. Богом Аммоном поклялись и еще чем-то. Для них это все... И вообще — у мужчины одно слово. Сказал — значит сказал.

    Сын ковырнул ногой землю и, сдерживая закипавший в груди гнев.

     — Так что нам, папенька, терпеть это все? Ты хоть представляешь, что тут через год будет?

    Ирокезову старшему раньше это в голову не приходило. Он посмотрел на деревеньку, на реку, делавшую там плавный поворот и предположил, опираясь на богатый жизненный опыт.

     — Загородку вокруг поставят, ров, возможно выкопают...

    Настигнутый валом пессимизма сын добавил:

     — Ага.. Верблюдов заведут.. А ты помнишь, как верблюд пахнет?

    Папаша вспомнил и передернулся. Воспоминание это подействовало на него как нашатырный спирт. Он сразу вынырнул из мечтательной задумчивости и пришел в себя.

     — Та-а-ак. Надо срочно что-то придумать... Препятствия какие-либо учинить... Воспрепятствовать..

     — Воспрепятствовать? — несколько злобно удивился Ирокезов младший. — И как же, папенька ты собираешься препятствовать? Может, стражу наймешь?

     — А что, по-твоему, страже нужник не нужен? — ответил вопросом на вопрос Ирокезов старший, пошевеливая мозгами. — Еще чего-нибудь придумай..

     — Забор?

     — Ага. И собаку рядом привяжу...

     — Нет, значит?

     — Нет.

     — Ну что тогда?

    Ирокезов старший шевелить мозгами закончил и смотрел хитро.

     — Надо воспрепятствовать, а значит...

     — Поставить препятствия, — перебил его сын. — Это ты уже говорил, а я слушал.

     — Воспрепятствовать — значит поставить ПРЕПЯТСТВИЯ.

    В голосе его слышалось нечто, что заставил Ирокезова младшего понять: сам он имел в виду препятствия, а папенька — ПРЕПЯТСТВИЯ. Между одним и другим невооруженным глазом ощущалась колоссальная разница.

     — Ты что придумал? — с радостным нетерпением в голосе переспросил сын. — А? Что-то грандиозное?

    Скромно кивнув, папаша назидательно произнес:

     — Беда всех грандиозных замыслов состоит в том, что они рано или поздно превращаются в жизнь. Только вот если они воплощаются медленно, то оказываются не такими уж грандиозными.

     — Почему?

     — Все кругом успевают привыкнуть к постепенным изменениям.

     — Мозги туманишь, папенька, — покачал головой Ирокезов младший. — По простому можно?

    Ирокезов старший повертел в пальцах финиковую косточку.

     — Представь, что ты сажаешь эту косточку в землю, и она лет тридцать растет, растет, растет и вырастает, наконец, в огромную пальму... Удивительно это будет?

    Сын хмыкнул.

     — А чему удивляться-то? Ничего в этом удивительного нет.

     — Верно. За тридцать-то лет привыкнешь, что она тут растет. А вот если я сегодня посадил, а завтра она выросла выше дома? Тогда что?

    Лицо у Ирокезова младшего просияло. Он энергично хлопнул себя по коленкам.

     — Понял, папенька. Ты тут решил рощу фиников-скороспелок посадить!

     — Ну, примерно, — не раскрыл тайны папаша. — Почти угадал...

    Распираемый силой младшенький вскочил.

     — А чего мы тут ждем тогда? Чего откладываем?

    Ирокезов старший вдел руки в лямки порохового двигателя и взмыл в небо.

    Час спустя они приземлились на отрогах ближайшего в Баальбеку хребта и, перенастроив двигатели, начали с их помощью вырезать из коренной породе громадные блоки. По широте души Ирокезов старший задал такие размеры, что только вечеру они смогли состряпать четыре штуки.

    Поздней ночью Ирокезовы перетащили их на холм и уложили так, чтоб любому стало ясно, что тут поработали Боги.

    Так появилась на свет знаменитая Баальбекская платформа.

Десятая история.

    Сколько всего было разбойников, никто точно не знал. Ирокезов младший пока видел пятерых и, никто из них шутить вроде бы не собирался...

    Эти пятеро лезли на склон, где стояла Императорская чайная беседка, с такой неуемной настойчивостью, что Ирокезов младший даже рукой вокруг себя пощупал — не намазано ли тут медом и уже во второй раз к огорчению своему убедился, что ошибся. Не намазано...

    Хотя, что там гадать — и так все было ясно.

    Не мед был нужен незваным гостям и даже не сами Ирокезовы. Нужен был разбойникам бочонок с волшебным зельем, что Император китайский подарил Императору Японскому.

    Пока Император Китайский ждал оказии (приходилось ждать, ибо неспокойно было кругом — окрестные владыки интриговали, а тайный порошок нужен был всем), проходившие мимо дворца Ирокезовы из личного расположения к Китайскому Императору взялись выполнить просьбу монарха, и пошли в Страну Восходящего Солнца. У них был свой интерес — хотелось доподлинно выяснить, что там такое получается у японцев с Солнцем. Правда ли, что там оно постоянно восходит и никак не может зайти?

    «Что ж.. — подумал Ирокезов младший, глядя как разбойники катанами рубят бамбуковые заросли, окружавшие чайный домик. — Видно не сообразили они... Видно думают, вино несем... Или чай... А может быть и впрямь знают, что у нас за плечами...»

    Разбойников ему было жалко.

     — «Артель «Напрасный труд», — сказал он папаше, кивнув на них, а те его чувств не ведали. Уверенные в успехе они неустанно трудились, чтоб оказаться поближе к намеченным жертвам.

    Ирокезов старший промолчал. Он пил подогретое саке и, наблюдая за разбойничьими эволюциями, хмурился.

    Из беседки хорошо видно было, как время от времени бедные разбойники, подстёгиваемые каким-то непонятным религиозным чувством, замирали на несколько мгновений и, сделав несколько весьма воинственных движений, подскочив на месте, словно заводные императорские игрушки, двигались дальше.

    Вот эти-то замирания и прыжки ему не нравились. Шли бы просто, строевым шагом — все было бы понятно, а тут останавливаться вздумали, да ногами дрыгать. Подозрительно....

     — Как дервиши, право...

    Отец промолчал.

     — Что ж, папенька, по-моему, пора кончать эти китайские церемонии... — сказал Ирокезов младший.

     — Китайские церемонии, японские церемонии, полинезийские церемонии... — наконец проворчал папаша. — Поубивать всех и дело с концом!

     — Просто поубивать — это скучно, — отозвался сын. — Что-нибудь изощренное придумать бы...

     Один из разбойников как раз надел на голову шлем и издали казался гвоздем.

     — В землю вбить, например, не глубже ноздрей, понятно, или...

    Он не успел высказаться до конца, как снизу прозвучал знакомый голос.

     — Эй, путешественники! Подавайте сюда свою одежду и драгоценности!

    Ирокезов старший встрепенулся, посмотрел на сына.

     — Толи чудится мне, — медленно сказал сын, — то ли кажется, толи старый колдун куражится...

    Ирокезов младший поковырял пальцем в ухе и привстал, чтоб увидеть предводителя.

     — Ничего тебе не кажется, — весело сказал Ирокезов старший. — Это Го.

    Ошибки быть не могло. Это действительно был старый и злобный вольнонаемный самурай Го.

     — Драгоценностей у нас нет, — ворчливо отозвался папаша, загораживая лицо, чтоб не узнали. — А одежда нам самим нужна, чтоб прикрывать наши тела от зноя и холода.

    Так обстоятельно с Го, похоже, никто не разговаривал, но вежливость потенциальных жертв его с толку не сбила.

     — Тогда подавайте бочонок. Бочонок у вас есть и прикрывать вы им ничего не прикрываете! Давайте его, а то хуже будет.....

     — Будет, будет, — негромко пообещал Ирокезов младший. — Обязательно будет...

     — Я жду! — напомнил Го.

     — В пол силы? — спросил Ирокезов младший, поддергивая рукава.

     — В четверть, — сказал папаша. — Им и этого хватит...

    Папаша допил саке и, в знак прекращения этого приятного времяпрепровождения, перевернул чашку донышком вверх и поставил ее на блюдце. Сахара у него не было, а если бы был, то он положил бы его на чайное донышко.

     Наступало время послужить Императору.

     — Тю-Мень! Повозка на старом месте! Ты знаешь, что делать!! — заорал старый самурай. — Начинай!

     — Я тебе начну!

    Ирокезов старший плечом вышиб столб из беседки и выскочил на склон. Столбик перелетал из руки в руку, срубая метелки трав.

    Не узнать героя было нельзя, и разбойники его узнали!

     — Ирокезовы! — заорали враз опамятовавшиеся враги. — Великие Боги! Лесные духи! Вывози Кривая!

    Но куда там...

    Ирокезов старший в одно мгновение очутился среди разбойников и в четверть силы прошелся по попавшим под руку. Ирокезов младший выскочил с другой стороны и разбойники оказались в окружении. Бежать им было некуда, и пришлось показать храбрость.

    Раз! Раз!! Раз!!!

    Первые трое разбойников, сметая друг друга, покатились вниз. Четвертый, тот, что в шлеме умудрился увернуться и пропал в траве.

    Разбойники разошлись не на шутку. Поняв, что они все еще живы, они всерьез обрадовались и ошибочно посчитали, что могут справиться с Ирокезовыми.

    Ирокезов младший не стал их разочаровывать. Он спрятался в кустах, и как только разбойники принявшие его хитрость за трусость бросились следом, тремя неслабыми ударами разочаровал их. Вбежавший последним Го попал в крепкие недружелюбные объятия.

    Тут бы и повеселиться, но внезапно заорал папаша.

     — Бочонок! Он унес бочонок!

    Сам он был занят — стучал одного разбойника о другого, третий бабочкой порхал рядом, пытаясь найти промежуток между телами, чтоб сунуть туда катану. Ирокезов младший бросил старого самурая. Тот покатился в сторону, но тут же кошкой поднялся.

    Блестя железным шлемом пропавший в траве разбойник, ухватив бочонок подмышк, бежал вверх по склону.

    В одно мгновение на суровом самурайском лице промелькнуло радость, а потом удивление, и, наконец, понимание, что что-то идет не так. Го сообразил, что Тю-Мень бежит совсем не в ту сторону, где их ждала повозка.

    Тю-Мень или сошел с ума или оказался предателем...

    Ирокезов младший выверенным движением перехватил самурайское горло, но тот даже не дернулся. Мысли его в это мгновение были заняты совсем другим. Горе самурая было таким внезапным, что он не сдержался и заорал

     — Куда ты бежишь, о побочный сын гиены? Неужели ты задумал нехорошее?

    В голосе самурая слышался такой надрыв, что Ирокезов младший понял, что запахло высокой трагедией, и отпустил горло самурая, дав тому возможность кричать в полный голос.

     — О Магрибский шакал! Чтоб ты споткнулся на своем скверном пути и вывихнул колено! Чтоб ты заблудился в тумане и вышел к пещере людоеда!

    Упоминание Магриба со всей очевидностью показало Ирокезову старшему, что он больше не находится в центре событий, и что он, центр событий, переместился куда-то в другое место. Поэтому он стукнул разбойников друг о друга и бросил что получилось в третьего, того, что не расставался с катаной...

     — Убейте его, Ирокезовы, богом прошу!!! — завыл в тоске старый самурай. — Он нам все испортит! Он отнесет бочонок в Магриб!

    Проклятый предатель услышал вопль самурая и на всякий случай нахлобучил поглубже шлем и прибавил прыти.

    Наивный! Таким незамысловатым образом он хотел избежать неприятностей!

    Ирокезов младший нагнулся и в мгновение ока в его руке оказался камень. Отец, успевавший все видеть и обо всем думать, крикнул:

     — Порох!

    Но было поздно!

    Кусок кремня уже вырвался из кулака Ирокезова младшего и буравил воздух, приближаясь к разбойнику. В одно мгновение камень догнал беглеца и ударил его по шлему. Кремень, возомнивший себя птицей, скользнул по касательной, едва чиркнул по стали, но и этого оказалось достаточно.

    Маленькая искра, родственница могучей молнии, соскочила со стального шлема разбойника...

    Не произошло бы ничего страшного, если б она упала на землю, подобно своей старшей небесной сестре, или на дерево, цветок или камень, но она упала на бочонок...

    Земля содрогнулась от грохота и священная гора, словно не вынеся людского вероломства, разверзлась под ногами разбойника...

    Так была разрушена Фудзи, которую после этого стали называть в народе Фудзи — Яма ...

Одиннадцатая история.

    Ирокезов старший долго ворочался на своём ложе без сна.

    Вернувшись из дальнего похода, он первым делом принес жертву Зевсу — Олимпийцу, справедливо полагая, что если б не Зевс, то могло бы быть еще хуже.

    Неудачи преследовали его уже вторую неделю. Легкие на подъём и быстрые на ходу они уверенно шли за ним, успевая проникать в самые неожиданные места — от солдатского нужника, до ставки Главнокомандующего, а теперь еще и это ...

    Холода в городе наступили внезапно. Лютый холод сковал реку и заставил жителей забиться в дома. Но хуже всего, конечно, было то, что замёрзла акватория порта, подвоз хлеба из Африки прекратился, и призрак голода встал над городом. Даже специальные ледокольные триремы, вызванные из Сиракуз, не смогли пробиться к полису. Вмороженные в море, они маячили где-то на горизонте, там где блеск льда смешивался с блеском холодного неба, ни на шаг не сдвигаясь с места.

     Флаг-адмирал отряда, по льду, на собачьих упряжках, сумел все же добраться до города и теперь по утрам, вместе с Императором возжигая благовония в храме Зевса, смотрел, как сиракузцы ломами и земледельческими тяпками пытаются освободить из ледовых объятий обросшие диковинными ледяными украшениями триремы.

    Противостояние в природой давалось не легко. Обмороженных уже считали сотнями. Неслыханное дело! Даже бронзовые цепи на невольниках пришлось заменить на веревки! Правда, на общественной нравственности это никак не сказалось — бежать никто из рабов не пробовал, ибо все, даже даки и фракийцы понимали, что любого, рискнувшего убежать ждет смерть от холода и голода.

     Жизнь в Помпеях замирала, и не было, казалось, силы, способной вернуть ее к жизни.

    Утром Ирокезова старшего разбудил императорский гонец, вручивший народному герою депешу. Круглая печать на витом шнуре с изображением совы, играющей в бильярд, свидетельствовала о принадлежности ее к императорской канцелярии.

    Хрустнула и осыпалась промерзшая печать. На заиндевевшей вощеной табличке Император писал, что желает видеть Ирокезова старшего. И чтоб немедленно! Запахнувшись в хитон цвета хаки, народный герой явился на зов.

    Уже подходя к Большому залу, он почувствовал лёгкое беспокойство. Неприятности были рядом.

    Император сидел, как и всегда около окна, разглядывая город. Вокруг него, не спеша, сознавая свою безнаказанность, бродили мелкие неприятности. Иногда кто-то из них останавливался и гадил прямо на мозаичный пол, а иногда, промахиваясь, на ковёр персидской работы.

    Удивительного в этом ничего не было. У Императора топили, а неприятности любили тепло и роскошь.

     — Твои? — не скрывая досады, спросил император.

     — Мои, — ответил Ирокезов и пнул одну из неприятностей ногой. Она заскулила и отбежала к дальней стене, чтоб и там нагадить в отместку за оскорбление. Оба они, и император и Ирокезов старший несколько секунд наблюдали за тем, как она, меняя цвет, сливается с настенной мозаикой. Когда смотреть стал не на что, Император сказал:

     — Я тебя, сам знаешь, как люблю. Но такого терпеть не намерен.

     Верхняя губа императора брезгливо вздернулась наверх. Шкодливой неприятности уже видно не было, но запах! Запах-то! Куда от запаха-то денешься?

     — Мало мне разве своих неприятностей? Ты уж давай сам с ними как-нибудь разделайся.

    Он сделал руками жест, словно отряхивал их от чего-то липкого.

     — Видеть их больше не хочу!

    Ирокезов отлично понимал раздражение императора. Хлеба, как он знал, в городе осталось на декаду, мяса на три дня, а вина — на день. (Ну, расходуется вино по такой погоде, расходуется. А чего вы хотите?) Надо было предпринять что-то действительно серьезное. Раздражение нахлынуло как волна, делая все кругом расплывчатым, таким, как если бы он действительно смотрел сквозь лед или воду. Все стало не четким... Все кроме неприятностей.

    Он резко присел, прыгнул вперед. Телохранители из-за штор бросились спасать Императора, но беспокоились они напрасно. Ирокезов, ухватив за хвосты двух самых наглых из мерзких тварей, взмахнул руками. Император присел. С гнусным мявом, над его головой пролетели две туши, и пропали за окном. Из положения «сидя» он проводил их нехорошим взглядом, а потом так же нехорошо посмотрел на Ирокезова старшего.

     — Хорошо государь. Я подумаю. — Молвил Ирокезов усталым героическим голосом и ушел думать.

    Дома его ждал сын. Ни монархию, ни монархов Ирокезов младший не любил и поэтому встретил отца вопросом.

     — Чего эта сволочь от тебя хочет?

    Ирокезов старший только махнул рукой. Сын, поняв папашино состояние, посоветовал.

     — Тут нынче гонец от китайского императора забегал. Сервиз принес. Так я от скуки разбил половину... Пошел бы, отвел душу ...

     — Фарфор? — спросил Ирокезов старший, поднимаясь. Предложение как и гонец пришлись как нельзя кстати.

     — Угу. Только быстрее, обед стынет.

    Он ушел, а сын крикнул в удаляющуюся спину.

     — Ты в зеркало кидай! В зеркало! Если посуду об зеркало бить, то звону больше...

     Через семь минут, Ирокезов старший с посветлевшим лицом, вернулся в столовую. А через два часа они подошли к городской котельной, расположенной под Везувием.

     Дверь была не заперта, но почему-то не открывалась. Ирокезов младший сунул голову в щель и понял почему. С той стороны двери лежал пьяный котельщик Вулкан. Навалившись плечами они вдвинули хозяин а внутрь и вошли. Щурясь после яркого света, Ирокезовы оглядели помещение. Смотреть вообщем было не на что. Гнусность запустения лезла на глаза так, словно Вулкан специально испоганил все, чтобы выжать слезы из каждого, кто переступит порог котельной. Доброго слова все это не стоило, но Ирокезов сын что-то углядел на стене, дохнул туда и протер рукавом проступившую из грязи бляху.

     — Оборудование-то фирменное! — одобрительно сказал он. — Финикийцы делали. Селение Мухулен-заде.

     — Да уж больно запущено, — дал волю своему скептицизму Ирокезов старший. Что говорить — оснований для скептицизма хватало даже с первого взгляда.

    Паутина, словно почетные анархические знамена висевшая по углам, никак не свидетельствовала о добротности всего того, до чего доставал глаз. От этого пейзажа во рту становилось кисло. Чтоб не потерять решимости папаша сказал.

     — А, ладно... Чего уж там. Раз решили, так давай дело делать. Главное решиться!

    Ирокезов младший, не взирая на последствия, крутанул штурвал, повышающий давление в магистралях. Гул волной прокатился по котельной. Он начинался у котлов и по трубам уходил вверх. Ирокезов младший, раздевшись до набедренной повязки и сложив одежду в мешок с изображением осьминога, осмотрел баки с мазутом.

    Испоганить мазут Вулкан не догадался, а может быть, он и вовсе собирался продать его кому-нибудь на сторону, так что в баках все было в порядке.

     — Тут мазуту, папенька, на три года запасено.

     Ирокезов старший ничего на это не ответил, так как сидел в топке и очищал её от нагара.

     — Редкая сволочь, этот Вулкан, — сообщил он сыну, высунувшись из топки. — Это ж надо так оборудование испоганить...

     — Он же подёнщик — попытался оправдать его Ирокезов младший, довольный качеством и количеством мазута. Пропитанной керосином тряпкой он протер форсунку.

     — Поганщик! — Сурово поправил его отец, зажигая резервный агрегат.

     Через несколько часов в городе наступило потепление.

     — Слава Ирокезовым! — кричал восхищенный народ. Сам император прослезился и объявил амнистию обмороженным преступникам. В море стремительно таяли льды. Ледокольные триремы, освобожденные ото льдов, распустив паруса, шли к городу. Навстречу им неслись игрушечные кораблики, что запустили в появившееся ручьи пролетарские дети.

    А Ирокезовы ничего этого не видели. Они это время спали, утомлённые тяжёлой работой, но жизнь не стояла на месте. На свежих проталинах выставлялись столы, и резалась брынза.

    В топках шумело пламя. Мелодично гудел в трубах перегретый пар, убаюкивая Великих Сантехников Ирокезовых.

    Проснулись они от сквозняка.

    Ветер врывался в открытую дверь, поскрипывая створкой и перекатывая между осколков дешевых амфор колбасную кожуру, оставленную друзьями Вулкана. За дверью, около самого порога лежал и сам Главный Сантехник города Помпеи Вулкан. Силы оставили его, едва он переполз через порог, а около котлов толпились неприятности, их было много. Одни бегали друг за другом, другие задумчиво смотрели в огонь, положив голову на лапы. Самые агрессивные и дурно пахнущие, откручивали гайки с котельного оборудования.

    Ирокезов старший на минуту опешил, но едва взглянул на манометр, обрел свою обычную живость. Стрелки стояли далеко за красной чертой. Подхватив одной рукой сына, а другой Вулкана он захлопнул ногой дверь и выскочил из котельной. Громадными скачками, подруливая ногой, как хвостом он бросился прочь от Везувия. Из жерла вулкана валил густой дым, в котором без труда угадывались сполохи пламени. Земля зашаталась под ногами, изношенное оборудование не выдерживало нагрузки. Прилетевшая неизвестно откуда вулканическая бомба ударила Вулкана по ноге и проснувшись сантехник заорал от боли. Ирокезов младший под этот крик соскочил с отцовской руки и спросил на бегу.

     — Куда бежим, папенька? Кочуем, однако?

     За Ирокезова старшего ответил Везувий. Взрыв, раздавшийся за их спиной, был такой силы, что содрогнулись вся Азия, Африка и Латинская Америка.

     Так погибли Помпеи, а Вулкан охромел на одну ногу..

Двенадцатая история.

    Ирокезовы бродили по Египту без всякой цели, навещая знакомых, добывая себе пропитание честным трудом — расчищая каналы и колодцы. Однажды после тяжелого дневного перехода Ирокезовы сидя в пальмовой роще, кушали финики. Жара стояла страшная. Нил в то лето пересох в некоторых местах так, что местным жителям по приказу фараона приходилось выходить на принудительные работы по выкапыванию из ила крокодилов, приготовившихся к летней спячке. Дно рек было местами похоже на асфальтовую дорогу и если б не люди, участь священных животных была бы плачевной.

     — Фараон-то дурак, — сказал Ирокезов старший. Человеком он был прямым и говорил все, что приходило в голову..

     — Дурак, — согласился Ирокезов младший, который походил на своего отца как два финика с одной пальмы походят друг на друга.

     — Я уже не говорю о первом фараоновом министре, — продолжил папаша, поудобнее примащиваясь под деревом.

     — А я не буду говорить о втором, — отозвался сынок. — Не вооруженным глазом видно, что тот не умнее первого...

    Как видно из этого разговора полное согласие царило в семье Ирокезовых.

    Где-то над ними, скрытая листьями запела птица.

     — Что-то супу хочется, — мечтательно сказал Ирокезов младший, сразу потеряв интерес к политике. Скудный обед, состоявший из фиников и кувшина воды, не восстановил сил, а только напомнил, что где-то в недрах живота у него имеется такая полезная штука как желудок.

    Мысль о супе пришлась по вкусу и Ирокезову старшему. Он даже почмокал губами.

     — Так свари, — посоветовал он сыну. — Суп, его ведь варить требуется... Займи вон кастрюлю у феллахов и свари.

    Шагах в ста от рощи, прямо на их глазах, египтяне выкапывали крокодилов из оросительного канала. Крокодилы своего счастья не понимали и всячески упирались. Кто-то даже пытался кусаться.

     — Кастрюлю я, положим, займу вон у того горбатого, — предположил Ирокезов младший, — а вот одолжат ли мне курицу? Почему-то мне кажется, что нет...

     — Курицу не одолжат. — Согласился папаша. — Красть нужно.

    Ирокезов старший зашевелил бровями, однако красть не пошел. Только зевнул страшно. Вынув изо рта финиковую косточку, он сжал ее пальцами. Кость выскользнула и со свистом ушла вверх. Мгновение спустя трель над их головами оборвалась, и к их ногам упала птичья тушка с отстреленной головой.

     — Неплохо сработано, папенька, — сказал Ирокезов младший, но отец его уже не слышал. Повернувшись на бок, он задремал праведным послеобеденным сном. Он и не заметил, чего ненароком натворил.

     Идти за кастрюлей Ирокезову младшему расхотелось. Птичка казалась довольно упитанной, и он решил, что жаркое из такой упитанной тушки может вполне заменить супчик.

    Не давая мысли остыть, он быстренько развел костер и, насадив птичку на вертел, сунул ее в пламя.

    Огонь облизывал тушку, как кошка котенка.

    Чтобы не закапать траву вокруг костра голодной слюной, Ирокезов младший, подхватив кувшин и ушел по воду, насвистывая что-то бравурное.

    Когда он вернулся, все занимались своими делами. Папаша спал. Костер горел. Пламя трудилось над птицей, однако ни одно перо на тушке не то что не сгорело, но даже не опалилось.

    Впору было бы удивиться, но Ирокезов младший не удивился.

    В своей жизни он видел вещи и куда как более удивительные, поэтому он только подбросил дров в огонь. Огонь дохнул дымом, а когда дым рассеялся, то в состоянии птицы не было видно никаких ощутимых перемен.

    Ирокезов младший пнул отца ногой.

     — Проснись, папенька, тут феномен наблюдается...

    Ирокезов старший продрал глаза и, поглядев в костер, сказал.

     — Ты, сынок, не валяй дурака. Знаешь ли ты, что лежит у тебя в костре?

    Ирокезов младший не ответил. Повторять звонкое слово «феномен» он не счел нужным.

     — Еще никому не удавалось сжечь птицу феникс. Ты уж лучше курицу укради...

    Сын с интересом смотрел в костер. Ирокезов старший, посчитав, что выполнил отцовский долг, повернулся на другой бок и снова задремал. Он не услышал самонадеянных слов сына.

     — А я сумею!

    Он наломал дров и шагах в семидесяти от дремлющего папаши развел новый костер. Даже не костер, а пожарище.

    Посреди кострища он установил каменный столб и положил на него подстреленную птицу. Столб сперва окутался дымом, а потом скрылся за стеной огня... Огонь зашумел, охватывая куски деревьев.

    Дым, поднявшийся над пожарищем, привлек множество любопытных.

    Прилетела стая летающих тарелок, местные феллахи прислали делегацию во главе с духовным лицом и сборщиком налогов, да еще приперлись какие-то купцы на верблюдах. Первые — покружив немного, повисли, помигивая разноцветными огоньками, у вторых Ирокезов в предвкушении сытного мясного ужина занял немого соли и душистого табаку, третьих просто прогнал.

    Костер горел на славу. Ревело пламя, гром гремел — изредка в костре, перегорев, обрушивались стволы деревьев, однако сквозь дрожание горячего воздуха было видно, что птица как лежала, так и лежит.

    Нездоровый азарт охватил Ирокезова младшего. Быстро заключив пари со сборщиком налогов, он подбросил в костер дров. Пламя взвилось с новой силой, но подлая птица и не думала поджариваться.

    «Что за мерзкая тварь» — подумал Ирокезов младший. — «Это не птица, это насекомое какое-то...»

    И пошел ломать последнее дерево...

    Роща была им безвозвратно погублена. Оставшееся дерево неизвестной породы, за которым и направился Ирокезов младший, прикрывало сенью своих листьев Ирокезова старшего. Осторожно, чтобы не разбудить любимого отца он сломал его и швырнул в огонь.

    Зеленые листья начали корчиться как живые и сворачиваться в сухие черно-корчневые трубочки. По покрытой серебристой сеткой коре, пузырясь пополз сок, превращаясь в дым и пар.

     — Шайтан! — взвизгнула особа духовного звания, которая куда лучше Ирокезова младшего разбиралась в породах деревьев. — Бегите, подданные фараона!!!

    Из костра повал густой рыжий дым, расползаясь вверху огромной кляксой.

    Увы! Дерево оказалось отравленным.

    Все побежали, и только летающие тарелки, плохо еще понимавшие по-египетски, остались висеть в воздухе. Дым поднимался вверх густой стеной, казавшейся со стороны ровной и упругой. Едва он достиг первых тарелок, как те, закачались, словно парасхиты, обпившиеся просяного пива, и начали падать на землю...

    Двое из этой стаи упали в сотне шагов от Ирокезова старшего, а три других, немного отлетев в сторону, упали на ближайшие города.

    Так погибли Содом и Гоморра...

Двадцатая история.

    Солнце вставало какое-то пасмурное, занавешенное тучами, как кисель пенками. Его свет скупо, словно кому-то там наверху жалко стало солнечных лучей, чтоб выжечь сырость из воздуха, касался влажной земли.

     Ирокезов старший тоскливо смотрел вслед утиной стае. Птицы с гоготом неслись над болотом, пропадая в плотном тумане, что скрывал противоположный берег. Близился конец лета. Пернатые собирались большими стаями и улетали на юг, к теплу. Им на смену спешили заморозки.

     — Вроде холода скоро? — спросил Ирокезов младший у тоскующего по ушедшему лету отца.

     — Да сынок, — уныло, голосом полным осенней тоски, ответил Ирокезов старший. — Сначала, конечно дожди ...

     — Дожди — вода, льющаяся из мест, где её быть не должно, — пояснил ручной попугай Гдыня.

     — Нам, пожалуй, тоже кочевать время?

     Попугай засмеялся голосом местного богатыря, к которому Ирокезовы ходили бороться, чтобы не потерять форму, а также пить пиво и вспорхнул на берёзу к знакомым воробьям.

     — Кочевать — у подруг ночевать, — проорал Гдыня, под одобрительное чириканье. Разноцветный пришелец пришелся по вкусу местным воробьям и те охотно приняли его в стаю.

     — Кыш, гаденыш, — голосом слабым, но с оттенком одобрения, прикрикнул на него Ирокезов старший, а младшенький швырнул головешку. Попугай слетел с дерева.

     — Курс Амстердам! — скомандовал он воробьям, и, обращаясь к людям, добавил: «Берлин подо мною, один в вышине....».

    В ответ на наглую попугайскую выходку, Ирокезовы только погрозили кулаками своему любимцу.

    Покувыркавшись в воздухе, птица села на плечо Ирокезову младшему:

     — Дай пожрать, гадёнышу!

    Попугай ласково потёрся хохолком о щёку сынка. Тот отломил ему кусок хлебного мякиша и сунул в зубы.

     — Права птица, права! — удовлетворённо оказал сын отцу. — Пора в Амстердам кочевать.

     Ирокезов младший вспомнил добрую Амстердамскую баню, и по его телу забегали приятные мурашки.

     — Кочевать, дело не хитрое, — Ирокезов старший взглянул на небо, затянутое серыми тучами — Двигатель-то как?

     — А что ему сделается? Работает, небось.

     Двигатель они законсервировали, как только прилетели. Его, а также мешок пороху, Ирокезов лично затолкал в громадную муравьиную кучу.

     — Ты погляди, может его муравьи засидели?

     — Фу, папа, — оказал Ирокезов младший, — вечно ты с пошлостями.

    Ирокезов старший добродушно захохотал. Он любил иногда вгонять сына в краску. По мнению папаши, это сохраняло тому хороший цвет лица.

    Прогнав муравьев из муравейника, Ирокезовы откопали мешок пороха и двигатель.

    На самом деле там был не один, а целых два двигателя, но Ирокезов старший считал (и не без оснований), что в сцепке они работали экономичнее, что открывало определенные перспективы. Поэтому он взял с собой не два бочонка пороха и семь бочонков вина, как рассчитывал, а один бочонок пороха и девять бочонков анжуйского.

     — Как новый! — констатировал Ирокезов младший. Вместо ответа Ирокезов старший тряхнул конструкцию. Из двигателя посыпалась труха и муравьиные яйца. Муравьи подхватывали их, и, не давая разбиться, относили в сторону.

     — Это сверху, как новый. А внутри может и воронье гнездо оказаться.

     — Вороны, папаша, — веско сказал сын, — в муравейниках не живут.

     — Жить не живут, а в гости ходят. Иногда — возразил Ирокезов старший.

     — Дурак ты, папа — притворно огорчился Ирокезов младший. На это Ирокезов старший, оторвавшись от обследования двигателя, ответил:

     — А ты, между прочим, плоть от плоти моей.

    Тут Ирокезов младший огорчился уже не притворно, потому что по законам генетики выходило, что и он дурак тоже. Не желая обсуждать такую деликатную тему, он предложил.

     — Оставим это папенька. Ты аппарат лучше осмотри.

     Ирокезов старший вытряс из двигателя весь мусор, который пожелал оттуда выпасть и засыпал в воронку пригоршню пороху. Сын смотрел на него и на языке его висели слова предостережения.

     — Отошёл бы ты сынок. Я на второй передаче в высь взмою.

     Гдыня прекратил склёвывать муравьев и опять взлетел на берёзу. Оттуда он закричал пожарной сиреной. Мотор, рявкнув, поднял Ирокезова в воздух. Медленно, с большим достоинством, Ирокезов облетел поляну, полавировал среди берёз.

    Попугай догнал его и начал кружить вокруг.

    Ирокезов младший, понаблюдав немного, стал загонять муравьев обратно. Муравьи возвращались о большой неохотой. Пришлось ради ускорения процесса вылить в муравейник кувшин медовухи. Только после этого Ирокезов младший взглянул вверх, посмотреть как там отец.

    А Ирокезов старший тем временем покорял небо. Он уже превратился в точку и легко уходя в затянутое облаками небо. Через несколько минут он вернулся. Вынув из-за пазухи задремавшего в тепле Гдыню, оказал:

     — Лететь можно, только вот ветер....

     Разомлевший в тепле Гдыня добавил от себя:

     — «Ветер, ветер на всем Божьем свете».

    Ирокезова младшего эти подробности не интересовали. Его интересовал двигатель.

     — Двигатель-то как?

    Ирокезов старший показал сыну большой палец — «Во!».

     — А ты говоришь воронье гнездо. Видать, батюшка, не твой я сын.

     — Со своей роднёй позже разберешься. Собрал бы лучше вещи.

     Вещи собрали быстро, связав их в один огромный узел, и уложили в сетку, сплетённую из лыка. Кое-что из вещей везти назад не следовало бы (Ну скажите, кому в Амстердаме нужны пустые бочонки?) и Ирокезов младший разминаясь и играючи бросал их в метавшегося впереди Гдыню.

    Негодующе качая головой Ирокезов старший пристегнул сетку к двигателю.

     — Влезай сынок, время трогаться.

     Ирокезов младший влез в сетку. За ним влетел попугай.

     — Трогай папаша, только уже без виражей, да и за галками не гоняйся.

     — Бога ради, — добавил Гдыня. Ирокезов старший, поправлявший ремни, посмотрел на попугая.

     — Что-то попугай у нас стал излишне религиозен последнее время. К радхонитам наверное летал?

     — Погоняй папаша, — нетерпеливо напутствовал сын — С Гдыней я разберусь.

    Ирокезов старший дёрнул за рычаг и поднялся в воздух. Вслед за ним поднялась и привязанная сеть, в которой сидел сын, и лежали вещи.

    Поляна внизу становилась все меньше. Волны тумана сжимали её и наконец совсем скрыли от глаз. Теперь под ними расстилался лес. Лес без конца и без края.

    Набрав высоту, он взял курс на Амстердам.

    Внизу проплывали леса, реки, редкие деревушки. Люди выходили из домов посмотреть на знамение.

     — Глядите-ка, — говорили они. — Ирокезовы домой полетели. Видать осень скоро ...

    Четыре часа полёт продолжался вполне нормально. Ирокезов старший успешно боролся с обледенением и встречным ветром. Обходя дождевые тучи, они едва-едва спаслись от грозы, в которой чуть было не погиб Гдыня, неосторожно высунувший голову из сетки.

    Полёт уже подходил к середине, как двигатель качал барахлить. Время на починку не было. Ирокезов старший стукнул себя по спине. Мотор, словно прокалившись, заработал сперва с удвоенной, а потом с утроенной и даже учетверенной силой. Перекрывая шум ветра, Ирокезов старший крикнул Ирокезову младшему.

     — Видать, ты все же мой сын...

     — А? — проорал не понявший хода папашиных мыслей Ирокезов младший.

     — Движок в разнос пошёл.

     Спустившаяся ночь укрыла арену воздушной драмы.

    Через 28 часов Ирокезовы были чёрт знает где. Неизвестно на каком расстоянии от Амстердама. Порох в мешке кончился и им пришлось садиться в каком-то лесу. Сразу после приземления сон сморил путешественников. Проспав ещё 16 часов. Ирокезов старший проснулся в отличном расположении духа. Ирокезова младшего рядом не было.

     — Эй, сынок! Не выяснил ли ты где мы и далеко ли до Амстердама? — зычно крикнул он в сырую темноту обступавшего со всех сторон леса.

     — Нет ещё, — донеслось из кустов, сквозь шуршание бумаги.

     — А чего ты там делаешь?

    Ирокезов младший вышел из кустов, неся в руке стебель какого-то растения.

     — Маис кушаю, папенька.

     — Маис?

    Молния сверкнула в мозгу Ирокезова старшего.

     — Знаешь ли сынок где мы? Это же ...

    Так, задолго до Колумба и викингов, европейцами была открыта Америка.

Двадцать шестая история.

    Что Парис был красавцем, придумали позже.

    В действительности дело было иначе — он был одноногим.

    Только это и спасло его от мобилизации во время Второй Пунической войны.

    Крепкие мужики, запасшись кто чем, пошли громить Карфаген, а Парис остался в родном городе. Деваться ему было некуда, и чтобы гипесексуальный юноша не злоупотреблял вином и одинокими женщинами, папаша, служивший там вроде как старостой, пристроил сына на почту.

    Выдали Парису старый велосипед, оставшийся еще от 6-ой экспедиции с Фомальгаута и начал он развозить новости. Сразу надо оговориться, что грамотность не входила в число достоинств жителей Трои, и поэтому работы у него было немного. Чаще всего Парис из-за этого сидя на почте, просматривал открытки пришедшие транзитом. Именно здесь Судьба и приготовила ему сюрприз.

    Однажды на почту пришла письмо для Ирокезовых. Парис оседлал машину и погнал на окраину, где жили герои.

    Ирокезовы на войну не пошли.

    Объяснялось это просто: все кругом знали, что если взять их в долю, то дело кончиться слишком быстро. Бывали уже случаи. Воины-то толком не получалось, а происходило простое избиение противника, да и, что неприятнее всего, своим тоже доставалось.

    До заветной двери Парис добрался быстро — почтовый велосипед имел преимущество даже перед колесницами сенаторов.

    Ирокезовы, сидя на гранитной завалинке, занимались мирным делом — ремонтировали пороховые двигатели — исконное свое средство передвижения. Кругом лежали части диковинных механизмов, воняло пороховой гарью.

     — Здорово, Ирокезовы! — приветствовал их Парис. — Бог в помощь!

     — Бога нет! — мрачно отозвался Ирокезов младший. Мрачность его была вызвана вчерашним проигрышем на скачках. Он лизал ободранный палец и волком смотрел на почтальона. — Чего надо, одноногий?

     — Тут вам депеша.

    Парис разорвал конверт и остолбенел. С фотографии на него глядела женщина изумительной, ошеломляющей красоты. Золотые волосы, голубые глаза... Ног видно не было, но они подразумевались.

    Ирокезов — старший, видя замешательство Париса грубо выдернул из его рук открытку, чем вернул юношу к жизни.

     — Кто это? — Спросил ошеломленный Парис. Ирокезов, углубившись в чтение открытки, ответил:

     — Тутанхамон XII . Сволочь бородатая. Бомж посмертный... — он повернулся к сыну. — Опять пирамиду строить просит.

    Несколько мгновений Ирокезов младший соображал, а потом надулся словно клещ.

     — Опять в кредит? Да за кого он нас держит? За финикийцев?

    Папаша не ответил.

     — Не поедем, папенька! Его дед нам еще за прошлое должен! За деда с отцом еще не рассчитался, а тоже помереть как порядочный норовит.

     Прочитав открытку, Ирокезов перевернул ее и без любопытства стал рассматривать картинку, словно она могла помочь в принятии решения.

     — Елена, жена царя Менелая. А? Парис? Хороша баба?

    Парис в ответ только икнул.

     — Хошь женю?

     Не смотря на потрясение, разума Парис не утратил. Как разговаривать с Ирокезовым, чтоб добиться желаемого он знал,

     — Слабо тебе...

    Ирокезов, рассчитывавший услышать «Да» и посмеяться над убогим, стремительно повернулся к почтальону и побурев от негодования переспросил:

     — Мне? Слабо?

    Судя по тону, которым были произнесены эти слова, за ними должна была последовать прежесточайшая трепка, однако обошлось. Опережая действия Ирокезова старшего, Парис печально кивнул не свою ногу. Ирокезов враз остыл.

     — Черт с ними, с ногами! Знаешь, что у мужика самое главное?

    Покраснев, Парис кивнул.

     — Покажи! — Потребовал Ирокезов младший.

    Парис показал. Ирокезов старший глянул краем глаза и остался доволен.

     — Так вот с тем, что у тебя есть, я из тебя греческого героя сделаю! В книги попадешь, в газеты! На. Дарю.

     Ирокезов старший сунул ему в руку открытку с Еленой.

     — Через два часа отъезжаем. Иди, соберись.

     Через два часа из ворот Трои выехали трое.

    Парис мчался на казенном велосипеде, а Ирокезовы крутили педали самодельного тандема. Заглушая свист ветра Ирокезов старший то и дело орал что-то вырывавшемуся вперед Парису, но до того долежали только обрывки фраз:

     — Я Менелая давно... Сволочь.... Добром не отдаст... Красть будем... Как два пальца....

    Ирокезов младший в разговоре участия не принимал. Сидя позади папаши, он манкируя прямыми обязанностями играл не лютне запрещенный к распеванию романс «Любовь гладиатора».

    Царь Менелай жил в маленьком городишке из сострадания к которому, история не сохранила его названия. Ирокезовы и Парис прибыли туда только под утро. Оставив своих спутников у одного из знакомых, Ирокезов старший пошел побродить по городу и разнюхать что тут и как. Вернулся он быстро и с озабоченным видом.

     — Успели вовремя. У тебя оказывается есть соперник.

     — Ноги! Сколько у него ног? — спросил Парис мерявший всех одной меркой и заплакал, не дожидаясь ответа.

     — Дались тебе его ноги... — Поморщился Ирокезов старший.

     — Что за конкурент? — поинтересовался Ирокезов младший.

     — Черт его знает. Какой-то датский принц.

     — А-а-а-а, — протянул сын. — А нам он ничего плохого не делал?

    Ирокезов старший пожал плечами.

     — Ну, значит, не успел еще, — успокоил свою совесть Ирокезов младший. Они немного помолчали.

     — Странные у них тут нравы, — удивился вдруг неожиданно пришедшему озарению Ирокезов младший. — Женщина замужем, а у нее столько поклонников...

     — Азия... — меланхолично откликнулся Ирокезов старший. — Чего ж ты хочешь?

    Парис упал духом. Принц, да еще с обеими ногами? Такого барьера ему не перепрыгнуть.

    Увидя, что дух Париса упал ниже плинтуса, Ирокезов старший пришел в себя.

     — Не робей, одноногий. Как обещал, так и сделаю.

     Красть Елену решено было ночью....

    Подойдя к дворцу, налетчики столкнулись нос к носу с призраком.

     — Никак туман? — спросил Ирокезов младший.

     — Я призрак, — с достоинством ответило приведение.

     — Чей же? — поинтересовался вежливый Парис.

     — Я тень его отца, — отрекомендовался фантом.

     — Будешь под руки лезть — перекрещу, — пообещал Ирокезов старший, заопасавшийся, что призрак начнет вредить. Призраков он не опасался, а вот вредителей...

     — Я посмотреть пришел, — робко возразил призрак.

     — Без сопливых обойдемся? — спросил Ирокезов у сына не сводя взгляда с привидения. Подумав, тот кивнул.

     — Обойдемся.

     — Видишь — обойдемся... А подглядывать будешь — все одно перекрещу!

    Ирокезов начал злиться.

     — Тьфу на вас, — обиделся призрак. — Мне самому их отношения вот где.

    Он чиркнул ладонью по горлу.

     — Это меняет дело, — пошел на попятную Ирокезов старший. Одним взглядом оценив возможности нового помощника, он дал ему задание напугать стражу.

     — Пугать до смерти. В плен не брать!

     — А потом?

     — А потом — суп с котом, — туманно ответил Ирокезов. — Что ж мне тебе все секреты открыть?

    Врал он, конечно, хитрил... Честно говоря что будет потом он и сам не знал. Призрак угукнул, и взлетев, поплыл к караульному помещению. Через секунду там раздался крик ужаса, и все стихло.

     — Готово, — призрак призывно замахал рукой из чердачного окна.

     — Молодец папаша, — восхитился Парис. — Экая диковина. Без рук, без ног, а ворота отворяет.

     Ворота и в самом деле были распахнуты настежь. Похитители быстро пробрались к покоям царицы, сея на своем пути хаос и разрушение. Но около дверей спальни их остановил свирепый окрик.

     — Стой! Бросай оружие! — крикнул старый и злобный самурай Го, чудом уцелевший после взрыва на Фудзияме.

    Рядом с ним стоял молодой Тю-Мень, внучатый племяник того самого Тю-Меня, который погиб при разрушении Фудзиямы. Тю-Мень со значительной скоростью демонстрировал приемы карате и борьбы борицу.

     — Эй, Го, — сказал Ирокезов старший. — Зачем ты связался с этим дураком?

    Го в ответ тонко оскалился:

     — Да. Он не умен, но ашиваза его хороша!

     В эту секунду из-за закрытой двери появилась тень отца соперника и оглушительно свистнула в ухо старого самурая. Го сказал «ох» и упал, выронив отлично заточенную катану. Воспользовавшись его замешательством, Парис и Ирокезов старший проникли в спальню, выломав дверь кулаком.

    Елена мирно спала и тихонько храпела во сне.

    Распалившийся Парис попытался полезть к ней с поцелуями, но Ирокезов остановил его.

     — Ты куда это, шкодник? Ты женись сначала!

    Зажатый мощной рукой Ирокезова старшего почтальон колыхался в воздухе, не достигая ногами изукрашенного мозаикой пола.

     — Ну как? Брать будешь? Завернуть?

    Парис почувствовав, что желанный час близок закивал и начал сноровисто скатывать суженную в одеяло. Взвалив узел на плечи, проворно ринулся к двери...

     Через минуту они уже нажимали на педали, стремительно уносясь навстречу новому витку истории.

    Два дня спустя разгневанный Менелай осадил Трою.

    Так началась долгая Троянская война.

Двадцать девятая история.

    Ирокезовы отлично знали пределы своих сил, и не стесняясь применяли их где попало. Иногда это шло на пользу окружающим, иногда во вред.

    Последнее, конечно, случалось гораздо чаще, ибо интересы Ирокезовых редко совпадали с интересами человечества. При своём поистине сказочном могуществе Ирокезовы вполне могли стать чьими-нибудь королями, царями, императорами, но это не прельщало ни отца, ни сына. Когда-то давним давно Ирокезов старший, по доброму улыбаясь мудрецам так ответил депутации индийских мудрецов тщетно уговаривавших Ирокезовых взять власть в свои руки и облагодетельствовать человечество вечным миром.

     — А на хрена это все?

    Мудрецы действительно были умными людьми, и поэтому разговор быстро закончился.

    Объяснялось это просто. Как человек действия Ирокезов старший не любил однообразия и тем более не любил однообразия безделья, а став чьим-нибудь повелителем он неминуемо стал бы бездельником.

    Конечно, были минуты безделья и у Ирокезовых — отдых нужен даже всесильным. Желая отдохнуть, Ирокезовы отправлялись обычно в какой-нибудь приморский городок, где веселились до тех пор, пока тяга к перемене мест не бросала их по миру.

    Но, даже оставаясь на отдыхе, Ирокезовы совершали деяния, влияющие на ход мировой истории.

    В то знаменитое лето 490 года до нашей эры Ирокезовы отдыхали на побережье моря, в селении, неподалеку от греческого городка Марафона.

    Дни отдыха были похожи один на другой как щенки одного помета. Почти весь день герои проводили на берегу, поглощая солнечные лучи и йод. Загар хорошо приставал к северным телам Ирокезовых и поэтому к исходу третьей недели они загорели так, что совершенно сливались цветом с рыжим песком.

    Жизнь текла сквозь них легко и стремительно , но однажды утром Ирокезова старшего разбудил топот ног и лязг металла. Под окнами шло войско. Мрачные бородатые греки шли к морю, на Марафонскую равнину. Злой спросонья, с мутными глазами, Ирокезов старший высунулся из окна.

     — Что, другого места не нашли? Топаете тут... Спать не даете...

    Он нашел взглядом командира, закованного в панцирь и нещадно сверкавшего на солнце, сказал:

     — Эй ты, дерьмо в жестянке, уйди пока рога не обломал.

    Войска быстро свернули на параллельную улицу.

    Ирокезов старший закрыл окно, лег на правый бок, зажмурил глаза, но уснуть уже не смог. Сон пропал, словно гоплиты унесли его на кончиках пик. Поворочавшись в постели Ирокезов растолкал сына.

     — Сынок, тут нынче войско прошло. Не слыхал куда?

    Не выспавшийся сын помотал головой.

     — Папенька! — укоризненное сказал он — Ты же знаешь, ежели я проснусь, то уж не усну, хоть стреляй в меня из огнемета. А?

    Ирокезов старший смущенно почесал ухо.

     — Ну, извини. Всю жизнь не проспишь. Все одно когда-нибудь просыпаться придется.

    День было решено провести по старому распорядку. Через полчаса, с привычным грузом за плечами, они вышли из города, направляясь на пляж. Этот пляж Ирокезовы облюбовали давно. Каждый день из трех прошедших недель они приходили сюда, неся за плечами амфору с вином и корзину еды. Это был и завтрак, и обед, и ужин. День проходил незаметно в воспоминаниях из богатой происшествиями жизни, в поучениях Ирокезова старшего и насмешках над ними Ирокезова младшего.

    Мягко говоря, пляж этот был малолюден, а если называть вещи своими именами, то человек на нем был такой же редкостью, как и счастливый понедельник. Однако в этот раз, поднявшись на дюны, они увидели два стоящих враг против врага войска.

    Персы против греков.

    Между ними была полоса песка, свободная от людей, своего рода демилитаризованная зона, шириной метров 300, по краям которой переступая с ноги на ногу стояло несколько тысяч человек.

    Оживленно обсуждая вооружение и шансы сторон на победу, Ирокезовы прошли между войсками на свое обычное место. Их конечно сразу узнали. В недрах персидской армии возникло замешательство. Греки, желая внушить персам, что Ирокезовы пришли на берег не просто так, а с коварным умыслом, загремели доспехами, приветствуя могучих героев, но Ирокезов младший погрозил им кулаком и шум стих.

    Это приободрило персов, начавших уже, было эвакуировать ставку шахиншаха.

    Видя безразличие Ирокезовых, персы стали строиться для атаки. Наши герои едва успели расположиться, то есть закопать амфору в песок и растянуть тент над головами, как войска за их спиною сошлись. Некоторое время Ирокезовы смотрели на побоище, но солнце и голод брали свое — они сперва искупались, а затем вылезли на берег загорать. Растянувшись на горячем песке с закрытыми глазами они слушали шум битвы, время от времени обмениваясь мыслями о превосходстве колющего оружия перед рубящим.

    Собственно исход битвы был предрешен. Персов было много. Слишком много. Много больше, чем греков и перевес в битве постепенно склонялся на их сторону. Грекам было понятно, что спасти их может только одно. Необходимо было лишить персов командования и тогда многочисленное войско станет неуправляемой толпой, и чем больше эта толпа, тем сложнее будет ей управлять.

    Пока шла битва, Ирокезовы еще разок окунулись в море, но потом солнце разморило их, и они начали задремывать. В тридцати шагах от них, вокруг растянутого тента лилась кровь, но героев никто не беспокоил.

    Видя это, шахиншах перенес свою ставку поближе к месту отдыха героев. Увидев это Мильтидат, командующий греческими войсками, вызвал к себе Виктора Фидипиида.

     — Слушай, Виктор. Возьми с собой тридцать человек и постарайся свернуть голову шахиншаху. Только очень постарайся. Хорошо?

    Ситуацию Виктор понимал не хуже Мильтидата. Грекам нужно было совершить маленькое чудо. Огонь боевого безумия зажегся в глазах Фидипиида. Протяжно крикнув команду, он, не разбирая дороги, бросился на персов. Глаза его были устремлены на шатер шахиншаха. Кратчайшим путем, словно выпущенная из лука стрела, он полетел вперед, не заметив, что этот путь пролегает как раз через ногу Ирокезова старшого, цветом своего загара совершенно слившего с песком.

    Крик Ирокезова на секунду заглушил шум побоища. Битва остановилась. Ирокезов старший стоял на одной ноге, потирая другую с изумлением смотрел на грека, пригвожденного ужасом к песку.

     — Ты кто такой? — тоном, не обещавшим ничего хорошего, спросил его Ирокезов младший поднимаясь с земли. — Кто тебя послал?

    Поняв, что за этим последует, Фидипиид не стал ждать олашения приговора, прочитанного в глазах и бросился в толпу, стараясь скрыться среди людей. Страх его, однако, был так велик, что все перепутав, он бросился в толпу персидских воинов. Ирокезов старший совсем по собачьи зарычал и бросился следом. Персы бросились в рассыпную. Войско обуяла паника. Фидипиид, охваченный страхом, бегал в рядах персидской армии, привлекая собой, как громоотвод молнию, Ирокезова старшего, а тот безжалостный, как угольный комбайн в забое, бегал за греком оставляя за собой широкие как просека, свободные от всего живого полосы песка. Увидев это, греки воспрянули духом и бросились на врагов.

     — Дави их братцы! — кричал Мильтидат. — Дави! Выдавливай! Так дави, чтоб назад не вылезли!

    Он махал мечом с такой скоростью, что временами, словно боевой вертолет, поднимался над Марафонской равниной.

    Персы дрогнули, побежали, но Ирокезов не обращал внимания на поток людей, сквозь который пробивался. Сея смерть на своем пути, он гнался за увертливым греком. Поняв, что в толпе ему не спрятаться тот бросился в город.

    Воин бежал с изумительной скоростью.

     Ирокезов старший даже полюбовался легкостью его бега. Против всех уставных требований он бросил копье и щит и бежал налегке. Оглохший от грохота битвы Ирокезов бежал следом, взывая к нему:

     — Как твое имя, мерзавец? Как тебя зовут?!!

    Грек бежал быстро, но все же не быстрее звука. Рев Ирокезова настигал его, и тогда он оборачивался и жалобно кричал в ответ:

     — Виктор я, Виктор...

    Но Ирокезов старший не слышал, продолжая орать:

     — Ну, попадись ты мне, собака! Как же тебя зовут?

     В ответ грек сбросил панцирь и удвоил скорость.

    Как не старался Ирокезов, расстояние между ним и греком не сокращалось. В конце третьего десятка километров Ирокезов впервые подумав о греке с уважением. Решив испытать ловкость своего соперника, он подхватил с земли камень, и швырнул в бегуна. Камень поднял впереди беглеца тучу пыли. И из нее вновь донесся полный ужаса голос:

     — Виктор я, Виктор!!!

    Ничего другого бедняга кричать уже не мог. Уворачиваясь от брошенных мощной рукой Ирокезова камней он сложным противоторпедным зигзагом бежал по равнине к городу...

    Остановившись на холме, с доброй улыбкой Ирокезов старший смотрел ему вслед. Выкрикивая свое имя, грек вбежал в город. Пробежав по безлюдным улицам, он поспешил затеряться в толпе на площади. С криком: «Виктор я — «он добежал до неё и упал замертво. Сердце героя не выдержало нагрузки. Толпа горожан окружила тело героя. Люди в недоумении переглядывались, отыскивая объяснения случившемуся.

     — Он кричал ВИКТОРИЯ! — провозгласил кто — то из сенаторов. — Победа! Радуйтесь, жители Марафона! Персы разбиты! Мы победили!

Тридцать пятая история.

    Молнии резали темноту тяжёлыми и сырыми ломтями. Вспышки на мгновенье освещали поле, но темнота всей тяжестью наваливалась на трещины в своём теле и охлопывала их со страшным грохотом, после каждого громового удара земля вздрагивала как в ознобе и сжималась в ожидании новой молнии.

    Шёл дождь. Ирокезовы пережидали непогоду в случайно подвернувшейся пещере. Сквозь сетку дождя видно было, как ручейки дождевой воды скатывались по глине вниз, где собирались в мутные потоки и неслись дальше, чтоб слиться с какой-нибудь рекой..

     — Погода то — неясным голосом сказал Ирокезов старший.

     — Стихия... — согласился сын.

    Разговор о погоде, безусловно, не интересовал ни того, ни другого, однако обо всём остальном было переговорено в дороге. Путь был дальним. За полгода, пренебрегая всеми техническими новшествами, они прошли от Оловянных островов до Египта.

    Торопливость не была свойственна Ирокезовым, поэтому шли не торопясь, отдыхая, где хотелось, останавливаясь там, где природа являла перед их глазами приятные картины единства воды, земли и неба. Дел у них не было. Слегка ошалев от безделья, они ждали, что вот-вот где-нибудь вспыхнет очередная война или мор, или голод и тогда всё встанет на свои места. Их снова позовут и снова начнутся кровавые безобразия. Однако время шло и ничего подобного не происходило. Страна отдыхала. Долгожданный мир снизошёл на землю...

     Ирокезов младший, отведя глаза от проёма, глянул на мешки, сложенные у дальней стены. В мешках хранилась провизия, купленная перед последним, самым большим переходом.

     — Может, поедим а, папаша?

    Его грызла та же тоска, что и отца.

     — Отчего не поесть? — согласился Ирокезов старший. Сказано — сделано. Они развязали мешки и, повернувшись спиной к проёму, начали трапезничать. Не успели они набить свои желудки и наполовину, как перед входом послышался шум, и четверо странников появились перед Ирокезовыми.

     — Ой, — сказал первый странник, — извините, мы нечаянно.

     — Ничего, ничего, — сказал Ирокезов младший, — мы вам рады ...

    Он действительно обрадовался. Гости могли оказаться разговорчивыми и много чего рассказать.

    «А если возгордятся и ничего не скажут, то я им морды побью — какое — никакое, а развлечение ...» — подумал сын героя и сам герой.

    Ирокезовы разложили перед гостями продукты и разыграли секстет на мешках с едой.

    Непогода загнала в гости к Ирокезовым странников, каких было не мало и в греческой и египетской земле. Утолив первые муки голода, люди откинулись назад и, давая отдохнуть зубам, пустили в работу языки. По праву хозяев вопросы задавали Ирокезовы

     — Что же потянуло вас в путь, почтенные, в такую-то погоду?

     Самый старший из путников вытер руки о бороду, и, закатив глаза, ответил:

     — Любопытство. Невинное любопытство.

     Ирокезов старший поднял бровь над правым глазом. Эти два старичка и мальчишка вполне могли оказаться дальней тевтонской разведкой. С такими нужно было держать ухо востро. Спину бы у мальчишки посмотреть, да руки у стариков пощупать... Ну, да ничего, успеется...

    Он тряхнул головой, сбрасывая наваждение подозрительности.

     — Мы идем, — продолжил старец, — в славный город Александрию на праздник.

     — Что же это за праздник?

    Путники оживились.

     — Вы не знаете о празднике? Его дает сенатор Порцион в честь девятой годовщины победы над Карфагеном. В город прибывают танцовщики, фокусники и атлеты. И мы оказались в числе приглашенных.

     — Чем же знамениты вы, уважаемые незнакомцы?

    Странники напыжились и самый младший, ходивший верно в учениках, ответил.

     — Мы — величайшие маги Вселенной. А особенно среди нас велик Визуарий.

    Он указал пальцем на того самого разговорчивого старика. Старик благосклонно кивнул.

     — Величие мое беспредельно ...

     В тепле и сухости он и впрямь чувствовал себя всемогущим. Ирокезовы тонко улыбнулись. Тщеславный старик развеселил их.

     — Мы благодарим случай, приведший вас в наше убежище — немного напыщенно сказал Ирокезов — младший.

    Своим тоном он скрывал усмешку — всемогущий маг не смог справиться с непогодой. Мгновение подумав он решил. Что старик мог по глупости своей просто не понять намека и добавил уже совсем откровенно, открытым текстом.

     — Мы также сожалеем, что случай этот, оказался связанным с проливным дождём, доставившим величайшему магу столько неудобств ...

    Ирокезов старший оценил сыновнюю язвительность и неприлично громко хмыкнул.

     — Вы считаете, что я должен был прекратить дождь? — проницательно заметил Визуарий — но зачем же вмешиваться в волю Богов?

     — Воля Богов священна — согласился Ирокезов младший, хотя в Бога не верил.

    Мальчишка, не сдержавшись, хихикнул. У этого в голове еще бродили трезвые мысли. Визуарий грозно посмотрел на него. Тогда хихикнул и Ирокезов младший.

     — Я тебя сейчас в жабу обращу — пообещал Визуарий мальчишке. Но, наверное, передумал и вместо этого ударил его. Тот ойкнул, заскулил.

     — Ах ты ... маленьких обижать? — разъярился Ирокезов младший. Не то, чтоб он как-то особенно любил маленьких мальчиков. Скорее наоборот — он любил больших женщин, но такая наглость...

    Он вскочил на ноги с самыми дурными намерениями.

    Костер снизу высветил его фигуру. Ах, как хорош он был! Ирокезов старший даже залюбовался сыном. Тот поднял руки, и могучие пласты мышц прокатились под упругой кожей. Его сухожилия — предмет зависти персидских лучников — вздулись, придавая мощному телу строгие геометрические формы. Пифагор, однажды сказал папаше, что торс его сына по идеальности формы даст сто очков вперед любой трапеции. И Ирокезову старшему, не смотря на присущую ему скромность, пришлось согласиться с мудрецом.

    Незваные гости бросились к выходу ...

    Ночная погоня была долгой. Ирокезов бегал как ветер, но догнать странников сумел только в городе — страх окрылил их ноги. Он долго преследовал их по кривым Александрийским улицам, пока не упал, зацепившись на бегу за угол административного здания ...

    Так была разрушена Александрийская библиотека.

Сорок вторая история.

    Эту былину сочинил Ирокезов — младший, описав в ней обстоятельства встречи его и папаши с человеком, впоследствии названном Ильей Муромцем.

    Но тут, мне кажется, мы сталкиваемся со случаем искажения исторической правды. Ибо хорошо известно, что до написания былины сам же Ирокезов младший рассказывал об этом иначе. По его словам питье, которое они дали жителю села Карачарова получилось вследствие спора, произошедшего между папашей и сыном о том, будет — ли смертельной для нормального человека смесь всех алкогольных напитков, которые повстречаются им на пути из столицы Поднебесной империи до Амстердама. Составление смеси шло на основе двух кувшинов, подаренного Ирокезову — старшему императором Подебесной и прокисшего по дороге вина, а так же остатков турецкого чая.

    Как раз при входе в Карачарово отец с сыном в очередной раз передрались между собой и кувшин треснул, чтобы не выбрасывать накопленное, всегда обладавший научным мышлением Ирокезов младший, дал хлебнуть этой смеси первому, кого они встретили.

    Чем окончился смелый эксперимент, мы все знаем.

    «...У окна сижу тридцать третий год

    И не вижу я света белого

    За окном народ свои жилы рвет

    Ох устал сидеть очень зело я...

    Что зима с снежком, что весна с дождем

    Нету силы мне рукой двинути,

    Рукой двинути, раззудить плечо,

    Выйти во поле с Катериною.

    Я сижу в тоске, взгляд в окно вперев.

    Солнце в зареве поднимается...

    Под моим окном враг в разгул вошел

    От тоски мое сердце мается.

    Вот ужо идут странник с путником

    Все идут, поют песни скорбные.

    В песнях их вой да плач стоит,

    Колокольный звон, пламя — зарево...»

    Подозвал их Илья громким голосом

    «Эй вы странники горемычные,

    Сказ скажите, что поете вы,

    Что в земле родной деется..»

    Подошел один, губу выпятив

    На восток срыгнул, перекрестился

    «Что ж ты здесь сидишь, сила русская?

    Ведь тебе давно пора бой держать?»

    И второй завыл тонким голосом

    Поводырь всплакнув подошел к окну.

    « Хан Мамай пришел. Русь огнем горит!

    Ворог уж почти в Ново — Городе!»

    Застонал Илья от обиды злой

    «Сила есть в руках — ноги мертвые!

    Русь бы грудью я защитил своей

    Коли Бог бы дал силы в ноженьки!

    Ох в душе моей дюже муторно!

    Удавиться что ль? Иль чего хлебнуть?»

    «Не печалься, брат, есть у нас зельё

    Выпей ковш — другой — враз поправишься!»

    «А чего терять? Ну давай сюда.

    Выпью жбан — другой, чай полегчает!»

    Поднесли ему и хлебнул Илья

    И глаза на лоб сами вылезли...

    «Что ж ты дал, подлец? Аль убить хотел?

    Не убьешь меня, я ведь жизнь люблю!»

    Злоба лютая овладела им.

    Со скамьи вскочил...

     В изумлении сел.

    «Ай, спасибо вам, старцы добрые

    Чую силу в себе небывалую

    Дайте мне совет, что мне делать

    Как врага сего извести с Руси.»

    Опустил глаза богатырь Илья

    Стал ответу он ждать ото странников

    Как почтенный сын от родителей

    Волю их Илья выслушал....

    Оседлал Илья ворона — коня

    Коня русского, богатырского

    Крепко обнял он родну матушку

    Положил в мешок бычий окорок.

    Катю он лобзнул в губы алые

    Подхватил копье, мечик востренький

    Он отбил поклон Карачарову,

    Помахал рукой родной матушке...

    Ветер засвистал, пыль столбом пошла

    А народ кругом закричал «Ура!»

    Шапки вверх взвились, воздух застонал,

    А Илья в тот час на коне скакал.

    Час Илья скакал или два скакал

    Не узнать теперь не изведати.

    Как стегнул коня, так из глаз пропал,

    Только пыль столбом завивается.

    С непривычки — то занемог Илья

    Жжет в груди ему, глаз навыкате,

    Глаз на выкате, в животе грешно

    И вот — вот оттель что — то выпадет...

    Соскочил Илья с ворона — коня

    И в кусты тотчас резво бросился

    Облегчение думал там найти,

    Ну а там уж враг в ряды строился.

    «Смерть за Русь приму!» — закричал Илья

    И врагов стал бить с одного плеча.

    Тех кого достал — насмерть порешил,

    Остальных врагов — в бегство обратил.

    Как узрел Илья, что рассеян враг

    Он бочком, бочком сразу и в овраг

    Там сидел, кряхтел, пот утер со лба

    И не думал он что грядет беда.

    У беды у той имя есть свое

    Имя есть. Оно — «Соловей — бандит»

    «Соловей — бандит» — негодяй , злодей.

    Много он, подлец, погубил людей.

    Вот уж встал Илья, застегнул портки,

    Кончил думу думати, подпоясался.

    « — Вот уж жизнь пошла — все кругом враги!

    Ну уж надо жить, коли вляпался...»

Сорок пятая история.

    Из всех видов разбоя, Ирокезовы больше всего не любили разбой на воде.

    На суше еще туда-сюда. Там у жертвы оставались хоть какие-то шансы убежать и спасти свою жизнь, когда её имущество переходило в чужие руки, но вода отнимала у неё и эту последнюю возможность. Именно по этому Ирокезовы сразу согласились помочь жителям Крита, страдающих от набегов Санторинских пиратов паши Аль Мукейна.

    Делегация жителей была не многочисленна, и подарки, что страдальцы привезли собой, не имели большой художественной ценности, но Ирокезовы не минуты не колеблясь, взялись помочь обиженным и вылетели на место. Кроме естественного желания помочь хорошим людям их подогревала затаённая обида. Год назад этот Аль Мукейн приказал высечь на одинокой скале две громадные буквы — И и Д, покрытые золотом, они привлекали всеобщее внимание. Слух о них разнесся по всему миру — мудрецы всех стран решали, что же хотел сказать этим Аль Мукейн? В Афинах и Милете мудрецы рвали друг другу бороды, взыскуя к истине, но ответа не находили, а сам паша хранил высокомерное молчание.

    Ирокезовы лично для себя расшифровали это как недооценку пашой их умственных способностей. Такой вывод сулил неприятности всякому, а уж человеку, занимающемуся морским разбоем и вовсе обещал тьму неприятностей.

    Прибыв на Крит, Ирокезовы спешно развернули военные действия. В течение 15 — дневного патрулирования над прибрежными водами они уничтожили 37 кораблей паши Аль Мукейна, а потом лихим налетом на Санторин (налет сопровождался бомбардировкой) стерли гнездо пиратов с лица земли.

    Сам паша был четвертован.

    Расправившись с врагами, Ирокезовы четыре дня отдыхали на острове, внимая восторгам Критской делегации и производя опись попавших в их руки сокровищ. В числе прочих редкостей им достался ковер — самолет. Старый, вытертый, похожий больше на шкуру давно вымершего животного, он не внушал доверия Ирокезовым, привыкшим к надежному виду пороховых двигателей.

    Впервые увидя его, Ирокезов младший спросил отца;

     — Что это за дрянь, папенька?

     Ирокезов старший прочитав папирус, приложенный к ковру, и объяснил;

     — Средство передвижения. Видишь крылышки по бокам?

    Ирокезов младший по молодости лет думал, что естественным можно считать только полет на пороховом двигателе, да птичий, и то с некоторыми оговорками.

     — Какое это средство? Это, пожалуй, насмешка над естеством!

     Чтоб побороть сомнения сына Ирокезов старший там же, в подвале устроил показательный полет — благо все инструкции были на знакомом о детства этрусском языке.

    Повинуясь командам, ковер довольно резво носился по тесному помещению, уставленному сундуками, возя на себе обоих Ирокезовых. Вылетев из подвала, они более пристально рассмотрели его. Он действительно оказался не делом рук этрусских ткачей и волшебников, а шкурой крылатой лошади некогда в изобилии водившейся на Пелопоннесе. Весь следующий день они приводили его в порядок — чинили, латали, чистили. На всякий случай Ирокезов — младший даже начистил его снизу сапожным кремом. Как не велико было желание испытать ковер в длительном атмосферном полете, осторожность взяла верх. Приведенный в порядок экспанат словно помолодел. Ирокезову старшему показалось даже, что в некоторых, ранее лысых местах выросла новая шерсть, а в том, что вся шерсть стада как — то по особенному блестеть сходились оба представителя семьи Ирокезовых. В этом они видели доброе предзнаменование.

    Отправив восвояси Критскую делегацию, Ирокезовы взяв с собой корзину сушеных фиников, поднялись в воздух.

    Ковер взмыл вверх, словно мог радоваться голубизне и чистоте средиземноморского неба. Большими кругами он ходил над островом, и вместе с солнечным светом на каменистую землю Санторина летела душевная песня Ирокезовых. Ковер двигался ощутимо медленнее порохового двигателя, но в глазах Ирокезовых это не было недостатком. Зато его не трясло, да и полет был абсолютно бесшумен.

     — Эдак и к врагу подобраться можно? — спросил сын у отца, перебирая в уме открывающиеся перд ними перспективы.

     — Ты сперва сопли подбери, — дружески посоветовал сыну Ирокезов старший. — Подбери, подбери, а то ковер запачкаешь.

    Твердой рукой он отправил ковер прочь от острова. Отлетев миль на 30, они зависли над водой, нежась в прохладном ветерке, скользившем по поверхности воды.

     — Костерок бы развести, — мечтательно сказал Ирокезов младший, оглядывая морское безлюдье.

     — Дурак ты. Костер... И так жарко, — ответил потеющий отец.

     — Да нет, рыбки бы нажарили, разъяснил сын свою странную мысль.

     — Рыбки ему... Вон финики жри.

    Искупавшись, семейство вылезло на ковер обсыхать. Еще немного они поблаженствовали в струях прохладного воздуха, но ветер постепенно стих. На ковер навалилась жара.

    Подняв ковер повыше, Ирокезов младший скомандовал: «Вперед!» и резво рассекая воздух, ковер понесся на юг, но Ирокезову младшему до этого уже не было никакого дела — обдуваемый ветром он уснул безмятежным сном праведника.

    Проснулись они от ощущения холода и сырости. Вокруг ковра ничего не было видно. Пространство, казалось, было наполнено киселем.

     — Кажись, приплыли, батя?

     — Приплыли, сынок, — пробурчало из тумана. — Вылезай. Царствие Небесное.

    Ирокезов старший подвигал руками, пытаясь хоть что-нибудь узнать о внешнем мире. Кроме сырости в пальцы ничего не попало.

     — Похоже, в облако попали?

     — Похоже...

    Ирокезов старший, досадуя на сына спустил ковер вниз. Внизу, в пяти иди шести милях под ними, расстилалась земля, похожая на географическую карту В лучах заходящего солнца были хорошо видны хорошо знакомые извивы Нила и опытный глаз Ирокезова старшего сразу распознал, что под ними Египет.

    Это его озадачило, ведь заснул-то он над морем.

    Они спускались вниз, и земля обретала рельефность. Постепенно появились дороги, дома, оазисы с мелкими озерами. Прямо под ними клубилось облако пыли. Спустившись пониже, они услышали грохот сражения.

     — Дерутся, папенька, определенно дерутся. Давай пониже.

    Ирокезовы повисли в сотне метров над землей и сквозь пыль наблюдали за побоищем.

    Кто с кем дрался, для них не имело решительно никакого значения. Возможно, что внизу как раз сейчас решалась судьба какой-то цивилизации, что — то обращалось в прах, или что-то вставало из праха, но людям, пережившим рождение и гибель чуть не десятка цивилизаций, было наплевать на гибель еще одной.

    Или на ее рождение.

    Видя, что отец увлекся, сын шепотом начал спускать ковер все ниже и ниже. Побоище шло с переменным успехом и продолжалось бы еще долго, но случайность повернула его ход в сторону совершенно непредвиденную. Случайная стрела, пущенная без всякого умысла, попала в ковер — самолет. Он не смог заржать от боли — головы у него не было, но боль пробудила резвость. Ковер прыгнул в сторону, превысив при этом раза в три скорость звука. Он просто выпрыгнул из-под Ирокезовых. И сделал это так стремительно, что им пришлось пролететь оставшиеся метры самостоятельно. Но что такое несколько метров для Ирокезовых? А для всех остальных судьба повернулась своей худшей стороной. Ковер перешел звуковой барьер, и воздушный бич смел все живое в радиусе мили. Когда пыль рассеялась, Ирокезовы увидели тысяч пять неподвижных тел в полном вооружении.

     — «Рать побитая лежит», — процитировал Ирокезов младший какого-то классика. Эти строки вполне соответствовали его лирическому настроению.

     — Вроде как ничья? — поинтересовался Ирокезов старший мнением сына. Он был циником, и картина нимало не взволновала его. Больше всего его сейчас волновала мысль о ковре. Залетев в такую даль, ему не хотелось возвращаться домой пешком через весь Ближний Восток. Взобравшись на холм, они огляделись. Как всегда самое интересное оказалось у них за спиной.

     — Смотри, папенька!

    Ирокезов старший обернулся, но вместо ожидаемого ковра увидел большой оазис. Вокруг озера кучками стояли пальмы, закрывая собой великолепный дворец белого камня.

    Не рассчитывая на гостеприимство, они пошли к нему, желая раздобыть себе комфорт и ужин хотя бы и силой.

    К счастью для стражи её перед воротами не оказалось. Двор то же был пуст. Неся на лице недоумение, Ирокезовы вошли во дворец. Подумав, что стражники перепились и спят, Ирокезов младший решил избить начальника стражи за плохое несение караульной службы, но справедливому суду не суждено было состояться. Во втором зале они наткнулись на старика, бормотавшего что-то по персидски. Увидев Ирокезовых, он бросился, было бежать, но был схвачен Ирокезовым младшим.

     — Слушай, старик, это Египет? — на всякий случай спросил Ирокезов старший, будто Нила, пальм и оазисов было недостаточно для того, чтоб убедиться в этом самому

    Старик зарыдал в голос:

     — Приходит конец великому Египту!

    Ответ Ирокезова старшего не устроил. Даже обидел, можно сказать.

     — Если не станешь отвечать на вопросы, то твой конец настанет несколько раньше.

    Вид Ирокезовых внушал сразу два чувства — страх и уважение, поэтому старик быстро собрался с мыслями.

     — Египет, уважаемые. Именно Египет.

     — А кто тут хозяин?

     — Фараон.

    Ирокезовы расселись на богатом диване с чувством близким к полному умиротворению. Хозяина у дворца можно сказать не было — без сомнения Фараон лежал сейчас на песке, став жертвой резвости ковра — самолета. Напитков и еды во дворце тоже хватало — иначе какой же это дворец? А всякие неожиданности, например со стороны стражи.... Ирокезов младший встрепенулся, понадеявшись, что не пропала еще возможность подраться и навести порядок среди местной стражи

     — Послушай, старик, неужели ты тут один? Без охраны? Ведь война кругом, а на войне чуть что и все. Разнесут фараоново имущество.

     Старик немного попричитал. Из присутствующих он был тут единственным, кому исход битвы еще внушал какие-то опасения.

     — Фараон увел её с собой в последний и решительный бой, оставив нас без защиты...

     — Кого это «нас»? — лениво поинтересовался Ирокезов младший. Поняв, что до начальника стражи ему уже не добраться он охладел к идее мести.

     — Как это кого? — возмутился старец. — Нас! Меня, мудреца Сефрона и свой гарем!

    Лучше бы он этого не говорил!

     — Гарем? — у Ирокезовых так заблестели глаза, что старик попятился, закрывая спиной двери.

    Понимая беспокойство старика, и удивляясь его проницательности, Ирокезов старший прищурив глаз оказал:

     — Ты, отец, за фараона своего не бойся, ибо душа его....

    Он посмотрел вверх, словно надеялся увидеть там фараонову душу, но вместо неё увидел на потолке изумительной красоты фреску — «Отряд амазонок в финской бане». Он крякнул и опустил глаза.

     — А нас уважай. Мы — Ирокезовы!

    Старик упал на пол, раздавленный выпавшим на его долю счастьем. Отец нахмурился. Будучи человеком сдержанным не любил он в других таких бурных проявлений чувств.

     — Вставай, вставай. Я тебе не Фараон. Я таких штук не люблю.

     Но старик упорно лежал на полу. Чувство восхищения прижимало его к земле.

     — Назначаю тебя....

    Ирокезов старший постучал пальцами по столешнице. Старик был вроде бы неплохой и обижать его мелкой должностью не хотелось.

     — Назначаю тебя Сексуально-уполномоченным.

    Он значительно поднял палец.

     — Подготовь-ка сегодня ночь разврата.... Сколько вдов от Фараона осталось?

     — 506, высочайший!

     — Очень хорошо, — одобрил его Ирокезов старший. — Люблю четные цифры.

    Он повернулся к сыну, ожидая встретить в его взгляде понимание, но ошибся. Ирокезова младшего это устраивало не вполне.

     — Эх, папенька, что ж кота-то в мешке брать? Посмотреть бы надо!

    Ирокезов старший, задрав голову, посмотрел на потолок. Амазонки все парились.

     — Посмотреть? Здравая мысль... Это можно.

     Обернувшись к старику, приказал:

     — Устрой-ка ты нам, братец, парад!

    Старик хотел, было горестно взвыть, но вовремя вспомнил перед кем лежит. Тихонько постанывая, он отполз за дверь, а уж там, взвыв во весь голос, побежал исполнять приказание.

     — Хороший старик.

     — Д — а — а — а. И, главное, как обрадовался!

    Ирокезовы спустились вниз, на первый этаж дворца. Накопленный опыт пребывания при дворах различных владык безошибочно вывел их к кухне.

    Большая сводчатая зала благоухала запахами душистого перца и корицы. Сглотнув набежавшую в рот слюну, изрядно проголодавшийся сын воскликнул:

     — Розарий!

    Стоявший за его спиной отец пробурчал что-то о сосисочных кустах с колбасными бутонами, но без особого раздражения — к фараоновому обеду у них имелся зверский аппетит.

    Они шли по залу, смахивая крышки с котлов и упиваясь запахами. Египетская кухня радовала разнообразием блюд. Были тут и паштеты и з печени крокодила и фламинго, запеченными в пресном тесте и маринованный лотос и финики вареные в меду и свиные окорока, и... И чего там еще только не было! Оглядываясь по сторонам, они прикидывали с чего бы начать, и неизменно с чего-нибудь начали бы, если б в голову Ирокезова старшего не явилась неожиданная мысль, прервавшая так и не начавший гастрономический разврат.

     — Стоп, сынок. Всем этим мы завтра займемся.

     Ирокезов младший вопросительно посмотрел на отца.

     — Забыл разве какое дело у нас?

    Сын оскаблился.

     — Еда делу не помеха.

    Папаша назидательно потряс в воздухе кривым пальцем.

     — Не всякая еда и не всякому делу... Диету блюсти надо!

    Сразив сына загадочным словом, он пошел назад, не сомневаясь, что сын последует его примеру. Он шел туда, где на крюках болтались копченые свиные туши.

     — Сало, сметана, яйца, немного просяного пива.... — перечислил он. — Только в этом случае, — он поднял палец. — Только! Они запомнят нас надолго....

    Разбив в кувшин с пивом три десятка яиц, отец хлебнул, поморщился и передал кувшин сыну.

    Пока тот опорожнял его, Ирокезов старший, сорвав с крюка тушу начал пластать её ножом. Из-под него толстыми ломтями валилась розовая ветчина, летели куски сала.

    Уложив ветчину на пшеничную лепешку, Ирокезов старший зажмурив глаза вонзил зубы в свиную мякоть. На лице отца было написано такое удовольствие, что Ирокезов младший сам счастливо засмеялся:

     — Живем, батя!

    Отец осмотрительно поправил его.

     — Жить, сынок, начнем вечером!

    Через час, когда Ирокезовы заедали съеденное густой сметаной, сверху робко спустился старик.

     — Светлейшие, ваша воля исполнена!

    Подталкивая в спину сексуально уполномоченного, Ирокезовы поднялись в верхнюю залу. Перед их глазами разливалось море женской красоты: одетые в шелка и бархат, украшенные драгоценными камнями, пахнущие как сотня парфюмерных лавок, вдоль стен стояли жены Фараона. Первое впечатление от увиденного, высказал Ирокезов старший:

     — Честно скажу, я о фараонах много плохого думал... А у них, оказывается губа-то — не дура...

    Они обошли строй женщин и пожираемые сотнями восторженных глаз остановились в центре зала. Хотя Ирокезовых было весьма трудно смутить, но в эти минуты они испытывали именно это чувство. Оба думали об одном и том же — как им управиться с полутысячей женщин? Из затруднения их вывел сексуально уполномоченный. Он подал знак, и драпировка на одной из стен стала расходиться в стороны. За красочными полотнищами Ирокезовы увидели продолжение зала. Вдоль всех стен стояли деревянные конструкции, прикрытые богатыми покрывалами.

     — Эротические качели Фараона! — провозгласил старик. Ирокезовы подошли поближе. Качели были построены со знанием дела и любовно украшена затейливой резьбой. Сложные рычаги, толстые медные пружины и несколько двояковыпуклых линз создавали впечатление мощи Египетской науки и техники.

     — Глазу приятно, — отметил Ирокезов старший, освобождаясь от одежды. Сын его ничего не сказал. Повернувшись он увидел, как женщины с волнующим душу и тело смехом рассаживались на качелях. С тихим шорохом там падал шелк, словно бабочки упархивали и скрывались в полутьме кружевные накидки...

    Видя изобилие восхитительной женственности, ничем не прикрытые тела первых красавиц Египта и окрестностей Ирокезов младший только мычал от страсти. Он наливался кровью, становясь, все больше и больше похожим на носорога.

    Женщин было настолько много, а красота их так притягательна, что он застыл в нерешительности — с кого начать? Краем глаза он увидел, что отец шагнул вперед. Тот все решил сам. Ощутив под руками ласковость кожи, он подумал:

     — «Ах!»

    Но мысль эта была мимолетна, она пропала, едва возникнув. С другого конца зала до него донеслись полные любовной истомы стоны женщин, над которыми трудился его сын, вкладывая в любовь весь энтузиазм молодого, диетически накормленного тела.

    Ирокезов старший выдохнул воздух, и все кругом завертелось...

     Так были зачаты 300 спартанцев.

Сорок восьмая история.

    При всех своих отличиях от обычного человека Ирокезов младший в одном походил на всех представителей рода человеческого — он хотел казаться лучше, чем был на самом деле. Не заботясь о своей красоте и интеллекте он пренебрегал уловками человеческого разума, приукрашивавшего тело драгоценностями, а ум — почерпнутыми из книг мудростями.

    Но когда речь заходила о силе и могуществе, Ирокезов младший прилагал все усилия, чтоб окружающие считали его всемогущим. Более всего он хотел бы походить на какое-нибудь стихийное бедствие. По молодости лет герой пробовал подражать урагану: в раздражении сильно сопел, шумно рыгал, изображая гром, но хотя это и пугало окружающих до содрогания большого удовлетворения не получал. Ему хватало ума понимать, что все это — дешевая подделка.

    Однако, однажды Судьба забросила его в Новый Свет, где он и понял, что только тут он может найти то, что безуспешно искал в Евразии. Едва он увидел первого курящего индейца, то понял, что проблема уже решена. Научившись курить, он без всякого напряжения становился родственником любой огнедышащей горе и свойственником землетрясениям и оползням.

    Так, держа трубку в зубах, с мешком табачной рассады за плечами он появился в Греции.

    Ирокезов старший, надо сказать, неодобрительно отнесся к увлечению сына.

     — Кушай морковь, — говорил он ему, — и это сделает тебя мощным, как еще не известное науке животное!

    Но сын не слушал отца и продолжал смолить трубку за трубкой, наводя ужас на окружающих...

    В то замечательное время Ирокезовы избрали своей резиденцией прекрасный Греческий город Эфес. Хотя их присутствие и приносило некоторое беспокойство жителям (это случалось, когда у Ирокезова — старшего начинался запой и он, в пьяном виде, обуреваемый всевозможными пороками, стремился к осквернению храмов), они все же терпимо относились к Ирокезовым. Их присутствие в городе давало полную гарантию от каких — либо неприятностей со стороны неприятелей. Уверенность в этом была настолько велика, что жители города своими руками разрушили городские стены и построили из этого материала храм Артемиды, ставший одним из Чудес Света. Правда и тут Ирокезов старший вмешался в дела строительства. Первоначально жители города хотели строить храм Весты, где все жрицы должны были быть сплошь девственницами, но Ирокезов старший воспротивился:

     — Это все до первого запоя, — пояснил он. — Потом перестраивать придется. О вашей же репутации забочусь!

    Храм получился на славу!

    Со всех сторон потекли к нему паломники, желавшие увидеть одно из чудес света — это наверняка и Великих Ирокезовых — это если повезет. Все было бы хорошо, если б не здоровье Ирокезова младшего. Отец стал замечать, что сын его желтеет, а по ночам его душит сухой кашель.

     — Брось курить, — говорил отец сыну, — а то пожелтеешь как китайский мандарин, или того хуже — как померанец...

     — А — а — а, — беспечно махал рукой сын и выходил во двор, где его ждали приятели.

    Не смотря на тяжелый характер Ирокезова младшего, среди городской молодежи у него было много приятелей. Называя вещи своими именами нужно сказать, что Ирокезов младший был кумиром золотой молодежи. Трудно сказать чего было больше в чувствах его друзей — искреннего почтения, любви или страха, но герой в этом и не старался разобраться. Главное — ему было весело, а все остальное было не существенно. Любое чувство принималось им как должное.

    Во дворе его ждали сыновья начальника городской стражи, Силькидорха, Кальций и Натрий, знаменитый городской банщик Сарпевул и жрец нового храма Герострат.

     После отеческого внушения настроение у Ирокезова младшего было пасмурным. Он хмуро оглядел друзей, недружелюбно осведомился:

     — Месяц у нас какой нынче?

     — Месяца пока не видно, — сказал младший из Силькидорхов, Кальций.

     — Дурак!

     — Сентябрь! — вспомнил Герострат.

     — А день какой?

     — Пятница.

     — Ладно. Будем мой день рождения отмечать. Эй ты, недомерок... — Ирокезов младший посмотрел на Кальция. — Ну-ка беги за подарками. И сестру не забудь.

    Сарпевул сам, без напоминания, побежал в баню и вернулся, катя перед собой бочку пива.

     — Сколько же тебе сегодня стукнет — то?

    Все еще мрачный, Ирокезов сказал:

     — За такие вопросы я тебе сейчас сам так дам...

     — Охота тебе еще меня бить, — схитрил Сарпевул, — еще аппетит потеряешь. Ты б пивком развлекся.

    Через полчаса, когда рабы накрыли столы, появился Кальций. Он тащил позолоченные доспехи своего отца.

     — Поздравляем с днем рождения, — жалобно сказал он. — Желаем счастья в личной жизни.

     — И в личной жизни, значит, то же? — поинтересовался Ирокезов младший. Он встал с места и несколько раз обошел вокруг Кальция.

     — Ты, метр с кепкой, ты почему сестру не привел? А?

    Кальций побледнел, чувствуя неизбежность расплаты.

     — Отец, — забормотал он. — Отец, понимаешь, её замуж выдал, как водиться... Ты уж...

    Ирокезов младший еще походил вокруг Кальция и переспросил для верности.

     — Выдал, значит, сестру — то? Вы-ы-ыдал! У — у — у — у предатель!

    Он развел руками, но бить младшего Силькидорха не стал, только плюнул тому на штаны.

    Не веря в такую удачу — за дружбу с Ирокезовым младшим часто приходилось расплачиваться своими боками — Кальций поднял голову и увидел садящихся за стол гостей.

    Все ели и пили, но чувствовалось, что праздник не задался. Душой любого сборища всегда был Ирокезов — младший, а как раз сегодня он не был расположен к веселью, да и вся эта кутерьма с днем рождения была им затеяна не веселья ради, а чтоб разогнать тоску навеянную папашиными словами.

    После каждой перемены Ирокезов младший ворчал:

     — Мандарин, померанец....

    И топил темное чувство тоски большими глотками черного Баварского пива.

    Видя сумрачность своего кумира, поначалу и гости вели себя сдержанно, однако, изобилие пива и доброго кипрского вина сделало свое дело. Сперва Кальций, а затем и Натрий набравшись вина сверх меры завели песню, восхваляющую мужские и воинские доблести юбиляра. Кончиться это могло либо смехом, либо кровью. Сарпевул пристально следил за Ирокезовым, рассчитывая при первых же признаках недовольства броситься за Ирокезрвым старшим. Ведь кто — то должен будет унять избиение и водворить мир под оливами? Сам Сарпевул это сделать не рисковал. Он считал, что его голова чертовски симпатична и самое подходящее место для неё — у него на плечах. Как раз посредине.

    Он ждал ужаса, однако ничего страшного не произошло, ибо неожиданное не бывает страшным.

    Ирокезов младший смотрел на братьев сперва неодобрительно, но затем взгляд его смягчился. Их пьяные ужимки напомнили ему семейку орангутангов с Суматры — лет 150 назад они были там с папашей, вместе с экспедицией Сндбада — морехода. Потом он улыбнулся и стал хохотать.

    Сарпевул вздохнул с облегчением — пронесло, но судьба распорядилась иначе. Смех Ирокезова внезапно перешел в кашель. Он кашлял и кашлял. Крупные капли пота выступили у него на лбу, глаза начали вылезать из орбит. Рывком он опрокинул стол. Гости бросились врассыпную. Разом протрезвевшие братья Силькидорхи бросились за папашей. Ирокезов старший выскочил во двор в нижнем белье — братья подняли его из постели.

    Кашель сгибал сына пополам. Запрокинув его голову назад, отец влил в сына чашу критского и снял приступ. Подняв сына на руки он вошел в дом, а через минуту во двор вылетели все курительные принадлежности — три трубки и пол мешка табака. Из дома донесся рев Ирокезова старшего:

     — Еще одна трубка табаку, и если ты не помрешь от неё сам, я своими руками отправлю тебя в преисподнюю...

    Отец шутить не любил. Присутствие на семейной сцене в планы гостей не входило, и они поспешили уйти. Герострат, шедший последним, воровато оглядевшись, ухватил узелок с табаком и исчез в темноте.

    Через несколько минут он вошел в храм. Герострат был молод, и мысли его были полны тщеславия. Понимая, что никогда ему не сравниться со своим кумиром он надеялся, что станет ближе к нему, если переймет кое — какие его привычки.

    Теперь случай давал ему в руки уникальную возможность. Набив трубку, Герострат поджег табак и сделал первую затяжку.

    Курильщики знают, что такое первая затяжка...

    Приступ кашля свалил молодого жреца на пол. В глазах поплыли колонны храма, тело судорожно прыгало по коврам, пытаясь унять кашель. В первую же секунду Герострат выпустил трубку из рук и горящие угли покатились на ковер. Когда, наконец, он прокашлялся и открыл глаза, слезящиеся от дыма, зал был охвачен пламенем — горели ковры и стены.

    В страхе от содеянного, Герострат выскочил из него, как раз в руки храмовой стражи.

     — Я хотел славы. Я хотел быть как он.. — кричал он деловито вязавшим у руки стражникам, но они не требовали объяснений. Им было не до того. Нужно было спасать храм.

    Так был сожжен храм Артемиды в Эфесе....

Пятьдесят четвертая история.

    В который уж раз, Ирокезовы, оставив за спиной уют кривых Амстердамских улочек, ушли в НЕВЕДОМОЕ.

    Туманным утром в мае 1828 года они без особого шума отплыли на поиски приключений.

    На этом настоял Ирокезов младший. Его папенька тоже был не прочь еще раз испытать судьбу на прочность, но он настаивал на сухопутном пути.

    Ирокезов-же младший желал путешествовать только морем.

     — Ты подумай, папенька! — убеждал он упрямившегося отца. — Ну пойдем мы пешие. Так ведь, сколько уже хожено-перехожено! Нового все одно ничего не увидим — пыль, трава, ну домов сотню-другую... А вода ..

    Тут он жмурился, словно сытый кот.

     — Вода, это ведь совсем другое дело.

    Ирокезов старший, переполненный жизненным опытом и тайными знаниями, отвечал на это:

     — Характер твой, сынок, за последние триста лет сильно испортился. Что ни слово — все поперек отцовского.. Ну скажи мне, чем же вода лучше? Хлябь ведь, не твердь.

     — Я тебя, папенька отлично понимаю, — перебивал его сын. — Ты ведь воду с тех пор не любишь, как во время крещения Руси чуть в Днепре не утонул. Но не всегда же тонуть. Чего воды бояться? Там прохладно, и, что самое главное, полная неизвестности впереди.

    Он зажмурился, представляя как все будет, и живописал.

     — Поставим парус, и куда ветром занесет, туда и прибудем... Ты знаешь, какие наслаждения на море можно испытать?

    Отец вопросительно поднял бровь.

     — Неземные!

    Ирокезов старший шевелил бровями с таким видом, словно у него было что сказать, только он оставит свои возражения до другого раза.

     — Вот вы, папенька, завсегда ворчать начинаете, как куда идти соберемся — «Да нечего там делать, да в гробу я это все видал, Все уже видано — перевидано». А тут так не скажешь — кто знает, куда нас волной да ветром занесет?

    Он запнулся и добавил для убедительности.

     — Роза ветров, понимаешь ли...

    Капля долбит камень. Ирокезов младший нудил, нудил и в конце концов папаша сдался. Махнув рукой на сына, он сказал только.

     — Твое упрямство, сынок, уже было причиной некоторых несчастий, и, без всякого сомнения, станет причиной еще очень многих. Говорят, что со временем люди умнеют. Тебя это, видимо не касается. Тебе нужна хорошая взбучка.

    Ирокезов младший для видимости согласился и спустя три дня утренний бриз потащил семейную лодку из Амстердамской гавани в любезное его сердцу «неведомое»

    Верный своему фатализму Ирокезов младший закутался в одеяло и уснул. Ирокезов-же старший сел на корму дышать свежим воздухом. Скрипела мачта, хлопал парус, ветер посвистывал в щелях между бочек с солониной.. Баркас несся вперед, рассеивая справа и слева от себя тучи брызг.

    Некоторое время Ирокезов старший, покачиваясь как китайский болванчик, наблюдал, как скрываются за горизонтом шпиль ратуши и мачты кораблей, стоящи в гавани Амстердама, а когда город и мачты скрылись за горизонтом он, достав зрительную трубу, начал разглядывать горизонт.

    Горизонт был пуст, как дыра.

    Пуст так же, как был пуст в тот день, когда Господь отделил твердь от хляби и задумался что же делать дальше...

    Ирокезову стало грустно.

     — Отчего же это мне так тягостно? — начал вслух размышлять Ирокезов папа. — Отчего это у меня такое нездоровое томление на душе?

    Несколько минут он размышлял над причинами обуявшей его тоски, но ничего не придумал и совсем расстроился.

    Сын спал.

    Можно было бы, конечно разбудить его и подраться, но подумал он отложил этот вариант «на потом». Более интересной он признал мысль о рыбной ловле.

    Вскрыв бочонок с солониной он насадил кусок мяса на хороший кованый крюк и и опустил снасть в море.. Минут десять он держал веревку в руке, ожидая, что вот-вот она дернится, суля либо диетический завтрак, либо, на худой конец, развлечение, но ожидания не сбылись....

    Тогда привязав веревку к носу лодки, но не утратив оптимизма, сел рядом. Улыбаясь, он представлял какое, вероятно, странное зрелище представляет собой кусок солонины, стремительно летящей над морским дном. Он даже почувствовал желание нырнуть и полюбоваться этим, но опять передумал. Гораздо забавнее было представлять это мысленно. Прикрыв глаза, он вьявь увидел, как стремительно летит во тьме кусок солонины и как, сужая круги, подкрадывается к нему черная, почти невидимая в морской глубине громадная тень...

    Когда лодку рвануло, Ирокезов старший удовлетворенно хмыкнул. Если он и спал, то сон оказался в руку.

    Канат натянулся. Лодка даже немного просела. Ирокезов старший ухватился за нее рукой, пробуя приподнять, но натянутая как струна она не поддалась.

    «Здорова, верно», — подумал Ирокезов. Несколько минут он пробовал бороться с рыбиной, но где там. Рыба была сильна как стихия...

    А в остальном рыба вела себя примерно. Не ныряла, не металась из стороны в сторону. Поняв, что с ней ему не совладать Ирокезов старший потерял к ней всякий интерес — с какой, скажите, стати, обращать внимание на то, что тебе недоступно и даже невидимо. Сперва он даже хотел обрезать веревку, но тот факт, что рыба тащила лодку в ту же сторону, куда ее гнал ветер, утешила его. Не желая долго оставаться на воде, он рассчитывал, что вместе с рыбиной они быстрее доберутся до цели, какой бы странной и далекой она не была.

    Почти так и случилось.

    Только произошло это не через 2-3 дня, как на это рассчитывал Ирокезов старший, а только месяц спустя. Все это время лодка непрерывно двигалась к югу, оставляя за собой градус за градусом, параллель за параллелью.

    Однажды утором Ирокезов старший проснулся от неприятного сна. Ему приснилось, что он участвует в соревнованиях по поднятию тяжестей, и вдруг громадная горячая гиря упала ему на грудь, сдерживая дыхание. Он попытался сдвинуть ее, но не мог. Гиря становилась все тяжелее и тяжелее и... он наконец проснулся.

    Когда он открыл глаза, гири у него на груди, конечно, не оказалось, Душный тропический зной окружал лодку трепещущим маревом, а в дрожащем мареве виднелся торчащий из моря остров. Истосковавшийся Ирокезов старший водил глазами по острову, словно языком по леденцу.

     — Ух ты.. — раздалось за спиной Ирокезова старшего. — Знамение....

    Это сын проснулся и увидел остров. Сев за весла он уверенными взмахами повел лодку к острову. Миновав полосу прибоя, он прямо с лодки прыгнул в бурлящие волны.

     — Вода хороша... — сообщил он, отцу вынырнув на поверхность. Тот укоризненно покачал головой.

     — Кто другой на твоем месте земле бы радовался, а ты «Вода! Вода!»

    Осторожно, стараясь не перевернуть лодку, он спустил с лодки одну ногу, потом другую. С легким кряхтением он расправил уставшие члены, утвердившись на дне обеими ногами. Вода тут доходила до пояса. Секунду подумав, он упал в воду. Высунув голову, сообщил сыну.

     — Если что и есть хорошего в твоей воде, так это то, что она около берега...

    Сын не стал спорить.

    Приятно мокрые они вытащили лодку на берег. В десяти шагах впереди из белого песка торчали пальмы, дальше от берега их окружал густой подлесок, в котором Ирокезов младший тут же затерялся как вошь в шерсти.

     — Бананы! — донесся его голос.

     — Все бы тебе жрать, — с неудовольствием крикнул в ответ папаша, хотя и сам был не прочь разбавить надоевшую солонину фруктами. — О душе бы лучше подумал...

    Сын не замедлил отозваться.

     — Во первых не жрать, папенька, а от цинги спасаться, а во вторых — с чего ты взял, что я о душе не думаю? Знал бы ты, как она у меня бананам радуется!

    Сбросив с плеч усталость морского путешествия, Ирокезовы направились к высившемуся посреди острова жерлу вулкана.

    Дорога шла через лес. Они не придерживались никакой из тропинок, изредка пересекавших чащу в разных направлениях, и шли напролом. Разнообразие растений тут радовало не только глаз, нои брюхо.

     Это был даже не лес — райский сад. Апельсиновые деревья стояли рядом с финиковыми пальмами, бананы светились желтыми пятнами на фоне манговых деревьев. То сдесь, то там около небольших озер и нешироких ручьев заманчиво краснели какие-то ягоды.

     — Ну, что, папенька, — набив полный рот бананово-апельсиновой-абрикосовой массой спросил Ирокезов младший — стоило ли ради этого морем плыть?

    Папаша, запрудивший своим телом какой-то случившийся рядом ручей и превративший его в крошечное озеро аж поперхнулся.

     — Опять ты за свое... Мог бы я тебя понять, если б ты сейчас морскую капусту жевал, а то ведь жрешь то все плоды земные... У турецкого султана сад не хуже, а в Версале ко всему прочему еще и приличное общество... Так-то вот.

    Он наклонил куст и губами сгреб в себя пригоршню ягод.

     — Если б только в этом дело то и идти надо было бы в Париж или в Константинополь.

    Ирокезов младший очень уважавший французских монархов за распущенность нравов и утонченность сказал:

     — Да. Версаль... Там нравы, конечно...

     — Там и фрукты, — вернул его к разговору папаша.

     — С твоей-то рожей только Версалям шляться, — нашелся сын. — Посмотри-ка на себя. Зарос-то как...

    Ирокезов посмотрел вниз. Озеро не было зеркально гладким, но он себя и так знал. Правда у знакомого с детства лица откуда-то появилась борода.

     — А что? Нормально. А побриться — так и вообще отлично!

    Он вышел из воды, встряхнулся. Зажав бороду в кулак, выжал ее.

    -Вообще-то я в таком виде к кому только не ходил... И ничего. Принимали.

     — А к графьям ходил?

     — Ходил.

     — А к графиням?

    Ирокезов старший подумал и признался.

     — Нет, к графиням в таком виде как-то не доводилось.

     — Вот тот-и оно.. — грустно вздохнул сын, вспомнив давнюю свою Парижскую знакомую Жуавиз де Монсекарн. — А может, ты и прав был. Чего это мы сюда приперлись?

    Они продолжили путь, только теперь Ирокезов младший погрустнев шел чуть позади отца.

    -Всю душу растравил, — ворчал отец. — Версаль ему теперь подавай, графинь... Сам-то на кого похож?

    Сын в ответна упреки только вздыхал. Наслушавшись вздохов, отец смягчился.

     — Поживем тут, осмотримся, придумаем что-нибудь.. Раз земля есть, то и удовольствия будут. Нормальные земные удовольствия.

    Погруженные в воспоминания они вскоре перестали обращать внимание на фруктовое изобилие вокруг себя, а потом как-то сразу в глаза полезли возделанные поля, на которых произрастал маис, батат и маниока.

     — Вот и тут люди живут, — утешил отец сына — А раз люди есть то и брадобреев найти среди них можно.

    Он хохотнул и добавил.

     — И графьев и графинь и наливки графин...

    Они вышли к озеру и пошли по берегу. Загребавший босыми ногами теплый песок Ирокезов младший извлек из него шляпу явно европейского покроя.

     — Эй, папенька! Тут след белого человека!

    Ироккезов старший осмотрел находку и пренебрежительно бросил ее в о воду.

     — Не графская это шляпа. Твой брат, морячок какой-то бедствует.. Открыватель земель.

    Бедствующего морячка они обнаружили неподалеку.. Как это не странно, но он походил больше на жертву пожара, а не кораблекрушения. Под оторопелым взглядом оборванного и обгорелого моряка они пересекли то ли ручей, то ли небольшую речушку.

     — Слушай, друг! Брадобреи тут у вас есть? — дружелюбно спросил Ирокезов младший.

    Матрос зачем-то поглядел на небо и сказал, видно обалдев и ничего не понимая в происходящем.

     — Не, мужики, вы чего? Нету у нас никаких брадобреев. Отродясь не было, и сейчас нет. Сами что ли не видите — дико живем!

    Он отчаянно махнул рукой. Было видно, что такая жизнь и самому ему надоела хуже горькой редьки.

     — Зубов не чистим! Умываемся и то через раз, когда пьем. Нет у нас брадобреев! Нет и небудет!

     — Будут, — успокоил его Ирокезов старший, голосом не обещавшим ничего хорошего. — Надо только поискать. Главное правильно вопрос поставить.

     — Это как это?

    -А вот это видел?

    Он показал воспрянувшему духом морячку кулак.

     — Да тут этим никого не удивишь, — отмахнулся тот от демонстрации. — Тут мордобой дело привычное. Одно слово — дикость.

     — Ну, мордобой мордобою рознь, — туманно сказал Ирокезов младший. Матрос только плечами пожал.

     — Ладно.. Ты давно тут бедствуешь?

     — Полгода почти.

     — Значит, кто тут что знаешь и кого где искать — тоже, — полувопросительно, полуутвердительно сказал папаша. Матрос опять пожал плечами.

     — Да тут и нет ничего. Деревня вон там, — он показал рукой в сторону. — Вон там лес. Во-о-он гора огнедышащая. Вон море. Больше и нет ничего.

     — А пещера с сокровищами? Тебе ее не показывали?

     — Чего? — переспросил матрос. Он наклонился вперед, словно боялся ослышаться. — Чего?

     — Пещеру с сокровищами, — простодушно улыбаясь повторил Ирокезов старший — Нет? Ну, а ты твердишь все. Тут, брат много чего еще есть.

    Ирокезов старший пошел в сторону деревни. Следом пошел ничего не понимавший сын. Догнав отца, негромко спросил.

     — Какая пещера? Какие сокровища? Кладоискатель нашелся...

     — Какая пещера? Обычная. Раз есть гора, значит, есть и пещера. Сокровищ там, конечно, может и не быть...

    Он обернулся и увидел, как матрос-погорелец побежал следом.

     — Не люблю таких..

     — Он теперь за нами хвостом ходить будет.

     — Ну и пусть ходит. Нужен же нам провожатый.

    Матрос догнал их и пошел, отставая на пару шагов.

     — А вы-то как тут оказались. Потерпевшие что ли?

     — Это от кого потерпевшие? — нахмурился Ирокезов младший. — Обычно от нас терпят..

     — Крушение потерпевшие, — поправился матрос.

     — Нет. Мы по собственной надобности путешествуем, — ответил Ирокезов старший укрепляя подозрения матроса. Опережая другие вопросы, что без сомнения висели у него на языке, сам спросил:

     — А ты как тут оказался? Корабль потопил?

    Матрос смотрел на него свысока.

     — Да нет. Капитан с корабля выгнал.

     — Это за что же нынче с кораблей выгоняют? — заинтересовался Ирокезов младший.

     — За буйство, — матрос горделиво приосанился.

     — Ну-у-у-у-у-у? — с ноткой интереса переспросил Ирокезов старший, — чего же ты такого натворил?

     — Капитану ногу сломал.

    Интерес к персоне погорельца у Ирокезова старшего пропал, увял, испарился. Он и сам как-то не так давно тоже сломал ногу Магелану, когда тот пытался пройти на своем корабле мимо мыса Бурь без остановки, так что ничего необычного в это не углядел.

     — Тю-ю-ю-ю. Хиба ж це буйство? Це членовредительство! — сказал он. Матрос увял.

    Разговаривая на посторонние темы, они дошли до деревни.

    Крытые пальмовыми листьями хижины стояли кругом. В просветах между стенами было видно, как там мечутся люди.

     — А ихняя порода против нашей помельче будет, — заметил Ирокезов младший, разглядывая мужчин с копьями и дубинами.

     — Расист, — поморщился отец. — Харч тут скверный. Понимать надо. Посмотрел бы я на тебя, проживи ты всю жизнь на ананасах.

    Толпа жителей с дубьем вышла навстречу Ирокезовым. Герои остановились, разглядывая убогих противников.

     — Копья мелкие, дубинки легкие... Может я один их.. А? — предложил сын. Ирокезов старший не ответил сыну.

     — Хинди руси бхай бхай, — произнес он волшебное заклинание, однажды крепко его выручившее в стране собакоголовых людей, что находилась на самом краю земного диска.

    Там эти слова чудесным образом разрядили напряженную обстановку, однако тут это не сработало. Мелкими шагами туземцы приближались. Вождь, как и полагалось образованному военачальнику, болтался где-то позади.

     — Не достать мерзавца, — сказал Ирокезов старший. — И поговорить-то не с кем...

     — А ты попробуй. Крикни ему, — посоветовал сын, — мало ли.. Вдруг да откликнется?

    Мысль была признана не лишенной смысла.

     — Вы, что драться хотите? — спросил Ирокезов старший.

     — Моя твоя не понимай, — ответил вождь. — Моя твоя копьем тык-тык. Потом съедим. Всех.

     — Грамотный, — отозвался Ирокезов младший. — Вон как чешет на латыни..

     — Лучше сама костер ходи, — добавил вождь.

     Чтоб его поняли совсем правильно, вождь пальцами показал, как надо идти к костру.

     — Мы подумаем, — сказал Ирокезов старший. Он отошел к пальме и поманил к себе морячка.

     — Как звать-то тебя?

     — Ротшильд.

    Ирокезов дальновидно (чтоб не убежал) положил погорельцу руку на плечо.

     — Ну, что Ротшильд, плавать умеешь?

    Тот еще ничего не понял, и смело ответил:

     — Могу.

     — А летать?

    Морячок посмотрел на папашу как на безумца. И отрицательно закрутил головой.

     — Ну конечно, — согласился с ним Ирокезов младший. — Это тебе не миногу за ноги держать.

     — Сейчас научишься, — подтвердил папаша матросские опасения. — Немножко полетаешь, а потом поплаваешь, а когда вернешься, тут все устроится.

     — Зачем?

     — Пещеру с сокровищами только с воздуха и видно. Когда полетишь, смотри в сторону огнедышащей горы. Вон туда.

    Морячек машинально посмотрел туда, куда указывал палец Ирокезова старшего. В этот момент Папаша ирокезов согнул пальму, прислонил Ротшильда к верхушке и отпустил импровизированный метатель. Дерево разогнулось и с коротким воплем «А-а-а-а» где-то на полдороги сменившимся криком «О-о-о!» тот взмыл в небо.

    Туземцы как завороженные смотрели за полетом, и Ирокезову младшему ничего не стоило одним прыжком добраться до вождя и вытащить его к папаше.

     — Ну и чья взяла? — спросил Ирокезов старший, не сомневаясь, что у вождя хватит ума дать правильный ответ на правильно заданный вопрос.

     — Твоя взяла, — догадался вождь. — Только твоя отпусти моя. Моя может показать пещеру с сокровищами.

     — А! Твоя моя понимай?

     — Понимай.

     — Пещеру Ротшильду покажешь, а мне от тебя другое нужно. Брадобреи есть?

     — Какой такой брадобрей?

     — Который бороду бреет.

     — А что такой борода?

    Взгляд вождя был честен, без лукавства и коварства. Ирокезов старший посмотрел на мужчин племени и понял, что тут нет брадобреев и никогда не было.. Не нужны они тут были. Борода у островитян не росла.

    Делать было нечего. Ирокезов старший отпустил вождя и тот незаметно стал двигаться в своему воинству. Видя расстроенное лицо отца Ирокезов младший спросил у туземцев.

     — Ну и что, думаете это вам так с рук сойдет? На ничего подобного! Я вас научу! Каждый мужчина на острове будет уметь бороду брить. Я вас всех в брадобреи запишу!

     — Ты чего несешь? — мрачно сказал Ирокезов старший. — Какие брадобреи? Да он брить тебя начнет, да не по злобе, а от неумения зарежет...

     — Ничего.. Я их научу.

     — Чтоб они друг друга перерезали? И не жалко тебе их? Не остров будет, а покойницкая.

     — А ты их не жалей, папенька. Чего их жалеть. Они-то только в прибыли останутся. Брадобрей — хорошая профессия. На века. Я каждому из них такую профессию дам. И найду тех, на ком они без опаски учиться будут...

    Три недели спустя на острове, который впоследствии назовут островом Пасхи, появились первые истуканы, над которыми трудились островитяне, оттачивая свое брадобрейское мастерство.

     А еще несколько месяцев спустя чисто выбритые Ирокезовы вместе с Ротшильдом и его сокровищами отплыли от острова брадобреев, оставив после себя загадочные исполинские статуи и положив тем самым начало банкирского дома Ротшильдов.

Пятьдесят шестая история.

     В ту злополучную ночь луны над Голландией не было.

    Именно это обстоятельство и послужило завязкой трагедии, изменившей ход испано — нидерландской войны...

     Ирокезовы вышли из палатки Главнокомандующего, слегка покачиваясь от съеденного и выпитого и тут же попали под дождь. Часовой сделал им «на караул»», но герои не заметили этого. Задрав головы вверх, они обиженно смотрели в небо, что решило испортить такой чудесный вечер.

     — Дождь... — сказал Ирокезов младший.

     — Вот это да... — откликнулся папаша и скомандовал. — В укрытие!

    Прогнав часового, они сели под грибок, защищавший того от дождя и ветра и разговорились..

     — А что, папенька, хороший человек наш главнокомандующий?

     — И — и — и — и — и, сынок! — протянул Ирокезов старший, вкладывая в это «и — и — и — и — и» ничем не передаваемый смысл.

     — И правильно! — с жаром согласился сын. — Кремень мужик!

     — Угу, — согласился Ирокезов старший, — дворянин, правда...

    Он прищурил глаз, выражая самую малость сомнения.

     — Ну и что, что дворянин? — спросил сын. — А что дворяне не люди?

     — Люди, — согласился папаша, только кровь у них гнилая, а так все ничего...

     — Дворяне, они разные!

     — И — и — и — и — и, сынок! — опять протянул отец, дававший понять, что уж кого — кого, а дворян он знает как облупленные яйца. В каком-то смысле Ирокезов бы прав, ибо дворянской крови за последнее время пролил не мало. Отдавая дань проницательности Ирокезова старшего нельзя было не отдать должное проницательности самого главнокомандующего, который разбирался в Ирокезовых не хуже, чем сам Ирокезов в дворянах. Прочитав хроники епископа Анжуйского и произведя некоторые наблюдения лично, он убедился, что войны ему без их помощи не выиграть.

     — Да вы прямо герои! — восхищался Главнокомандующий обоими Ирокезовыми.

     — Да, — отвечали они в один голос. — И в огне не горим и в дерьме не тонем. Лишь бы воздуху хватало...

     — Да вам все по плечу! — ахал Главнокомандующий.

     — Это уж как прикажете... — скромно соглашались Ирокезовы.

     — А не взорвать ли вам, братцы в таком случае неприятельский редут? — забрасывал удочку Главнокомандующий.

     — Отчего же не взорвать? — спрашивали Ирокезовы, засучивая рукава, — очень даже можно, ежели пороху в достатке...

     — Выдать им пороху сколько пожелают! — кричал тогда Главнокомандующий и Ирокезовы, получив порох, шли причинять неприятности неприятелю.

    Случалось такое не реже двух раз в неделю, и в этот раз получилось то же самое. Главнокомандующий предложил им взорвать важное вражеское укрепление.

     — Траншея эта мне как кость в горле. Проглотить не могу, а выплюнуть не имею возможности.

    Прознав, что дело опасное, Ирокезовы тут же согласились. Из личных запасов Главнокомандующего им выдали ведро «Рябиновой мальвазии» и две бочки голубого василькового пороха. На прощание Главнокомандующий, слегка смущаясь, сунул Ирокезову старшему объемистую флягу.

     — Да хватит нам, — отказался папаша, кивая на ведро мальвазии, но оказалось, что кое — что не понял.

     — Я тут с колдуном посоветовался. Он рекомендует хлебнуть перед диверсией.

    Ирокезов взвесил флягу в ладони, и ведро внезапно показалось ему не таким уж большим. Он повесил ее на пояс и спросил.

     — Ну, хлебнем мы и чего?

    Оглянувшись, Главнокомандующий склонился к его уху и прошептал.

     — Вы сможете пройти к бастиону под землей.

    Ирокезов старший недоверчиво поднял бровь, но ничего не сказал.

     — Выпив содержимое фляги, вы попадете под землю, — повторил Главнокомандующий, почувствовавший, что герои его не поняли.

    Через его голову Ирокезов старший пересчитал бутылки на только что покинутом столе и пожал плечами. Их было не больше обычного. Главнокомандующий должен был быть в своем уме. Вчера точно в таком же состоянии он играл в карты, проявив при этом недюжинную осмотрительность и здравомыслие.

     — К чертям что ли? — переспросил Ирокезов младший, и потому более доверчивый. — Помрем?

    Главнокомандующий почесал в затылке.

     — Нет. Так глубоко я думаю не провалитесь... Футов на 8 — 10 кажется...

     — Это еще куда ни шло... — успокоился младшенький.

     — А хоть и к чертям! — отозвался старший Ирокезов. — Ради хорошего человека хоть к чертовой матери...

     — Герой! — хлопнул его по плечу Главнокомандующий. — Люблю героев!

     — Ура — а — а — а — а, — протяжно крикнули Ирокезовы и покинули палатку.

    Сидя под грибком они за разговором выпили всю отпущенную мальвазию.

    Едва дождь немного перестал Ирокезовы пошли на передовые позиции. Бочки с порохом уже стояли за небольшим холмом. Под ногами хлюпала грязь, последние лучи солнца освещали бастион, а за ним высилась плотина, а за ней шумело море...

     — Ну, давай, папаша, хлебнем колдовского зелья, — потирая руки, сказал Ирокезов младший. Папаша приложился первым. Выпив тремя глотками свою долю, он прислушался к своим ощущениям.

    От горла и вниз, к пупку, скользнула холодная молния, в одно мгновение ставшая огнем. Он на выдохе сообщил сыну.

     — Ром! Ямайский ром! Я в восторге.

    Ирокезов младший, допив остаток, только ахнул. Несколько минут герои стояли на постепенно слабеющих ногах и вскоре очутились на земле, у бочек.

     — Что сынок, действует?

    Прежде чем ответить Ирокезов младший несколько долгих мгновений овладевал своими губами.

     — Оказывает влияние, — неопределенно ответил он.

     — А я уж себя и не чувствую! — радостно сообщил папаша.

     — Растворяемся, батя! — бодро сказал сын и упал рядом с бочкой лицом прямо в мокрую жижу.

     — Достиг границы проникаемости, — отрапортовал он отцу. — Стою на грунте.

     — Следую за тобой, сынок.

    Ирокезов младший ерзал в грязи, пытаясь подняться на ноги.

     — Ты, папенька поострожнее. На шею мне не наступи...

    Ирокезов старший таращился в темноту, стараясь извлечь из этого хоть какую-то пользу.

     — Дьяволы... — выругался он. — Хоть бы головешек нашвыряли...

    Темнота вокруг висела неестественная. Дождь прекратился, но небо затянутое тучами не светилось звездами. В воздухе пахло дымом. Только это и напоминало о том, что где-то существуют еще костры, свечи и факелы и вообще свет.

     — Мокро, папенька! — жалобно сказал Ирокезов младший, уже начавший мерзнуть. Ром не согрел его, а только ударил в голову. Вытащив голову из лужи Ирокезов старший отозвался.

     — Не журись, сынок. Это лечебные почвенные воды. Пойдем?

    Ирокезов младший, однако остановил отца.

     — Подумать надо, батя...

    Ирокезов старший соглашаясь кивнул. Сын этого не увидел, но понял, что папаша готов его слушать.

     — Провалились мы или нет? — спросил сын.

    Почти минуту Ирокезов старший оглядывался, но облака, высокий горизонт и пол ведра мальвазии обманули его.

     — Так, сынок, — согласился он. — Провалились.

     — А почему дальше не проваливаемся?

    Ирокезов старший топнул ногой и в темноте чавкнуло.

     — Стоим на чем — то...

     — Что значит » на чем — то»?

     — На земле стоим!

     — И не проваливаемся? — ехидно переспросил сын.

    Ирокезов старший задумался. Что-то тут было не так, чувствовалась какая — то логическая неувязка..

     — Мы стоим не на земле, а на воздухе! — торжественно изрек Ирокезов младший. — Мы теперь воздух как землю ощущаем...

    Несколько секунд Ирокезов старший пытался пристроить эту странную мысль в голове, но у него ничего не получилось.

     — И — и — и — и — и, — сказал он своим прежним тоном, но спорить не стал. Он напрягся, и, выкатив бочку из грязи, покатил ее вперед. Следом загремел бочкой и сын. Они шли, изредка переругиваясь на мертвых языках народов двуречья, пока не уперлись в плотину. В темноте они сбились с пути и траншеи испанцев остались правее.

     — Никак дошли?

    Ирокезов младший ощупал стену рукой. Стена уходила высоко вверх.

     — Точно, папенька, окоп.

     — Какой, к черту окоп, ежели стена вверх идет? — возразил папаша, так и не въехавший в логику сына.

     — Да нет же, папенька! Окоп он воздуху полон, а мы его как стену ощущаем. Понятно?

    Ирокезов старший недоверчиво высморкался.

     — Не верю я колдунам. Дурит он нас... Я вот даже ветер чувствую... Может быть под землей ветер?

    Но сын сразил его неоспоримым доводом.

     — Да если б мы не под землей были, то нас подстрелили бы давно. Сморкаешься как бегемот в трясине...

    Довод был хорош.

    Положив бочки друг на друга Ирокезов старший поджег фитиль и они пошли обратно.

     — Удивительно, что нам не мешают корни деревьев, — заметил папаша.

    Ирокезов младший обернулся.

    Фитиль светился маленькой звездочкой. Порывы ветра раздували огонь, красной точкой стремительно бежавший к бочкам. Окончательно возвращая все на место, ветер бросил им в лица горсть дождинок, и молния расколола небо на несколько частей. В ее свете Ирокезовы разглядели унылый пейзаж: несколько деревьев, плотину и бочки около нее.

     — Господи! — ужаснулся Ирокезов младший.

    Следующий удар грома заглушил взрыв и рев, вырвавшейся на свободу воды..

    Так была потоплена испанская армия.

Семьдесят третья история.

    Шхуна «Глейн», корабль флота её Величества, пересекала Тихий океан, направляясь из Глазго в Иокогаму. Доверху забитый скобяными товарами корабль умудрялся все-таки делать шесть узлов — помогал ветер, упорно дувший в корму. Уже неделю ровным, мощным дыханием он относил корабль все южнее и южнее, к проливу Дрейка.

    Капитан, опытный моряк проплававший уже лет двадцать, не видя необходимости в своем присутствии на мостике поручил команду первому помощнику и спустился в каюту. В теплом уюте он расположился с кружкой грога, но приложиться к нему не успел — в дверях появился вестовой:

     — Корабль слева по борту, сзр!

    С сожалением посмотрев на грог, капитан вышел. На мостике первый помощник доложил:

     — Американец, сэр.

    Капитан усмехнулся — янки... Выскочек из Нового Света он не любил, считая их вех молодыми нахалами, однако, чувства чувствами, а морские законы всегда останутся морскими законами. По фалам потянулись вверх флажки телеграфа. Шхуна приветствовала встречный корабль, но американец молчал. С парусами то раздуваемыми ветром, то безвольно полоскавшимися на реях, он топтался на месте, разворачиваясь к ветру то одним, то другим бортом.

     — Сопляк, — проворчал капитан. — Молокосос.

    Капитан был доволен, что капитан встречного корабля не улучшил его мнения об американских моряках.

    «Глейн» слегка изменило курс, сближаясь с кораблем. Первый помощник, вооружившись подзорной трубой исследовал корабль, заинтересовавший его полным пренебрежением к морским законам. Вскоре он прочел название:

     — Перед нами «Мария Целеста», сэр!

    На корабле не было видно никакого движения. Даже в отличную подзорную трубу помощника капитана не удалось найти ни одного из членов команды. Корабль был необитаем как зачумленная деревня.

    Суда сближались. Повинуясь капризам ветра «Мария Целеста» повернулась кругом, показывая себя целиком. У рулевого колеса никого не было.

    При всей нелюбви к американским морякам капитан «Глейн» понимал, что они хоть американские, а все же моряки. Даже в первую очередь моряки, а уже потом американцы. Никто из ходящих по морю не мог, находясь в здравом уме оставить рулевое колесо без присмотра. Если не матрос, то хоть кошка или канарейка должна была сидеть у штурвала и смотреть на компас.

    А сейчас там не было никого. Даже канарейки.

    «Глейн» легла в дрейф и спустила шлюпку.

    Первый помощник и десяток матросов на ялике подошли к борту корабля.

     Они обследовали находку от трюма до марсовой площадки, но ничего не нашли. Ну не то чтоб совсем никого. Нашли канарейку. В клетке. На камбузе весело полыхал огонь. Ветер разносил по кораблю запах кипящего кофе. В котлах, на медленном огне, томилась пшенная каша и вот собственно и все.

    Слабый луч света на происшедшее проливало только отсутствие на талях одного баркаса. Было ясно, что люди исчезли совсем недавно, но совершенно не ясно было куда они исчезли.... Помощник крикнул в мегафон:

     — Господин капитан, на судне никого нет.

    На «Глейн» это известие встретили суеверным молчанием. Только второй помощник, образованный человек, шепотом пробормотал за спиной капитана:

     — Пришельцы....

    Капитан усмехнулся наивности молодежи и скрестив пальцы, так же шепотом, боясь накликать несчастье, сказал:

     — Ирокезовы...

    Последние двести лет, перед началом освободительной войны американских колоний, Ирокезовы прожили в Европе, ничем особенно не занимаясь. Время для бессмертных не существует. Не считая его Ирокезовы бродили по странам, занимаясь чем придется — строили каналы, плотины, дороги, и, конечно, воевали. В карманах своего кафтана Ирокезов младший теперь таскал пригоршню медалей, полученных в бесчисленном множестве войн.

    Изредка они с папашей предпринимали длительные пешие переходы, заводившие их даже в Китай, но недолго походив по Поднебесной они все же возвращались обратно — назад манил лучший из городов мира — Амстердам. Город с самыми лучшими на свете банями.

    Так бы и продолжалось Бог знает столько времени, но однажды, бродя по дорогам Франции, как раз недалеко от Парижа, они узнали об отправлении в Новый Свет французского экспедиционного корпуса. Прочитав объявление Ирокезов старший сказал сыну:

     — Постреляем? К тому же бананы, апельсины, винная порция....

     — Туземные женщины, — помолчав добавил Ирокезов младший. — Индейки, индюшки и индианки...

     — Невинные жертвы... — плотоядно захохотал отец. — Ну что сынок, решено?

     Отец с сыном ударили по рукам и заспешили на вербовочный пункт. Через две недели их погрузили в Марселе на корабль, а еще через шесть недель выгрузили во Флориде.

    Земной рай предстал перед глазами Ирокезовых. Все было так как предсказывал отец — были и бананы и апельсины. Винную порцию выдавали ямайским ромом.

    Так продолжалось несколько дней, пока отряд шел по плодородной части полуострова. Несмотря на дисциплину и военные строгости Ирокезовы были все же довольны — перемена климата пошла им на пользу. Еды хватало, противник был под руками и дрался отчаянно, а ничего другого Ирокезовым и нужно не было. Однако, когда отряд двинулся в глубину Флоридских болот, а вместо соленых солдатских шуток, до которых Ирокезов старший был большой охотник, над колонной повисли тучи москитов вперемежку с холодным малярийным туманом, Ирокезовы закручинились.

     — Издохнем тут, — ворчал Ирокезов младший. — Издохнем ни за грош, в бесславье и судорогах.

     — Завели в болото, — вторил ему отец — За пиявок, что ль воюем?

     Недовольство Ирокезовых росло, временами перехлестывая через край. В один из таких дней Ирокезов — старший избил главнокомандующего экспедиционным корпусом, выбив ему четыре зуба и вывихнув руку. Через полчаса палатка Ирокезовых была расстреляна из орудий, выведенных на прямую наводку, однако последующее разбирательство остатков палатки показало, что боеприпасы были потрачены впустую. Ни следов крови, ни Ирокезовых в палатке не обнаружили. Проклиная грабительскую войну, герои через болото уходили прочь от лагеря. Боевой азарт Ирокезова старшего еще не угас и поэтому иногда он, ловкий как обезьяна, взбирался на дерево и кричал, повернувшись лицом к оставленному лагерю:

     — А видал я вас всех в гробу, пижоны, кровь дворянская...

    Его голос все более ослабляемый расстоянием в течение двух дней пугал ночные караулы Французской армии.

    Через три дня болото кончилось. Почувствовав под ногами твердую почву, Ирокезовы воспрянули духом. За вынужденный трехдневный пост они вознаградили себя разгромив провиантный обоз. Часть конвоя, благоразумно сдавшаяся в плен Ирокизовым и, благодаря этому, оставленная ими в живых, две недели пьянствовали с героями, проедая и пропивая запасы своих голодающих товарищей. На исходе третьей недели остатки конвоя, понурые, но движущиеся сомкнутым строем, вернулись в стоящий посреди болот лагерь. Сивый от перепоя капрал с дергающимся лицом доложил главнокомандующему о постигшем их несчастье. Оканчивая рассказ, добавил:

     — А ещё они просили передать, что в гробу Вас видали.

     С главнокомандующим после этих слов случился нервный припадок, перешедший в тропическую лихорадку, осложненную ревматизмом, и через четыре дня армия осиротела.

    Ирокезовы, отпустив конвой, ещё два дня перебивались у разгромленного обоза с рома на солонину, правя символические поминки по главнокомандующему, а потом бодро двинулись на север, вглубь континента. Ирокезовы шли напролом никого не опасаясь и не перед чем не останавливаясь. Первое время местные жители пытались бороться с ними военной силой, но после трех — четырех сокрушительных поражений предпочти откупаться от незваных дорогих гостей. Поняв, что авторитет их стоит крепко, Ирокезов — старший пригрозил суровыми карами любому непокорному племени и объявил бессрочное перемирие. С этой минуты их переход превратился в увеселительную прогулку.

    В конце каждого перехода их ожидал хороший стол отличная хижина, а в хижине лучшие девушки селения.

    Переходы не обременяли путешественников и были не длиннее десяти морских миль, поэтому Ирокезовы уделяли достаточное внимание невинным радостям бытия. Даже сейчас можно проследить их путь. Цепочкой, уходящей на север, протянулись индейские селения, где не редкость встреча со светлокожими и голубоглазыми гигантами, похожими лицом на своих прародителей.

    Восемь месяцев бродили Ирокезовы по Североамериканскому континенту, водворяя порядок и спокойствие.

    Их праздник мог бы продолжаться ещё очень долго, но однажды, во время ночевки где — то около Ниагарского водопада Ирокезов младший сказал:

     — Пивка бы, а папенька?

    В голосе его было столько соблазна, что Ирокезов старший мечтательно протянул:

     — Да — а — а — а.

     На следующий день осматривая водопад Ирокезов младший заметил, что, вода в месте падения пенится совсем как пиво. Ирокезову старшему же при взгляде на воду приходила мысль о вобле,

    и оба сходились в том, что камень на вершине ближайшего холма напоминал пивную кружку.

    Пивные ассоциации преследовали их целый день. Не в силах противостоять соблазну Ирокезов старший оказал:

     — Делать нечего. Надо возвращаться. Вернемся в следующий раз, когда индейцы научатся варить ячменное пиво.

     — Осталось решить, как нам вернуться, — напомнил сын отцу.

     — Ты, конечно, делай что хочешь, но на кораблях я больше не поплыву.

     Ирокезов младший задумался. Плыть кораблям ему тоже не хотелось — теснота, вонь и полтора месяца морской болезни не имели для него никакой привлекательности. Однако другой известный ему путь домой был не более привлекательным.

    Нужно было идти через Канаду и Аляску. Пересечь Берингов пролив по льду и через вою Азию вернуться в Европу. Короче альтернативой морскому путешествию было путешествие кругосветное.

     — Ноги собьем, — резюмировал свои мрачные мысли Ирокезов младший.

     — Ты о чем? — спросил отец. Сын объяснил.

     — Нет, пешком далеко, — согласился Ирокезов старший.

     — Кораблем не хочешь, пешком тоже. Вплавь, что ли добираться будем?

     Ирокезов старший в ответ захохотал.

     — Ну, сынок, ума палата...Улетать будем.

     Ирокезов младший расплылся в широкой улыбке — он вспомнил, что где-то в Южной Америке лежат пороховые двигатели, на которых их впервые занесло в Новый Свет. Вопрос был решен. Оставалось только найти их.

    Со всевозможной поспешностью Ирокезовы двинулись в сторону Мексики. Они увеличили дневные переходы до 30 миль, а при случае, если природа предоставляла им такую возможность, делали плот и опускались на нем вниз по рекам.

    Индейское гостеприимство в эти дни выросло до неимоверных размеров и почти сравнялось с восточным. Услыхав о том что Ирокезовы, получившие на двоих одно прозвище — Большого Белого Слона — уходят, племена высылали делегации из девственниц для торжественных проводов героев. Поэтому обратный путь превратился в дикую вакханалию, однако, несмотря бурно проводимые ночи, темп движения не снижался. Через месяц они, обойдя столицу Мексики справа, углубились в сельву. Еще через шесть дней они добирались до места, руководствуясь могучими инстинктами Ирокезова старшего. Тот вывел их к подножью большого холма. Ирокезову старшему казалось, что он узнаёт место. Он обошёл холм и углубился в рослую за ним рощу. Инстинкт не подвел его. Хотя Гдыня давно умер, но его потомки встретили Ирокезовых криком «Амстердам! Амстердам!»

     — Тут! — сказал Ирокезов младший.

    Попугайские выкрики перекатывались волнами по всему лесу. Плодовитости Гдыни можно было позавидовать.

     — А что, папенька, не замечал ли ты у нашего попугая склонности к разврату?

    Ирокезов старший, ковыряясь в куче листьев, вопроса не услышал. Со скоростью сорной курицы он раскидывал её в стороны.

     — Нашел? — через некоторое время поинтересовался сын.

     — Есть ! — отозвался отец. Он выкатил механизмы на солнышко. Несмотря на почти трехсотлетнее бездействие на двигателях не было ни пятнышка ржавчины.

    Ирокезовы начали осматривают механизмы. Прошлый раз, когда случай занес их в Америку, Ирокезов старший летел на сцепке из двух двигателей. Расцепив их, он тщательно осматривал аппараты. Наученный горьким опытом Ирокезов младший больше не совался отцу под руку, предоставив ему возможность поковыряться в двигателях. Через три часа папаша встал с колен и сказал:

     — Как часы.

     — Как солнечные? — не сдержался сын. — Пока солнце есть — работают, ну а если нет...

     — Ты дозубоскалишся. Опять занесет черти куда, как в прошлый раз... Будешь знать...

    Говоря это Ирокезов старший надел на себя двигатель и с криком:

     — Поберегись! — поднялся в воздух.

     — Порох, папенька! — запоздало крикнул Ирокезов младший, но было поздно. На высоте 15 метров двигатель остановился. В тишине внезапно смолкнувших звуков по сельве разнесся шум падения Ирокезова — старшего. Несколько секунд он лежал на земле словно жук, шевеля руками и ногами. Повреждений он конечно не получил никаких — просто смешно говорить о каких — то повреждениях после падения с такой высоты, однако о землю ударился довольно крепко. Потирая бока, сипло сказал.

     — Земля жесткая.

     — Земля будет тебе пухом в другом месте...

     Ирокезов старший рассмеялся над сыновней шуткой, но не досмеявшись ухватился за бок — бок все — таки болел.

     — Где взять порох, вот вопрос! — Сказал Ирокезов младший.

     — Это было вопросом пятьсот лет назад, — махнул рукой отец. — Теперь все просто. Я думаю, что порох нам достать проще, чем пиво... Сходил бы к индейцам, что ли?

    Сын ушел в лес, а Ирокезов старший уснул разморенный жарким солнышком и ароматом цветов еще не известных науке. Незаметно пролетел день. Вечером, вернувшийся сын, разбудил отца, уронив на него бочонок. Ирокезов — старший сперва, было, застонал, но видя бочонок передумал.

     — Порох?

     — А то что ж такое по-твоему? — довольно невежливо ответил сын. Ирокезов старший поскребся, посмотрел на солнце.

     — До заката минут сорок. — Задумчиво произнес он. — Можно стартовать.

    Ирокезов младший пересыпал порох в заправочные емкости, пристегнул двигатель к спине.

     — Собирайся — ка батя, а я тебя наверху подожду.

     Сказав это, он поднялся в воздух, к верхушкам деревьев. Покряхтывая от боли, Ирокезов старший последовал его примеру. Метрах в двухстах над землей они еще раз опробовали двигатели и сориентировавшись, направились в сторону Тихого океана.

    Солнце скатывалось им за спину, освещая пространство впереди красно — оранжевым светом. Вскоре дневное светило укатилось освещать Японию, и на смену ему вышла луна. Освещенные её скупым светом Ирокезовы как два грозных посланца тьмы неслись вперед. Обстановка вокруг навевала мысли о потустороннем мире и темных силах зла. Поэтому вскоре Ирокезов — младший почувствовал, что должен совершить какую — то подлость. Желание это с каждой минутой становилось все невыносимей, и случай вскоре представился. Увидев невдалеке спящий город, озаренный скупым лунным светом, Ирокезов младший свернул к нему. Негромко ругаясь отец повернул следом. Город оказался большим. Еще издали Ирокезов старший насчитал девять вздымающихся вверх шпилей.

    Что-то дерзостное было в их непокорности, пронзавшей ночную тьму. От их вида мурашки забегали по душе Ирокезова старшего. Но Ирокезов младший никакого почтения к ним не испытывал. Размахивая ногой он пронесся над первым. В тишине ночи отчетливо прозвучал треск, и, сверкнув позолотой, крест, венчавший шпиль, нырнул во тьму. Тоже самое повторилось с остальными восемью крестами. Сперва Ирокезов — старший громогласно осудил хулиганскую выходку сына, но вскоре подстрекаемый дурным примером сам присоединился к нему.

    С криками — «Бей сектантов» — он носился над городом, сшибая кресты и флюгера. Однако темнота плохой помощник для такого тонкого дела. Введенный в заблуждение обманчивым лунным светом он с размаху ударил ногой по печной трубе. Трубе, конечно, не поздоровилось, но и ноге тоже досталось. С этой минуты Ирокезов старший уже не мог координировать своих движений. Он бестолково махал ногой носясь вокруг башен, но по верхушке попасть никак не мог.

     Всю ночь Ирокезовы провели в воздухе медленно, зигзагами, приближаясь к берегу океана.

    Все это время Ирокезов старший безуспешно пытался восстановить утраченную координацию движений. Неспособность совершить элементарное движение доводила его до бешенства. В отчаянии он решил, было попробовать свою ловкость на кронах деревьев, но на третьем дереве ему в ногу вцепилась какая — то обезьяна, недовольная тем, что её потревожили. Из этого приключения Ирокезов старший вышел потеряв сапоги.

    Полет над океаном немного успокоил Ирокезова старшего — океанские просторы были пустынны, над его равниной не поднималось ничего кроме волн, а пинать ногами воду — занятие неблагодарное, так считали оба Ирокезовых.

    Через некоторое время Ирокезов старший все же начал испытывать беспокойство. Монотонность полета угнетала его не меньше неспособности точного управления своим телом. Когда берег скрылся из виду он почувствовал себя подведенным над громадным водяным кругом .Единственным предметом достойным внимания был сын, но его Ирокезов — старший видел так часто, что смотреть на него лишний раз не хотелось. Борясь со скукой они поднялись выше, за облака, но и там, как оказалось, веселее не было...

    Через три часа молчаливых страданий судьба сжалилось над ними допустив в поле их зрения стаю перелетных птиц. Ирокезов старший с рычанием ринулся вниз....

    Капитан «Марии Целесты» стоя на мостике, провожал взглядом стаю низколетящих гусей. В тот момент, когда он думал, что до земли еще далёко, стая птиц раскололась и из неё, как капли из дождевой тучи, выскочили двое мужчин. Один из них торжествующе заорал:

     — Гляди — ко, сынок!

    Размахивая правой ногой, он понесся на корабль. Капитан оторопело смотрел на него пригвожденный к месту мыслью о невозможности происходящего. Из оцепенения его вывел голос помощника.

     — Черт! Черт слева по борту!

    Команда высыпала на палубу. Все вертели головами, разыскивая причину ужаса, овладевшего помощником капитана.

     — Второй черт в зените!

    Заорал кто — то из команды. Капитан в полголоса забормотал молитву.

    Ирокезов — старший пронесся над мачтой не повредив её. Стремительно развернувшись, он ринулся обратно...

    На третьей попытке экипаж «Марии Целесты» без команды лишившегося речи капитана начал спускать баркас с правого борта. Стараясь не привлекать внимания, они, усиленно работая вёслами, двинулись к горизонту. Им некогда было смотреть по сторонам, поэтому они не видели, как после шести неудачных попыток Ирокезов младший, наблюдавший за отцом, спустился ниже, пристегнул упирающегося отца к себе и двинулся в сторону Европы.

Шестьдесят третья история.

    ...Сзади Ирокезова младшего приятно пригревал работающий двигатель тепло и вибрация механизма приятно ласкали спину, а бивший в лицо мокрый ветер дополнял всю гамму ощущений — было сыро, тепло и щекотно.

     — Баня, — подумал Ирокезов — младший, хотя баней вокруг и не пахло. Под ним, метрах в трёхстах, лениво перекатывал волны Атлантический океан, размывая берега Старого и Нового света. Вниз, в темноту от толстой железной скобы уходил корабельный канат из манильской пеньки.

    Уже шесть дней он тащил ледяную гору на юг. Уставал Ирокезов страшно — случалось даже засыпал в воздухе, но ношу свою не бросал — ведь его ждали...

    ...Что потянуло Ирокезова — младшего в Египет он и сам не знал. Так, наверное, тянет птиц в воздух. Просто захотелось и все тут. Отец его, Ирокезов старший, в это время четвертый месяц лежал в спячке в Ново — Афонских пещерах под охраной бдительных монахов и Ирокезов младший остался без компаньона.

    Периоды спячку у папаши случались и раньше — раз в 60 — 80 лет он засыпал примерно на год, а проснувшись, отдохнувший, принимался за прежний нездоровый образ жизни.

    Предоставленный самому себе Ирокезов младший с месяц маялся вокруг Нового Афона, но надоевший пейзаж нагонял тоску и он отправился в Амстердам — развеяться.

    Пройдя полпути, где — то у северных границ Польши, он повстречал бродячую цирковую труппу. Ребята там были хоть куда, а женщины... Короче Ирокезов младший присоединился к циркачам и почти три месяца отработал в труппе с номером «Человек — гора».

    Номер был прост и эффектен. В конце представления Ирокезов младший сажал на себя всех желающих и давал пять — шесть кругов вокруг шапито. От желающих прокатиться на Ирокезове не было отбою и номер давал прекрасные сборы. Однако прошло почти три месяца и Ирокезов младший опять заскучал: весь женский состав труппы он перепробовал и, внезапно возжаждав вечной любви, ушел из цирка сам не зная куда.

    Выступая в цирке, он взял себе звучный псевдоним. Публике жаждавшей новизны и необычности его представляли как «Наследника второй великой гробницы Мамелюк Пашой».

    Немного остынув от цирковой горячки Ирокезов задумался — куда же все-таки пойти. Пришедшее на ум артистическое имя он посчитал за божественное откровение.

     — Египет!!!

    Герой покопался в своей памяти, но не смог вспомнить когда был там в последний раз — слишком много было у него на душе и на совести всякой всячины. Плюнув на Амстердам Ирокезов, сориентировавшись по солнцу, двинулся на юг.

    Пройдя через Софию, он забрал находившийся в ремонте у гениального слепого механика Моргенштейна пороховой двигатель и дальше уже полетел.

    Море Ирокезов перелетел быстро, ни разу ни упав по дороге. С Египтом Ирокезова младшего связывало многое — жизнь на раз забрасывала его в эту страну, поэтому, подлетая к побережью, он испытал чувство сходное с обретением утраченной Родины. Поднявшись повыше, он осмотрел окрестности Александрии. Город ему не понравился, поэтому он развернулся, направляя свой полет вверх по Нилу. До Каира он добрался часа через полтора не успев дорогой даже соскучится.

    Солнце уже садилось. Его красноватый свет лежал на песке и на стенах города, словно краска, напоминая Ирокезову младшего манеру письма импрессионистов. 3айдя со стороны солнца Ирокезов младший легко спланировал на верхушку какого-то минарета.

    Отстегнув двигатель, хрустнул затекшими плечами. Потирая спину, он потоптался на месте, оглядываясь и взяв механизм за одну из лямок, пошел вниз. Во дворе, Ирокезов остановился. Похоже было, что попал он к хорошим людям — кругом били фонтаны, зеленела трава, а между деревьями ходили пестрые птицы.

    Во дворе фараонили прохлада и безлюдье.

    Первое Ирокезову понравилось, а второе огорчило — ибо некого было спросить куда же он попал и скороли его накормят. Видя безразличие хозяев к гостю, Ирокезов решил сам привлечь к себе внимание.

     — А кому сбитню горячего? — заорал он страшным голосом, не без основания рассчитывая на быстрое появление стражи.

    Стража появилась так быстро, словно сидела в засаде где-то рядом. Четверо держа ружья наперевес, взяли его в полукольцо. Ирокезов баз всякого неудовольствия посмотрел на них.

     — А что, матросики, кто в хоромах — то прописан?

    Говорил он по-египетски совершенно свободно, баз акцента, чем и ввел охрану в прискорбное заблуждение. Поначалу, по бледности кожи они приняли его за европейца, а с ними связываться было опасно. Однако безупречный египетский сделал свое дело. Со своими стража на церемонилась.

     — Да ты никак грабитель? — весело спросил начальник, поглядывая на двигатель в руках Ирокезова. Он махнул рукой. Трое подняли ружья на уровень глаз и прицелились. Ирокезову это очень не понравилось.

     — А вот я тебе глаз — то зажмурю, — зловещим голосом пообещал герой начальнику. — Сбитню тебе горячего, свинячья собака?

     Последнюю фразу он произнес низким басом, переходящим в инфразвук частотой около шести герц. Последовавшие за этим события были ужасны, хотя и не неожиданны — стражники схватились за сердца и попадали. Стражники были теперь не опасны, но на всякий случай Ирокезов младший загнул им ружейные стволы.

    Волоча громыхающий двигатель за лямку, он прошел по двору настороженный, ожидая от безлюдья и прохлады только подвоха. Скрипнувшее где-то наверху окно заставило его стремительно обернуться. Повернувшись, он остолбенел. Рука его разжалась, лямка мягко упала на землю»

    Сверху, из широкого венецианского окна, на него смотрела женщина умопомрачительной, невероятной красоты. Кровь ударила герою в голову и, не соображая, что он делает, Ирокезов полез вверх по стене. Позади послышался зловещий топот стражи.

     — Не стрелять! — крикнула красавица набегавшей охране (к счастью для стражи Ирокезов этого не услышал) — Не стрелять! Это Ирокезов!

    Стражники мгновенно изменили направление движения на противоположное. Ирокезовы были известны ничуть не меньше пророка Магомета, а боялись их, наверное, даже больше.

    Перемахнув через подоконник, герой остановился. Потрясенный красотой женщины он не набросился на неё, как это обычно бывало, а преисполненный немого восторга только молча смотрел. Молчание было недолгим.

     — Я рада видеть Вас у себя гостем, — сказала женщина. — Я принцесса Лина.

    Это имя на тысячу ладов зазвучало в голове Ирокезова. Как звон колокольчика оно пролетело по закоулкам его мозга, отзываясь везде счастливым смехом влюбленного человека.

     — А я... — начал было Ирокезов, но принцесса перебила его.

     — Тебе нет нужды представляться. Я тебя знаю...

    Жизнь Ирокезова была длинна как телеграфный кабель из Нового Света в Старый, но, вероятно, впервые на всем её протяжении Ирокезов не только не спал всю ночь, но и сочинял стихи о прекрасной даме. Утром он исполнил песню перед принцессой, аккомпанируя себе на гитаре.

     — Очень мило, — сказала принцесса, покраснев от смущения и живых выражений украшавших суровый и нежный стих Ирокезова младшего — В добавок ко всем своим достоинствам вы ещё и поэт?

     — И даже музыкант, — скромно добавил герой, слегка обиженный тем, что принцесса не заметила столь очевидной вещи.

    С той минуты как Ирокезов младший увидел Лину жизнь его превратилась в розовый куст источающий запах любви. Он влюбился. Любовь нашла в его сердце благодатную почву и пустила в ней корни, вроде тех, что пускает баобаб в щедрой Африканской земле.

    Дни проносились, словно разноцветные мотыльки. Нежность и любовь наполняли дни и ночи Ирокезова-младшего. Изливая свою любовь на принцессу он, однако не догадывался об истинном положении вещей ..Любовь делала его слепым а, вешнее проявление Великого Чувства он принимал за действительное движение души, но реальность была другой...

    Безумно проведенная любовниками ночь не помешала солнцу, как всегда утром появиться на небе. Принцесса проснулась первой. Теперь каждое её утро начиналось с одних и тех же мыслей.

    «Что ж, полюбить его что ли?» — думала принцесса. — «Явно не дурак. Выглядит..»

    Она еще раз оглядела спящего Ирокезова с головы до ног.

     «Выглядит вроде неплохо для своих лет. К тому же известен. Герой...»

    Принцесса сама не понимала чего в её словах больше — иронии или искреннего счастья. Что-то её действительно тянуло к этому огромному мужчине, но что?

    Временами она хотела искренне хотела полюбить его. В такие минуты она заглядывала себе в душу и там ощупью пыталась найти в себе любовь. Принцесса просеивала свою душу как песок между пальцев, но безуспешно.

    «Поиски черной кошки в темной комнате — думала она в эти минуты — тем более неясно есть ли там кошка или нет». Их отношения приближались к тому пределу, когда нужно будет решать, говорить «да» или «нет». Решение страшило её. Лина не могла сказать «да» потому что была честна и умна — она понимала, что если любви не будет, то это «да» обернется трагедией для обоих. Сказать «нет» она тоже не могла, ведь только лучшее является врагом хорошего, а Ирокезов — младший вообще то был неплохим парнем. Был, правда, еще и третий выход.

    Отложить решение, оставить все как есть и посмотреть, что из этого выйдет...

    ...Ирокезов зашевелился. Принцесса сразу смежила веки. Она ощутила на себе взгляд героя и не открывая глаз протянула к нему руки. Ирокезов младший полез целоваться. Губы у него были чувственные и мягкие. Вместе с небольшими неухоженными усами они обещали женщинам много интересного.

    «Отложить!» — подумала принцесса, и на душе у неё стало спокойнее — «Только занять бы его чем-нибудь героическим».

    И гениальная мысль не замедлила явиться.

     — Вот что, дорогой — сказала принцесса. Даже в ничего не значащих разговорах она не называла его любимым.

     — Мой покойный отец всю свою жизнь мечтал прокатиться на лыжах, как это принято в холодных северных странах, но по нашим законам шейх не может покинуть своей страны. Правда, глупый предрассудок?

    Ирокезов кивнул.

     — А я, кажется, унаследовала от отца не только власть, но и его слабости.

    Любовь обостряет ум. Этого небольшого намека было достаточно. Как и всякий мужчина Ирокезов младший заблуждался на счет женщин. Он думал, что они всегда нуждаются в опеке и покровительстве. Любую просьбу, слетавшую с любимых губ, он воспринимал или как глупость или как приказ.

     — И только — то, радость моя? — обрадовался Ирокезов. Эту просьбу он посчитал пустяком.

     — Это пустяк, мелочь... Вот если б тебе захотелось прокатиться с Везувия.

    ...За полтора часа Ирокезов младший собрался и попрощавшись с принцессой вылетел на север.

    Двое суток спустя он заарканил подходящий айсберг и потянул его вниз, к экватору. Первое время ему приходилось часто маневрировать среди ледяных гор, но в скором времени он оставил их позади и по свободной воде погнал в Египет, наверстывая упущенное время. На шестую ночь ветер утих, но поднявшийся туман не позволял ничего увидеть. Вытравив канат, Ирокезов поднялся повыше. Выбравшись из тумана, он огляделся по сторонам. Единственной реальностью в этом суровом мире был только он, да канат, уходящий в туман.

    Форсировав двигатель Ирокезов — младший завернулся в шубу и задремал. Очнулся он от толчка. Подобное ощущение он уже испытал однажды, когда столкнулся в потемках со шпилем Рейнского собора.

    Он посмотрел вниз, но в тумане взгляд его вяз как звук в пустоте Ирокезов увеличил подачу топлива в двигатель. Внизу послышался скрежет

     — Опять айсберг — подумал Ирокезов.

    Чуть отвернув в сторону, он несколько раз дернул ледяную гору. Не потеряв инерции, она двинулась за ним.

    Ирокезов тащил ледяную громадину и не видел, как внизу под плотной пеленой тумана, словно саваном укрывшем море, тонул «Титаник».

Шестьдесят девятая история.

    Падение метеорита — зрелище редкое и поражающее воображение.

    Конечно, имеется в виду не тот случай, когда один грамм, невесть из какой дали занесенного камня, сгорает на высоте двадцати километров над землей, и уж, безусловно, не тот, когда килограмм метеоритного железа валится вам прямо на голову, а красочное зрелище превращения изрядной массы камня в пар и свет, наблюдаемое издалека и при идеальном состоянии атмосферы.

    Вспышка, жар, грохот, стон Вселенной...

    На этом представление не оканчивается.

    На месте падение обычно возникает клуб пыли. Может быть, это даже не пыль, а дым. Облако, изнури, подсвечено вспышками всех оттенков — от темно-багрового до ярко-оранжевого. Земля дрожит, огонь бежит.... Красиво!

    Еще более изумительное зрелище представляет метеорит, попадающий в нефтебазу. Или склад боеприпасов, хотя, надо отметить справедливости ради, что первую скрипку в этом случае играет нефтебаза, а не посланец иных миров.

    Но ни в какое сравнение со всем вышеперечисленным не идет падение крупного болида на мать сыру-землю. В этом случае все, о чем говорилось, нужно многократно увеличить в размерах, добавить дрожание земли и рев, пробивающего воздух камня.

    Такие пришествия — достаточно большая редкость, хотя свидетельств очевидцев всегда более чем достаточно — выручает масштаб зрелища. Людей переживших падение такого метеорита в непосредственной от них близости значительно меньше, а уж об организаторах такого катаклизма и говорить не приходится.

    Их нет.

    Тем ценнее для человечества этот рассказ.

    .....Говорят, что самое тяжелое испытание — испытание славой. Медные трубы пройти значительно тяжелее, чем огонь и воду. Ирокезовы это испытали на себе в полной мере. С изобретением газет, дагерротипов, а также проволочного и беспроволочного телеграфов жизнь Ирокезовых стала объектом пристального внимания читающей публики. Где бы они ни появлялись, чтобы не делали, тут же за их спинами вырастал корреспондент, вспыхивал ослепительным светом магний, и деяния Ирокезовых запечатлевалось для Истории и всеобщего обозрения.

    Нельзя сказать, что и раньше Ирокезовых обходили вниманием. И до изобретенья газет и дагерротипии прогрессивная общественность следила за их жизнедеятельностью с большим вниманием, но если раньше они были мифом, страшной сказкой, то теперь газетчики причислили их к людям. Пусть очень сильным и необычайным — но людям.

    Низвержение из полубогов почти к подножью эволюционной лестницы не прошло даром.. Поняв какую шутку сыграли с ними журналисты (уважения окружающих заметно поубавилось) Ирокезов — старший опечалился, и в этом состоянии разгромил редакцию газеты «Дейли мэйл».

    Это естественный, вообще-то поступок, вызвал вал новых сообщений и тогда, в отместку пишущей братии, Ирокезов старший распустил слух о собственной смерти.

    Журналисты приуныли.

    Газеты вышли с траурными заголовками. «Потеря для всего Человечества», «Невосполнимая потеря», «Что делать?», «Кто виноват?»

    Близкие к Ирокезовым по духу анархисты, выпустили листовку «Мы осиротели»...

    А в это время Ирокезовы в который уже раз пересекали Атлантику, направляясь в Южную Америку.

    Перед полетом они долго препирались относительно цели перелета. Ирокезов старший хотел бежать от скверны цивилизации, от назойливых газетчиков. Ирокезов же младший просто хотел развлечься. Ему с трудом удалось отговорить папашу лететь на Чукотский полуостров, однако папаша никак не соглашался лететь в Северо-Американские Соединенные Штаты, как хотел этого сын. Ирокезов младший долго рассказывал папаше об идеалах добра и справедливости, которые пестовали президенты этой далекой страны, но тщетно.

    После ожесточенного спора папаша все же согласился на Америку, но не на Северную, а на Южную. Сыну пришлось согласиться, потому как папаша пригрозил улететь вообще на Баффиннову землю...

    Перелетев океан, Ирокезовы опустились на океанские пляжи Бразилии.

    Несколько дней они отдыхали, принимая на кожу солнечные ванны, а внутрь — пальмовое вино. Отдых, однако, не затянулся. В десяти километрах от берега Ирокезов старший углядел телеграфные провода, и они полетели дальше, в глубину сельвы. На третьем часу полета, когда желудок, в который уже раз напомнил, что ему нечем заняться, Ирокезов младший углядел проплешину в зеленой шкуре тропического леса и человеческое мельтешение на ней.

     — Папаша! — заорал он, привлекая внимание. — Заходи на посадку!

     — Сам вижу, — ответил все понимающий отец. — Сперва посмотрим как у них там с газетами...

    На этой поляне они не были первыми — там уже были когда-то люди, которые ушли неизвестно куда, оставив после себя развалины некогда огромного города. Герои снизились и, прячась за кронами деревьев, подлетели поближе. Надо отметить, что хорошо отрегулированный пороховой двигатель издает очень мало шума, а уж всю технику Ирокезов младший перед полетом перебрал своими собственными руками, так что приближались они совершенно бесшумно.

    В развалинах шла своя жизнь.

    Вокруг обломков пышных дворцов стояли шалаши из веток и листьев. Жители города ходили почти что нагишом, но объяснялось это не падением нравов, а пожалуй наоборот, неразвращенностью и жарким климатом.

     — Дикие люди! — восторженно прошептал Ирокезов младший. — Вон та молоденькая шоколадка — совсем дикая!

    Да. Это действительно были дикие люди.

    Ирокезову старшему ни о чем другом и не мечталось. Он смутно представлял себе образ их жизни, однако знал твердо (в этом его еще в прошлом веке убедил сам Дидро) — там где нет ни письменности, нет ни газет, ни журналистов.

    Зоркий глаз сына, дававший сто очков вперед любому Зоркому Соколу, углядел в чаще не только красивых женщин, но и парочку пьяных туземцев. Торопя события, он льстиво сказал в отцовскую спину.

     — Тут не то, что газетчиками — типографской краской не пахнет!

    По стволу дерева они спустились вниз. Сын первый. Уже снизу, притопывая ногами от нетерпения, он позвал отца.

     — Слезай, папаша! Пойдем-ка контакты завязывать...

     — Контакты, — назидательно произнес папаша, — нужно протирать спиртом! Особенно в таком в таком влажном климате.

    Сын в ответ на это не сказал ничего. Да и что можно было сказать в ответ на это?

    Они спрятали двигатели под кучей в дупло приметного дерева. Вместе с двигателем они спрятали и одежду — Ирокезов младший захотел на время стать таки же диким человеком.

    Выйдя на поляну, они были окружены толпой дикарей. Их бесцеремонно разглядывали.

     — Ух, глазастенькие, — ласково сказал Ирокезов старший также присоединившийся к сыну. В своей бесстыдной наготе на цивилизованного человека Ирокезов старший мог произвести шокирующее впечатление, однако дикарям все было нипочем. Они разглядывали Ирокезовых без особенного любопытства, а те в ответ улыбались.

    А зря...

    Расталкивая толпу, к ним подошел дородного вида нестарый мужчина. За птичьими перьями, которыми он украсил себя, возраст трудно было рассмотреть, но двигался он бодро, как молодой.

     — Вот они, — закричал он с ясно видимым облегчением. Видно было, что Ирокезовы прибыли очень кстати. — Вот они, духи, сведенные сюда силой моего волшебства. Плоть у них не плоть, а кровь — не кровь!

    Понятно, что никого эта реплика не напугала. Удивление — и только мелькнуло на мужественных лицах. В другое бы время Ирокезов старший просто убил бы наглеца за такие слова, но обстановка, что царила вокруг, действовала на него умиротворяюще: тонкий запах азалий, процеженный сквозь кроны солнечный свет, обилие цветов и вон та грудастая индианочка...

    Все это подействовало на Ирокезова старшего как масло на бурное море.

     — Так это твое волшебство, несчастный, свело нас на землю? — спросил он жреца, решив под настроение поиграть с ним в старинную игру «убей друга».

     — Да! — торжественно и нагло сказал толстяк. — Вот так вот.

     — Ну ты и нахал. Морда твоя наглая.. А ты знаешь перед кем стоишь?

    Отвечать на прямо поставленный вопрос толстяк не стал, а начал приплясывать вокруг низ, что-то подвывая в такт. Публика опасливо раздалась в стороны.

     — Так ведь он не в себе! — сказал Ирокезов младший, и, обращаясь к толпе, заорал: — Под умалишенным ходите!

    Услышать его, конечно, услышали, но предостережению не вняли. Толстяк продолжал прыгать вокруг них, разводя руками, а когда позволяло положение, то и ногами. Глядя на его нелепые прыжки Ирокезов старший расхохотался. Он смеялся от души, обхватив себя за бока, неприлично взвизгивая, когда дыхание сбивалось, всхлипывая, вдыхал снова и хохотал, хохотал, хохотал...

    Толстяк сперва растерялся (себе-то он наверняка казался страшным и исполненным могущества), но быстро оправился. Он победоносно оглядел притихших дикарей.

     — Смертельные колики одолели злого духа, — сообщил он окружавшим его соплеменниками громким шепотом. — Это все мое волшебство.

    Увидев, что облюбованная им индианочка побледнела, когда его назвали злым духом, Ирокезов страший смеяться перестал, зато засмеялся Ирокезов младший.

    Здешний колдун был из той категории представителей этой профессии, которые всерьез верили в свои силы. Любой благоприятное стечение обстоятельств ими принималось как безусловное доказательство их силы..

    Смеясь, Ирокезов младший спросил.

     — Ну, как он тебе, папенька?

     — Наглец!

     — И мне он тоже нравится... Может подарим ему один из наших двигателей?

     — Да делай ты с ним, с обормотом, что хочешь...

    Ирокезов младший величественным жестом остановил пляшущего человечка.

     — Я вижу, что ты сильный колдун, — серьезно сказал он, — но ты ошибаешься, считая нас слабее себя. Я вижу тебя насквозь. Тебе нужна слава, почет и уважение, но, стакиваясь со мной, ты найдешь только насильственную смерть.... Смирись и проваливай отсюда.

    Теперь рассмеялся толстяк, а вместе с ним и остальные дикари.

     — Нет тут силы сильнее моей, — сказал колдун, — и умирая вы узнаете это!

    На это мог быть только один достойный ответ и Ирокезов младший нашел его.

     — А это ты видел?

    После мгновенного замешательства (те, кто в это момент моргнул, мог бы и вовсе его не заметить) толстяк оповестил окружающих.

     — Он показал нам свой зад. На языке злых духов это признание собственного бессилия. Они сдаются на мою милость.

    Это уже переходило всякие границы. Ирокезов старший прекратил обмениваться улыбками с индианками.

     — Нельзя, чтоб подобные мерзавцы обманывали столько доверчивых людей. Идеалы справедливости и доброты просто требуют, чтоб мы изолировали этого типа от общества. Думаю, что двигатель ему подарить все-таки придется.

    Он указал пальцем на колдуна, чтоб то, что он собирался сказать, упаси Бог, никто другой не принял на свой счет.

     — Ты мне надоел, какашкин сын. Поэтому предлагаю тебе помериться силами. Покажи-ка, на что ты способен. Только сам. Один на один...

    Но колдун был не так глуп.

     — Моя сила в этих людях.

     — Ты морочишь им головы.

    Колдун улыбнулся от сознания собственного превосходства. Ирокезов старший понял, что спорить дальше с ним бесполезно. Жизнь требовала решительных мер.

     — Люди! — закричал он, обращаясь к дикарям. — Мы сильнее вашего колдуна и сейчас докажем вам это!

    Он подмигнул сыну. Тот все понял мгновенно. Схватив колдуна под руку, Ирокезов старший крикнул:

     — Сейчас мы отправим его на небо. Несли он сильнее нас, то спустится оттуда целым и невредимым...

    Колдун заверещал, но Ирокезовы не дали ему возможности высказаться. С криком — «Лишаю слова!» — Ирокезов младший навьючил двигатель на плечи колдуна и рванул стартер.

     Вопль колдуна слился с ревом мотора. На самой начальной стадии полета, когда двигатель еще не давал полной мощности было видно, как колдун рвется из лямок, но секунду спустя он уже скрылся из виду. Оглянувшись, Ирокезовы увидели лежащих вокруг людей.

     — Ну, что? Чья взяла?

    Едва слышное, уже затихающее тарахтение двигателя констатировало то факт, что «взяла» все-таки Ирокезовых и избавляло дикарей от необходимости отвечать на этот вопрос.

     — Чтоб через десять минут тут вот, на этом самом месте стояла бочка с ананасами! Всем понятно?

     — Да! — хором ответили жители и побежали за ананасами....

    А полтора часа спустя, раскалившийся от трения о воздух двигатель взорвался над Сибирью в районе реки Тунгуски, подарив ученым загадку Тунгусского метеорита.

Семидесятая история

    Жил да был в одном селении старый китаец по имени Ли-Шен.

    Жил он не богато и одним только и мог похвастаться — сыновьями. Имелось их у него целых три штуки, один другого краше и такие воспитанные, что знали аж четыре арифметических действия. Старший и средний сыновья — сложение и вычитание, а младшенький — деление и извлечение корня. Но как уж водится — в семье не без урода — двух своих сыновей Старик считал дураками, а третьего, и только его одного, — умным.

    Был еще в семье старика Ли-Шена сибирский кот Ефальтий, плененный им еще в дни юности, когда Ли-Шен участвовал в Чифаньском конфликте. Кот, по молодости своей, погнавшись за неприятельским мышом, пробрался в расположение Императорской армии и попытался в одиночку захватить лазарет, но, оглушенный бутылкой валерьянки, потерял бдительность и был схвачен вооруженной охраной, которой и командовал Ли-Шен.

    Жило семейство в очень хорошем месте — на краю леса, на берегу моря, как раз в том месте, где степь начинается и вдобавок почти на границе с сопредельным государством. Это давало возможность славной семейке одновременно заниматься браконьерством в лесу и на море, контрабандой, а еще и выращиванием опиумного мака...

     Благодаря интенсивной производственно-хозяйственной деятельности артели «Отец и сыновья» вскоре вокруг их фанзы возникло целое поселение: был расквартирован пограничный отряд, построена таможня, охотинспекция и ряд других служб, крайне необходимых для любого цивилизованного народа.

    Сперва все это понравилось старику Ли-Шену — новые люди, новые связи, в промтоварной лавке появились предметы роскоши, но однажды...

    Однажды, когда старик Ли-Шен стоял в очереди за маринованными ростками молодого бамбука, какой-то толстый японец, несущий на своем лице следы всех пороков, стал протискиваться вперед. Это было бы пол беды — мало ли Ли-Шен видал на своем веку нахалов? Хуже было другое: втискиваясь в очередь, японец выталкивал из нее Ли-Шена.

    Старик удивился такому развитию событий и громким голосом воззвал к справедливости.

    Вся очередь набрала в грудь воздуху, чтоб огласить окрестности ревом негодования, но японец, разорвав на себе рубаху европейского кроя показал селянам татуировку, украшавшую его спину. Очередь неслышно выдохнула наполненный негодованием воздух, и над ней прошелестело:

     — Якудза... Это человек якудзы!

    Японец не спеша растолкал испуганных людей, нарочно наступил на ногу старику Ли-Шену и, грубо обругав продавца, взял с прилавка самую крупную из красных рыб.

    Надо ли говорить, что при этом он не заплатил ни единого ляо в кассу лавки?

    Ограбленный продавец тихо заплакал, а огорченный увиденным Ли-Шен ушел домой, забыв про маринованный бамбук.

    Но чем ближе он подходил к дому, тем сильнее становилось распиравшее его чувство гнева. Оно росло со скоростью не маринованного бамбука. Он все более и более утверждался в желании наказать наглеца!

    Дома он собрал вокруг себя сыновей и объявил о своем решении.

     — Кровь моя горяча и требует отмщения! Найдите мне этого японца, и я лично отдавлю ему ногу!

    Добрые сыновья, бросив домашние дела, побежали разыскивать негодяя, но у них ничего не вышло. Стражники рассказали, что видели человека, как две капли воды, похожего на разыскиваемого братьями. Тот несся по главной улице селения, нещадно нахлестывая бедного рикшу. Стражники так же рассказали братьям, что зовут японца Фэнь, и что он является главарем недавно перебравшейся из Иокогамы в сей благодатный край гангстерской шайки!

    Надеясь на везение и свои крепкие ноги, братья обежали селение и ближайшие окрестности, но удача отвернулась от них. Не помог даже в кровь исхлестанный рикша, что попался им навстречу — Фэнь выскочил из тележки на повороте и сиганул в кусты, естественно не заплатив ни одной монеты, пусть бы хоть даже и фальшивой.

    Злой японец пропал.

    Часа через полтора сыновья собрались на опушке леса, чтоб посоветоваться.

    Под умиротворяющий шелест бамбука, трущегося стволом о цветущую сливу, старший брат обратился к ним.

     — Наш отец стар. Хотя дух его крепок тело его немощно. Мы должны сами найти негодяя и отдавить ему ногу!

    Никто из братьев не возразил. Воля родителя была для них законом.

     — Только вот где его нам искать? — вслух задумался средний. — Японцев, конечно, меньше чем нас, китайцев, но все же столько, что ни на руках, ни на ногах пальцев не хватит, чтоб всех пересчитать...

     — Верно, — нахмурился старший, — пока до последнего дойдешь, так, пожалуй, и забудешь, как этот самый Фэнь выглядит...

    Старший и средний братья начали размышлять и строить планы по наиболее легкому пересчету японцев, а младший начал думать. Мысль его бежала стремительно, поднимая волосы на голове.

     — А может быть нам искать только толстых японцев, к тому же покрытых татуировкой? — предложил старший.

    Средний посчитал мысль гениальной и бросился к старшему целоваться, а младший все молчал.

    Он не считал высказанную братом мысль гениальной, ибо не может быть в мире так, чтоб в одном месте появились сразу две гениальные мысли, а у него как раз и была мысль, каковую он таковой и считал...

     — Что делает хозяин лавки, когда видит, что огонь подбирается к его товарам? — спросил он у братьев. Чувство собственности у братьев было развито ничуть не меньше чувства собственного достоинства, и они не сговариваясь и даже не переглянувшись, ответили:

     — Он спасает свое добро!

     — Правильно, — согласился с ними младший брат. — Это и есть решение! Мы подожжем лавку, и подождем, когда прибежит ее хозяин!

    После недолгого неловкого молчания средний брат все-таки спросил:

     — Если мы сожжем лавку, то кому мы будем продавать красную рыбу и где станем покупать предметы роскоши? Что-то я не пойму...

     — Нет, ты понял, но не так, как нужно, — поправил старший брат. — Он, верно, хочет, чтоб мы подожгли какую-либо другую лавку...

     — Где ж мы найдем другую лавку, если она одна на все селение? К тому же как можно найти лавку не найдя ее хозяина? Нам-то нужна лавка, ключи от которой в руках у Фэня!

     — О, братья! — чуть улыбнувшись, отозвался младший брат. — Видно, напрасно я рассыпал перед вами бисер своего красноречия и учености, выражаясь фигурально. Скажу прямо и безыскусно! Нам нужно начать истреблять шайку Фэня и тогда он сам придет к нам..

     — Просить пощады! — восторженно закончил на младшего средний брат. — Эта мысль достойна того, что написать ее маковым соком на спине лосося!

    Младший брат не стал поправлять среднего. Он просто довел мысль до конца.

     — Мы перебьем шайку Фэня, и он сам упадет к нам в руки!

     — Ха! — сказал Старший брат. — Как же мы истребим ее, если среди нас нет ни одного истребителя, о самый мудрый из Младших Братьев?

    Но младший брат уже подумал и об этом.

     — Мы принесем в жертву Великим Злым Богам печеную репу и они помогут нам!

    Дождавшись полнолуния, братья пошли к пагоде Цинь-Ву и в самую полночь стали творить обряд вызова Страшного духа...

    ...Если жизнь тебя бросает из страны в страну, если ты не успеваешь вытряхивать из складок одежды пыль далеких дорог, если ты ешь, что попало и пьешь, что нальют, то не приходится удивляться, что и ночевать тебе приходится, где придется.

    Вчерашним днем Ирокезовым пришлось пройти больше обычного — не желая ночевать в горах, они шли чуть не до полуночи, чтоб дойти до какого-нибудь человеческого жилья. Сын ругался, но Ирокезов-старший все пер вперед, не обращая на него никакого внимания и младшенькому волей-неволей пришлось следовать за папашей.

    В конце концов, они наткнулись на какую-то стену. Ирокезов старший воспрянул духом и совсем хотел уж поискать вход за ограду, но сердитый сын двумя ударами проломил ее вошел внутрь.

     — Все! Я пришел! — объявил он внутри. — Если хочешь идти дальше или иди один, или неси меня на руках.

    Упрямство сына уже стало притчей во языцах и Ирокезов старший смирился.

    Отыскав место посуше, они выгребли из карманов остатки съестного и, сокрушенно вздыхая, честно разделили их между собой. Потом они улеглись на какой-то рухляди, ожидая пришествия сна. Звездное небо над головой тихонько кружилось, рождая великие мысли, и глаза под шепот светил смыкались все крепче и крепче, но тут совсем некстати запахло печеной репой, и раздались чьи-то настойчивые голоса.

    Они причитали если не жалобно, то настойчиво.

     — Зовут кого-то, — сонно сказал Ирокезов старший. — Беда, видно у людей...

     — Они ее накличут, — мрачно возразил сын. — Кто ж там так по ночам орет?

    На зов вышел Ирокезов Старший. Впотьмах он не разобрал, что там такое творится, и несколько секунд тупо таращился в темноту, стараясь понять, что же его разбудило.

     — Что там, папенька? — спросил Ирокезов-младший. — Неужели там есть те, кому жизнь недорога? Неужели еще кого-нибудь на ночь глядя, убивать придется?? А потом еще и идти руки мыть???

    Хотя шорох цветущего бамбука почти заглушил слова, но все же братья-лишенцы поняли главное — обряд удался!

    От этих слов злого духа братья пришли в себя, и совсем уж было, собрались скрыться в испуге, как младший лишенец возвысил голос.

     — О Великий Злой дух! — сказал он, когда в дверях пагоды показался еще не злой, но уже довольно сердитый Ирокезов младший.

     — Это ли я злой! — засучивая рукава, начал он. — Это я пока не злой еще, а сердитый!

    Говоря, он все ближе подступал к лишенцам.

     — Был бы я злой, я бы вас поубивал безо всяких разговоров... А я вот говорю с вами, свое терпение испытываю...

     — Мы взываем к вам, Злые Духи... — сказал младший лишенец, протягивая Ирокезову младшему несколько кусков печеной репы. — Мы пришли к вам за помощью...

    Репу Ирокезов младший взял.

     — А мы пришли в надежде выспаться и поесть, — прочавкал он несколько смягчившись от репы. — Ночью, молодые люди, спать полагается, а не взывать о помощи.

     — Судя по твоей упитанности, — добавил Ирокезов старший — ты вовсе не бедствуешь!

     — Мы пришли просить вашей помощи против злого японского разбойника!

     — Злого?

     — О-го-го какого злого!

     Ирокезов-младший не расслышал в изданных лишенцем звуках ничего понятного, и попытался уловить хоть что-то знакомое.

    И поймал.

     — Го? — переспросил он.

    Младшенький понял, что Его Величество Случай приоткрыл перед ним дверь удачи и, не раздумывая, сунул туда ногу.

     — Го-Го! — повторил он, словно эхо.

     — Старый самурай, похожий на сморщенную сливу, сваренную в уксусе? — уточнил Ирокезов старший. Глаза его неприятно прищурились. Младшего брата внезапно озарило, что не согласиться с ним, означает рискнуть чем-то значительно большим, нежели исполнение отцовского желания. И он согласился со злым духом.

     — Да!

    Но, все же он был хорошим сыном, и честным человеком и поэтому добавил.

     — Только он сменил внешность и стал моложе и толще.

    Ирокезов младший посмотрел на него удивленно, и младший брат торопливо добавил:

     — Зато опознать теперь его можно по цветной татуировке во всю спину!

     — Татуировка? — заинтересованно спросил Ирокезов-младший. — Яка така татуировка?

     — Да. Бабочка махаон на цветущем кустике земляники.

     — Крылья бабочки распахнуты на три четверти? — поинтересовался из темноты папенька.

     — Да. Отец еще говорил, что нигде не встречал такого прелестного изумрудного цвета плодоножек у полусозревшей земляники! — восторженно согласился младший лишенец.

    Ирокезовы переглянулись.

     — Иокогамская школа, — сказал папаша. — В квартале Рюмэй есть только три человека, которые могут так мастерски передать томление созревающей земляники под солнцем.

     — Два, — поправил его сын. — Карапаки-сан умер двенадцать лет назад. Ты забыл.

     — Да, я забыл, — согласился с ним отец. — Тем легче... Ты смотри, как жизнь поворачивается! Где он?

     — Чтоб он пришел, надо поджечь лавку, — напомнил средний лишенец. — И тогда...

     — А где лавка-то? — Заинтересовался сын. Репа кончилась. А в животе по-прежнему было пусто. Да и с огнем он любил побаловаться. Особенно ночью.

     — В селении...

     — А что тут город рядом? — оживился Ирокезов младший, выстроив в голове логическую цепочку — город — лавка — еда — пиво.

     — Рядом, — подтвердил средний лишенец. — Селение...А там лавка.

    До селения оказалось совсем близко. Ирокезов Младший немного поворчал на папашу, что сбился ночью с пути, но так, что папаша не услышал его. В селении они сразу пошли в лавку.

    За выбитой дверью они сразу же наткнулись на хозяина лавки. Хлюпая носом, он сказал.

     — Фэнь только что ушел, забрав с собой всю красную рыбу и два последних ящика пива «Асахи».

    Младший лишенец помог ему подняться.

     — Что он сказал?

    Утерев кровавую соплю, хозяин ответствовал

     — Он еще произносил ругательное слово «пикник»!

    Ирокезовы переглянулись. Мыли их, словно собаки, бежали по одному следу. Тем более слово «пикник» было им хорошо знакомо...

     — Берег моря! — выпалил Ирокезов младший, ударяя кулаком по крышке бочки с квашеной редькой и запуская туда руку.

     — Или лесная опушка, — внес коррективы Ирокезов старший, сдвинув обломки в сторону и так же зачерпнув горсть. — Там тоже, знаешь ли...

    Вертевший головой от одного к другому младший лишенец вскинул руку, и затряс ею, привлекая внимание героев.

     — Я знаю место, где есть и то и другое!

    Ирокезов старший задумчиво снял со стены кольцо сухой колбасы и откусив начал сосредоточенно жевать. Лавочник смотрел на него с любовью и уважением.

     — А девки с ним были? — прожевав спросил он.

    Лавочник кивнул.

     — Тогда точно опушка, — твердо сказал Ирокезов старший. — После пива барышню в кусты завалить — милое дело...

    Компанию пикникующих они нашли по женскому визгу. Через кусты видно было, как по-европейски одетые барышни безо всякого стеснения виснут на шеях у гангстеров.

     — Разврат, — прошептал Ирокезов младший. Осуждения в его голосе не было. Он бы еще посмотрел на то, как развиваются отношения между девушками и гангстерами, но тут некстати вклинился папаша.

     — Пиво... — пробормотал он ставшим неожиданно сухим голосом. Подобрав бесхозно лежавший под ногами стволик бамбука, он выскочил на полянку. Разбойники, никак не ожидавшие тут наткнуться на неприятности, повернулись к нему. Не говоря им плохого слова, папаша поддел шестом ближнего и отбросил его за деревья. Второго он, хоть и не обучался в Шаолине, классически развернувшись, поддел другим концом шеста и, словно бильярдный шар, выбил с поляны.

    Девушки легкого поведения с визгом разбежались.

     — Ну, вот.. Половина победы уже за нами, — сказал Ирокезов Младший, провожая их взглядом. — Осталось найти другую половину...

     — По-моему это не он, — сказал папаша.

     — Догоним сперва, потом разберемся!

     — Хватай его! А то убежит! — заорал средний сын Ли-Шена, почувствовавший уже сладость победы. Он не смотрел на девушек, а на отцова обидчика.

    О!!! Фэнь не зря был вожаком шайки! Ему хватило одного взгляда в горящие глаза Ирокезова старшего, чтоб понять чем закончится эта пирушка, если он задержится тут еще на секунду. Легкость, с которой незнакомцы расправились с его товарищами не просто пугала. Она повергала в ужас!

    Не дожидаясь, что с ним сделают что-нибудь такое же скверное, Фэнь выпустил из рук красную рыбу и ничком упал в кусты.

     — Вон он! — приплясывал на откосе Старший лишенец, тыча указательным пальцем куда-то вниз. — Вон он бежит!

    Ирокезов старший не бросился следом, а задержался около ящика с пивом.

     — Не убежит... Куда тут бежать?

    Погоня продолжалась до самого края земли. То есть до края континента, конечно.

    Но там, где она по всем законам жанра должна была закончиться, она не закончилась. У Фэня оказался в рукаве козырной туз. Прыгая по скалам словно горная козочка он добрался до берега и прыгнув в припрятанную лодку, не жалея сил заработал веслами. Лодка быстро понеслась, в сторону страны Восходящего Солнца, где на горизонте маячили громады миноносцев Императорского флота.

     — Он уйдет! — вскричал воодушевленный половиной победы младший лишенец.

     — Да куда ему идти? — лениво поправил Ирокезов младший. Выпитое пиво сделало его благодушным. — Если только на дно...

    Он поднял камень и взвесил его в руке и лениво бросил следом.

    За кормой лодки поднялся фонтан брызг.

     — Недолет, — прокомментировал папаша, щепочкой выковыривая из зубов кусочки красной рыбы.

    Ирокезов младший подобрал еще одни обкатанный морем булыжник и метнул чуть сильнее. Однако, орошенный морскими брызгами беглец тоже прибавил и камень канул в море.

     — Недолет.... Мало каши ел...

    Это звучало уже издевательски. Ирокезов младший пробежался по берегу и принес гранитную глыбу, величиной с половину себя.

     — С запасом кидай, — посоветовал папенька. — Чтоб уж если не камнем пришибло, то волной захлестнуло...

    Упершись пяткой в гальку Ирокезов младший несколько раз крутанулся, нагнетая в руку небывалую силу и отпустил камень в полет. С гулом рассекая воздух он понесся над морем, изредка рикошетируя от водной глади...

    Ирокезов младший искал глазами всплеск и не находил его.

     — Попал? — спросил он папашу.

     — Попал, — сообщил тот после секундной заминки. — В корабль попал... Хорошо попал...

    В голосе его была не то что бы зависть, но искреннее уважение. На их глазах корабль на горизонте разломился надвое и погрузился в морскую пучину.

     — Нифига себе! — озадаченно почесал голову Ирокезов младший. — Это я?

     — А то..

     — А зачем это я?

    На горизонте сверкнуло, корабль окутался плотным дымом и через несколько секунд до берега долетел грохот артиллерийского залпа.

     — Что это они? — спросил ничего не понявший сын.

     — А я знаю? — отозвался папаша. — Пошли назад. Там еще пиво осталось...

    Не обращая внимания на лишенцев они поднялись наверх. А братья остались на берегу, зачарованные начавшейся артиллерийской дуэлью двух Имперских флотов. Японского и Российского.

    Так из-за недоразумения началось печально знаменитое Цусимское сражения.

Девяносто шестая история.

    Ирокезовы вышли из спускаемого аппарата часа через полтора после посадки. Может быть Ирокезов младший выскочил бы и раньше, но папаша строго-настрого запретил ему покидать корабль.

     — Пятки сожжешь, — ответил он на вопрос сына старой остротой, оставшейся в его памяти с тех времен, когда ракеты летали еще на керосине. На самом деле Ирокезов старший хотел осмотреться и поесть перед выходом. Пришлось Ирокезову младшему смириться и вернуться к стихосложению, страстью к которому он последнее время страдал. Вследствие этой пагубной страсти он теперь старался говорить в рифму, чем нервировал папеньку.

     Еще подлетая к планете, они знали, что там есть кислород, есть вода. Знали длину местных суток и тьму других характеристик планеты, но Ирокезова старшего волновало другое.. Уже третий год болтался он с сыном по окраинам шестого спирального рукава и еще н разу им не повстречалась планета с разумными формами жизни. Временами он думал, что его научный оппонент, профессор Танзильского университета Грек Саркипулос все-таки прав. Тот утверждал, что по ряду причин жизнь в спиральных рукавах не может развиться до стадии разумной, однако Ирокезов старший не верил ему и продолжал поиски.

    Корабль сел крайне неудачно — в какой-то старый кратер. Теперь его стены отгораживали корабль от окружающего мира. Поэтому, когда пыль осела, Ирокезов старший хотел, было выпороть сына за столь неудачную посадку, но передумал, решив, что попасть в центр стометрового круга пролетев бессчетное число километров не легче, чем найти планету с разумной формой жизни.

     — Теория вероятности за нас, — объявил он сыну вместо порки. — Вот увидишь — нас ждут приятные неожиданности.

     — Никакой веры ей нет, этой теории, — проворчал сын. — Опять, как в прошлый раз, ни поесть толком, ни выпить на этой территории...

    Но папаша как в воду глядел. Поднявшись на стену, они сразу же различили внизу творения инопланетного разума.

     — Там, вдали, за рекой, какие-то строения.. — удивленно сказал Ирокезов младший, — И среди них наверняка есть питейное заведение!

     Ирокезов старший тренированным глазом тут же определил — шестое строение к востоку, во-о-о-он то, с желтой тряпкой — и есть питейное заведение.

    Сомнений не оставалось ни капли. Впереди их ждала неизвестная цивилизация.

     Профессор Саркипулос был посрамлен. Желая отметить победу в научном споре и установить более тесный контакт с представителями чужедальней цивилизации Ирокезовы начали поспешно спускаться вниз.

    Странное существо — человек!

    В погребах «Дурынды» было довольно горячительных напитков. Богатейший их ассортимент был представлен и древней, почти легендарными «Московской» и «Марсианской горькой» и новоизобретениями, вроде «Второй составляющей осцилятивного кольца Сатурна». Но страсть к знанию толкала их в неведомое.

    Ирокезов старший знал, что самые прочные контакты завязываются не в академиях и научных учреждениях, а в местах морального разложения аборигенов. Там и только там можно было ощутить реальное состояние общества, оценить ксенофобию и почувствовать толерантность общественного организма...

    Инстинкт не подвел героя, но удивил.

     Открыв дверь, он остолбенел. Заведение было битком набито существами различного внешнего вида и конфигурации. Большая часть их была в скафандрах, и из этого Ирокезов младший заключил, что все это не местные жители, а их с папенькой коллеги — исследователи мировых пространств реактивными приборами. Над стойкой, на стене висел плакат, написанный на линкосе. «Привет участникам бессрочной конференции первооткрывателей...» Вместо последнего слова была огромная клякса. Похоже было, что написанное первоначально слово зачеркивалось и исправлялось другими. Понятно было, что там должно было быть название, но прочесть его было невозможно.

    Ирокезовы переглянулись. Одно это уже говорило о многом.

    Кроме транспаранта были и другие признаки неблагополучия. Космонавты хватали друг друга за грудки, сыпали взаимными оскорблениями.

    Поначалу на Ирокезовых никто внимания не обратил. За эти несколько минут Ирокезов старший понял, что предметом спора как раз и является замаранное слово — название планеты, а так же выяснение кто же первый ее нашел.

    Как выяснилось, случилось невероятное. Практически одновременно тридцать семь космических кораблей сели на эту планету.

     — Зря я, что ли я предрекал такой конец этой истории? Нет никакой веры твоей теории! — пробормотал сын, но отец его не стал слушать.

    Одни кричали, что первыми вышли на круговую орбиту и сбросили вымпел на поверхность, другие вопили, что первыми приземлились, третьи, перекрывая первых двух кричали, что раньше всех установили контакт с аборигенами. Кто-то обиженный сильнее всех кричал, что «контакт с аборигенами — ничто, а я первый с администрацией договорился...» Кто-то тряс бортовыми журналами, в которых тоже были зафиксированы приоритеты и требовал «самого тщательно расследования преступления». Ирокезовы поспели в самый напряженный момент. Бессрочная конференция грозила перейти в межпланетный конфликт.

     — Я не потерплю ущемления прав своей родины! — через одного орали покорители Вселенной. Другая половина в это время набирала в грудь воздух, чтоб крикнуть то же самое.

    Мешкать было нельзя.

    Ирокезов старший прошел сквозь толпу, и встал под плакат. Его узнали, и шум сам собой затих...

     — Чего не поделил, герои?

    Взрыв возмущенных воплей был ему ответом.. Ирокезов старший рассмеялся.

    Вам еще малость тут подискутировать, и начнете вы друг в друга ножи совать. Знаю я вас, горячие головы... У меня есть предложение. Первооткрывателями считать не первых, а последних. То есть меня с сыном.

    Он махнул рукой в сторону двери, где стоял сын. Толпа оглядела Ирокезова младшего, дальновидно загородившего выход. Кто-то произнес.

     — Дождались, идиоты... Их двое, а мы одни... Нам с ними не справиться...

     — Верно, — подтвердил Ирокезов старший. — И чтоб закрыть вопрос о названии, назовем мы ее на местном наречии. Как это будет по-местному?

    Из толпы грустно подсказали.

     — Полиноза.

     — Ну, вот и договорились. Возражений нет?

    Конечно же, их не последовало...

    Так, путем мудрого вмешательства Ирокезовых был предотвращен межпланетный конфликт и посрамлен профессор Саркипулос.

    После столь мудрого решения Ирокезовы, в целях применения враждующих сторон, организовали благотворительный бал-маскарад, на котором Ирокезов младший зачитал фрагмент сочиненной им поэмы о благородном доне Реборде.

Сага о благородном доне Реборде.

    Где Сатурн бледно-зеленый гравитацию развесил, жил в вигваме Дон Реборда.

    Молодым он был и сильным.

    Все окрестные соседи уважали и любили,

    Ибо был он гласом Божьим — Мировым судьей в округе.

    Где бы ни был Дон Реборда

    В час ли лунного восхода, или в час грозы жестокой

    В час, когда с колец Сатурна самородки выпадают...

    Где бы ни был он — повсюду был любовью всенародной он взлелеян и окутан...

    Отличаясь среди прочих, он носил двойной скафандр поперек с каймой стальною и оплечья из титана.

    Воротник в смарагд оправлен.

    С перепадом кси — энергий он блистал как глаз Покоса — астролетчика из Мекки.

    Мог довольным быть Реборда и судьбу не проклиная жить в довольствии и счастье,

    Если б не рассказы Шона, одноглазого бандита...

    Из тюрьмы не вылезая, обладая красноречьем

    Он сумел зажечь в Реборде тягу к дальним приключенья и толкал его украдкой на зазорные идеи.

    От его рассказов дивных, сексом сдобренных и страхом загоралась кровь Реборды, с жаром в голову бросалась, а в его сознанье буйном проносилися картины сходством даже не родные с делом судопроизводства.

    Видел он в бреду планеты на поверхности которых мрака пузыри носились и друг друга пожирая беззастенчиво плодились.

    Видел джунгли Бесгамона, сына славного Станида, что сияет на востоке в час восхода и заката.

    Он мечтал об океанах, жарким оловом кипящих, на горячем Кре, который через семь тысячелетий проносился сквозь светило, прошивал диагонально толщу нестабильной плазмы...

    Сладкой жутью дух смущая, достигал своим соблазном долгожданной этой цели сладкогласый Шон разбойник...

    Он придумал ход коварный, код узнав к дверям защитным, свой свершил побег как Комис, ночью, в час седой Кошиды

    Стражей избежав проворных, силовых полей завесу разметав как паутину он исчез, оставив только надпись на стене темницы.

    Обращаясь к свету мира, к благородному Реборде написал седой разбойник, похититель аппаратов, электронных схем грабитель стену измарав жестоко, выжег искровым разрядом.

    «Благороднейший Реборда!

    Вы мудрейший из великих,

    Величайший из премудрых!

    Вы должны понять бродягу после всех моих рассказов.

    В жизни много повидал я и рассказы эти — опыт. Опыт трудной, долгой жизни. Опыт кровью окропленный.

    Нет ни слова лжи в рассказах.

    Пусть тупые домоседы обвинят меня. Припомнят, как пропали блоки вкуса с кухни славного Токоса...

    Их не слушайте, Реборда!

    Был я вором! Был и буду!

    Но порочная наклонность не заглушит любопытства.

    Не могу вам дать совета. Старше вы по положенью, званьем выше, род древнее, но все ж дам совет.

    Не первым это будет прегрешеньем против нравов и законов.

    Отправляйтесь в путь, Реборда.

    И проверьте расстояньем, трудностью и риском смелым свой характер, добродетель...

    Утолите жажду жизни, что вас гложет каждодневно!»

    Строки те прочтя Реборда побледнел.

    Удар был точен.

    Знал бандит седобородый бить в какое место нужно, чтоб удар дошел до почек, до хребта до станового и до самой главной жилы.

    И с тех пор поник Реборда.

    Взгляд тусклее стал, и даже несравненный блеск оплечий стал темнее света ночи.

    Как же быть ему?

    Не знал он.

    Сердце бы спросить, не разум.

    Сердце, словно птица Киви, та святая Божья птица, что лишь ходит, не летает, в небо рвалась, к приключеньям. Разум же не знал, в какую сторону ему податься.

    Вроде тоже рвался к звездам, но привычка к тихой жизни на цепи его держала.

    Так томился Дон Реборда и друзья его томились, ибо двойственность натуры — Богом данное начало в нашей жизни — тяготило их друг к другу и, общаясь меж собою, грусть себе передавали.

    И тому примеров много в окружающей природе — в час, когда заходит Солнце и в природе наступает время сна и время неги, только горы лишь мгновенье ослепительно сияют снеговой своей вершиной.

    А еще секундой позже наступает время мрака.

    Только звезды озаряют чуть заметным блеском скалы.

    Так и среди нас бывает. Если нету приложенья силе, доброте, таланту человек умрет при жизни, не познавши основного — не познав сиянья мира, ощущая только радость бытия, но не творенья, головой своей, руками.

    Головою был Реборда в том товариществе дивном. Был по роду головою, по достоинству и чину.

    И постольку лишь поскольку не встречаются в природе тело с большими главами, разве Сатаны творенья могут вжиться в образ мерзкий, до восьми голов и больше на плечах своих таская то могу назвать Дакрила, сына мудрой Гитти-Гюмис сердцем, правую рукою, а возможно что и почкой.

    Третий друг — Сэвер отважный, самый юный и счастливый был отмечен Божьим даром: мог читать людские мысли по рукам, глазам и ногтям.

    Применяя каждодневно свой талант на благо ближним, он снискал себе известность как помощник бескорыстный для Реборды и судейских.

    Так в тоске они бродили, наводя кругом унынье, заливая мраком скорби настроенье у соседей. И настало вскоре время, что в округе с населеньем, исчисляемым мильеном, вы не встретили б улыбки и у Малого Ребенка.

    Не звучали больше песни, сам эфир молчал нахмурясь, только грозовых раскатов было слышно громыханье.

     Технократы цепенели и во вверенных машинах исправляли неполадки, о прошедших днях тоскуя.

    Дон Реборда погруженный, в свои думы повсеместно, обращал на то вниманье ну не больше чем на звезды.

    Много ль, мало ль их на свете нам заметить очень трудно и об их расположенье знают трое. Только трое — астроном, поэт, влюбленный.

    Где уж нам в грехах ходящих наблюдать за светом неба, за небесным покрывалом, изрисованным звездами?

    Но за молодостью сила, время на нее играет, и несчастье, словно камень источает и уносит током времени, стремленьем вдаль минуты за минутой.

     Снова всходит Солнце в небе, разгоняя мрака тучи и светлеет жизнь земная, орошенная лучами.

    Подчиняясь тем законам рассосалась грусть Реборды.

    Словно острием тарана он разбил ее решеньем следовать совету Шона.

    Есть решенье!

    Что тут может прекратить теченье воли?

    Что бы изменить решенье благородного Реборды нужен был бы взрыв галактик, или же разбить темницу, распустить на волю мерзость, заполняющую своды.

    Человек своею силой похваляясь пред Пространством жалкий червь в сравненье с силой, выдвигаемой Природой.

    Где найти замену Солнцу?

    Человек не в силах сделать Солнце новое, Природа ж их имеет в изобилье и себе позволить может разнести десяток в щепы не заботясь об итоге.

    Что такое цифра десять по сравнению с остатком — бесконечностью природной?

    А в тюрьме с побегом Шона всю утроили охрану и добавочными рвами окружили помещенье.

    Посветлел лицом Реборда и когда сезон убийства метеорными дождями, что летят со Скорпиона жалом в сердце направляясь миновал, велел готовить он корабль быстроходный, оснащать его всемерно и снабдить запасом знатным пищи, разных инструментов.

    Сам же взялся он уладить политические тренья, чтоб корабль без помехи долетел, куда им нужно не встречая затруднений.

    Что такому человеку политические дрязги?

    Тут же он послал курьеров к Князю Тьмы — Сурен-те-Уру. С каждым он послал подарок с пожеланьями здоровья.

    С первым он послал радону, со втрым — каменьев разных, с третьим — ковш, с каймой резною из европия простого...

    Тех курьеров в общей сумме он послал 612, и с последним дал прошенье «О не ставленье препятствий».

    Долго не было ответа, но не пал Реборда духом. Верил он в звезду, с которой был судьбою крепко связан. Знал корысть Сурен-тен-Ура и пристрастие к радону и к каменьям самоцветным, гамма кванты испускавшим.

    Так и есть.

    Через неделю прибывают все курьеры, все, числом 612, и у каждого в кармане — разрешение на выезд! — Хэй! — воскликнул Дон Реборда. — Слав князю тьмы! Но что же делать мне с бумагой этой?

    Мне нужна одна лишь только.

    Но немного поразмыслив все ж решил их все оставить в память о Сурен-те-Уре.

    Больше не было препятствий!

    Все разрешены вопросы и не видно разногласий.

     — В путь! Скорее в путь! — воскликнул истомившийся Реборда. — С нами Бог! Святые духи не оставят нас во мраке!

    Дон Реборда был наследник прадеда — Хорея Клида.

     Того самого Хорея, что нисколько не робея пошатнул рукою смелой и законы гравитаций и незыблемость Вселенной.

    Клид Хорей своим полетом дал возможность всем землянам вырваться в простор Галактик и увидеть нашу землю, а увидев пропитаться к ней любовью благодатной.

    И взглянул в иллюминатор Дон Реборда увидал там, как мерцала слабой точкой дорогая его сердцу, словно Кимоно Эльвира, Славная Земля — планета, породившая плеяду космолетчиков — скитальцев...

    Грусть прокралась к Дону в сердце и наделав бед нимало, растревожив ему душу пробралась до самых почек.

    Вдруг раздался киргофона вой угрюмый в кабинете.

    Дон привстал, нажал на кнопку. Засветившись в полумраке, словно в сумрачном тумане предрассветная полоска голубого неба, змейка расплылась, и на экране как в аквариуме сидя,показался Фил Канистра из моторного отсека.

    Весь нахмуренный сидел он, но приятный взгляд канистры говорил, что озабочен он жестокую заботой.

    Сфокусировав протонов разбегающихся звенья, взгляд вонзил Дон в глаз Канистры, так, что вскрикнул с непривычки Фил, испуганный начальством.

     — Слушай, Дон, моторы в норме и горючего достаток, только гамма-компенсатор отклонясь на три деления, знать дает о недостатке в плазме гамма-клапейронов.

    Бровью шевельнул Реборда.

     — Разве это так серьезно? Неужели ты не знаешь, что избыток клапейронов говорит о нестабильном зажиганье в трех цилиндрах?

    Поклонился Фил Канистра из моторного отсека и ответил капитану:

     — Это знает каждый школьник и премудростям подобным я обучен с малолетства, но беда не в том, Реборда, что замечен недостаток, а в заклиниванье стрелки головного аппарата для отсчета клапейронов!

    Губы сжал тогда Реборда и подумал: — Небо, небо! То не добрый знак от Бога. Так ведь можно и погибнуть, не узнав чего желаешь.

    Но собой вполне владея — не бледнея, не краснея он кивнул — «Тотчас исправить!» — и исчез с его экрана.

    Вот уже и неисправность!

     Дон прошелся по каюте и взглянул в иллюминатор, ставню отведя рукою.

    За стеклом во мгле пространства Солнца жаркие висели и вливали вместе с светом бодрость в страждущую душу.

    В голове подобно вспышке мысль прекрасная явилась: — Я живу! Живу той жизнью, что хотел себе доставить. Здесь опасность, искушенье впасть в немилость пред богами... И возможность не вернуться, умерев от наслаждений, или просто заразиться и погибнуть черной смертью.

     — Да — сказал с тяжелым вздохом и прикрыв иллюминатор вышел в кубрик корабельный.

     — Где же ты пропал, паскуда, — закричал Дакрил оттуда. Он сидел и наливался пивом Гайворона Стина.

    Не ответил Дон Реборда. Проходя по коридору в размышлении туманном, он в рассудочном согласье понял: — Жить, так уж как надо! Выполнять закон природы давшей нам глаза и ноги, руки, что бы все ощупать.

Скачать произведение

Работы автора:

Звездолет ’Иосиф Сталин’

Близкий контакт четвертого рода

Внешний враг

все работы

Публикации:

Тень воина

Талисман власти

Паучья лапка

все публикации

2004 — 2024 © Творческая Мастерская
Все права на материалы, находящиеся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе об авторском праве и смежных правах. Любое использование материалов сайта, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается. Играть в Атаку