|
В извечном ожиданье перемен
Грядущему мы отдаёмся в плен,
И, что ни день, в своём воображенье,
Мы видим приближенье
Сверкающей армады кораблей.
Они плывут — надежда у рулей...
Филип Ларкин
САМОГОННЫЙ АППАРАТ
В иерархии каждый стремится достичь своего уровня некомпетентности.
1
Смуглая Ночь, утрачивая таинственность темноты, неторопливо уходит с подрагивающей земли. Неуверенно топчется у подъезда родного железобетонного муравейника затемно озябший и ошалелый ото сна День.
Медленно созревающее своим краем небо уступает дальние звездные места приподнимающемуся солнцу.
Сырой городской асфальт с ненавистью готовится принять на свои сизые бока шлепки автомобильных шин и шарканье человеческих подошв, состарившихся от постоянной гонки.
Постепенно стало приходить в себя и машинально прихорашиваться разнокалиберное местное птичье. Сквозь заплеванные дождем стекла проступила еще нечеткая пульсация заспанной, ленивой жизни.
Взревели машины и мусорщики.
Но это была не древняя, растаявшая и безнадежно ожидаемая песнь радости бытия, а каждодневный гул человеческого океана и рокот городского «прибоя», прерываемый лишь на миг то мольбой о пощаде и помощи, то выдохом испуга, то предсмертным вскриком задавленной мотором жизни.
Стальной автомобильный прибой, откатываясь каждое утро, как бы обозначает Утес Доброй Надежды.
Но напоминание это вскоре неумолимо и бесследно растворится во мраке грохочущих тоннелей метро, несущих трепещущие в ожидании чего-то сердца в безысходность подневольного труда.
Мелькнет ошпаренный День.
В преддверии быстро слепнущих сумерек приевшийся путь по перегонам подземных железных рек раз за разом повторится безотчетно.
Утомленное многоглазье, насытясь дневной усталостью, постепенно замкнется слипающимися растворами век.
И щедрая Ночь «выколи глаз» примирит и усмирит всех.
2
Целый год сотрудники центрального экономического органа и контор рангом пониже пребывали в неопределенном состоянии. Их структуру невыносимо долго мусолили полудирективные органы, но похоже, никак не могли договориться, сколько служащих «резануть» беспощадным серпом: треть или целую половину.
Наконец телевизионные волны слета народных избранников утихли, и за подслеповатыми чиновничьими окнами установился мертвый штиль чуткого ожидания грозы и спасительного (щемящая неизвестность) ливня.
Разумеется, все эти напряженные дни здесь никто путем не трудился. Власти предпочитали заниматься постатейной разработкой миражевых бюджетов и бесконечным уточнением концепций собственного развития.
А также — отдаленными прогнозами туманной перспективы: на пятнадцать, тридцать и даже сто лет с соответствующим периодом полураспада — чем дальше, тем лучше.
Людей грызла злая мука неопределенности.
Это было словно нарыв на измученной чиновной душе.
Многие бредили несбыточными садоводческими товариществами, дачными участками, греющими душу мечтами дожить свой трудовой век в своих загородных фазендах.
3
А тем временем, и даже раньше описываемых времен, скромной, но неразрывной цепочкой потянулись к жирным столичным синекурам провинциальные бонзы.
Словно сельские держиморды в отставке — на жилье в соседний район.
Новая энергичная метла стала вычищать ржавчину натужно-огромного аппарата. Этим веселым ребятам первым (нос по ветру) стало яснее ясного, что они оказались «уполномоченными».
Пересидев на царско-сельских дачах зыбкое время утверждения на самом верху своих новых должностей, они выезжали в стольный град на белом коне, жадно хватали квартиры и начинали сколачивать свои команды-землячества из окраинных районов страны.
Бывшие региональные генералы становились в центре заштатными клерками, несли с подвертывающихся дуриком трибун нечто несусветное, по въевшейся привычке отчаянно трясли портками перед начальством и благоговейно распахивали перед ним же дубовые туалетные двери. Что, впрочем, оценивалось в качестве демонстрации личной преданности весьма благосклонно.
4
Торившие жизненный путь (буераки и шишки) собственным горбом — без выгодных женитьб, волосатых лап и прочего крутого блата — вскоре ощутили всю горечь своей нелегкой доли.
Они стали изгоями в родном доме — намечалось очередное сокращение сладко гниющей управленческой головы.
Вначале прошелестел слух о том, что «по–живому резать не будут».
Отправят на давно заслуженный отдых ветеранов и сверхсрочников-одуванчиков. Передовые женщины в знак протеста тут же с головой ушли в беременность.
По всенародному радио ошибочно объявили, что в связи с непогодой вылет из аппарата откладывается до очередного антициклона.
Затем все слухи как бы замерли перед грозой.
В каждом из подразделений чинуш были образованы «тройки».
К подъезду подогнали все наличные «скорые помощи» и... началось.
Экзекуция здесь велась «по–отдельно» и по управлениям.
Пощады не было никому: «Подпишитесь вот здесь и освободите, пожалуйста, рабочее место. Не хотите? Все равно мы вас месяца через три вычистим».
5
В новых условиях расцветающего хозяйствования, как на войне, первыми полною мерой страдали старики — женщины — дети, а наиболее защищенным оказалось хорошо вооруженное начальство.
Его немного «подраздевали», чуть понижали, но оставляли при аппарате. Вылетали в трубу главным образом низшие, крайние должности — самые слабые пескари и молодежь без подпорок.
В результате эти «рыжие» оказались в первую очередь не у дел.
Многие задушевные старикашечки, выкрикнув: «Раз — два — три!» не прыгнули, а задержались у самого края обрыва — поджидать следующую волну сокращений.
Всем уцелевшим, изрядно потрепанным служащим (у них появился особый, затравленный взгляд на вещи) эта встряска явно пошла вперекосяк.
Стали безропотны, внешне лояльны, кто смог — поборол душевную смуту. В предчувствии нового аппаратного отлива обострилась безумная война за бумажный авторитет.
Инакомыслящим надолго и прочно заткнули рты — ведь прежних говорунов не осталось и в помине.
А за окованными медью воротами сформировался коллектив лишенцев.
Бюрократическая столица стенала и выла.
6
Отставные чинуши спешно выталкивали из своих засиженных гнезд перезрелых невест. Не отставные чины еще плотнее обступили резко оскудевшие кормушки и, кротко опустив бесцветные глаза, решили биться за обладание желанным корытом насмерть.
Самая осмотрительная номенклатура мгновенно попряталась, дабы пересидеть эти гибельные времена в дальних странах с подходящим климатом.
Пролетариат точил зубы на чудом выживших перебросчиков сточных вод и закуклившихся бюрократов.
Мало что опасно для государства в такой же степени, как уволенные со службы или просто обиженные чиновники.
В их число попадают главным образом те, которых друзья не сумели на смутный период вовремя припрятать в посольских особнячках.
Месть госаппаратчиков профессионально точна.
Ведь они знают болевые точки страны и предусмотрели все буквально до мелочей. Скрупулезно созданная система человеческого «подкожного страха» отработана от и до. И она их же попыталась отторгнуть.
Наталкивают на размышления факты, когда бывшие ответработники, прихватив с собою лично им преданных рядовых аппаратчиков, устремляются в коммерцию.
Жирно купленные клевреты сразу не предадут.
Да и старые связи остались.
И они благоденствуют на этой сытной ниве.
Выдать их может только сверх меры поспешное устремление «отмыть» неприметно нажитый капитал.
Державу перед очередными перевыборами снова стали ожесточенно кусать в голову заскучавшие было блохи.
Чиновничья стая ворон, вспугнутая щелчком кнута, покружившись и возмущенно покаркав, в общем-то села почти на свои же места.
А единственная белая ворона была заклевана соратницами...
НИКАС: ГИМН ЖЕНЩИНАМ
Как хорошо, когда великих
Людей при вашей жизни нет,
А если есть, да будут в узком
Кругу известны, чтобы их,
Как жемчуг, стиснутый моллюском,
Ценить под толщей волн морских.
Александр Кушнер
49. Возлюбленная Энгра с головой тирана
Ты стоишь передо мною с вызывающим, трепетным и ненасытно-женским ожиданием.
Вот-вот сама сделаешь первый шаг навстречу, но по-прежнему не открываешь своего прекрасного лица.
Ты с тайным смыслом принесла в подарок эту белую голову и себя — тоже в подарок, а теперь ждёшь решительного действия.
Ну, срывай же скорее.
Ты просто восхитительна в своей откровенности.
Неукротима в захвативших тебя страстных чувствах.
Ты загадочна и неповторима.
Внезапна и неотвратима, как судьба.
Невероятна, как внезапно состоявшееся чудо.
Заманчива, как бездонная синь гулкого осеннего неба.
Желанна как спасение души.
Но всё же отчётливо понимаю, что предназначена ты не мне.
Именно поэтому неудержимо проходишь мимо, удаляясь в глуховатое и исчезающее прошлое.
При этом походя зажав невидимыми тисками моё, и без того всё в заусенцах, сердце. Даже не оглянувшись на скрипучий и пыльный верстак, который давно брошен невдалеке за колоннами в зыбких тенях, разлитых нечаянно кем-то...
50. Женщина-сова в сказочном лесу
Замерла в лесу женщина-сова.
Пестрота и нервные линии ветвей не могут исказить или скрыть чарующих и таинственных женских черт.
К тому же на выручку незримо-осторожно подбирается Лесная Ночь.
Она сильно изменит восприятие цвета и звука.
Лесные голоса невольно становятся сочнее, глубже и бархатистее.
Глаза заблестят с особенным смыслом.
Загадочный покров смягчает видимые недостатки, убрав лишнее, мешающее проникновению.
С методичным неведомым звоном открываются дверца и Час Охоты.
Шелест легчайших совиных крыл не должен спугнуть доверчивых и простодушных.
Они сами рады обманываться твоим медовым очарованием.
Липнут словно глупые мухи.
Их волнует и притягивает неведомая тревожная нота, лёгкий шелест одежд.
Или крыльев?
Изгиб линии губ.
Или острого клюва?
Нечаянное прикосновение тонкой изящной кисти.
Или отточенных коготков?
Ты, как всегда, уверена в себе на все сто.
И ни секунды не сомневаешься в своей победе над очередным бедным сердцем.
Жертва этой ночью будет схвачена и принесена.
Смешная и по-своему трогательная, она так и не распознает, кто же на самом деле являлся той ночью.
Может быть через время и догадается.
Распознает.
Но будет слишком поздно.
58. Утро
Чтоб рад был мой возлюбленный, ни яда
От мук любви, ни зелья не приму.
Мучения мои — его отрада.
Я рада быть отрадою ему.
Раннее-раннее утро.
Ты проснулась от сладкого сна.
Ты только что из объятий любви.
Такая нежная, вся расслабленная, розовая спросонья.
Ты стоишь в ожидании продолжения чуда.
Но внезапно произошло что-то непоправимое, и мужчина у твоих ног сжался до размеров цыплёнка.
И тебе уже кажется, что всё: жизнь дала глубочайшую трещину.
Призрачное счастье растаяло, словно утренняя дымка.
Ничего радостного в перспективе не будет.
Перед мысленным взором — мрачная выжженная пустыня будущей жизни.
Гони, красавица, прочь эти грустные мысли.
У тебя преимущество юности.
Ведь твой петушок ещё не пропел.
73. Солнечное затмение
Ты оказалась покинутой любимым мужчиной.
Как это произошло?
Да просто на вас обоих нашло «солнечное затмение».
Мир стал чужим, холодным и монохромным.
Вдруг непрошено проявились загадочные подтёки кровавого цвета.
Что вы оба ухитрились незаметно убить?
Зачем?
И кому от этого стало лучше.
Нет ответа.
Просто затмение.
И у тебя, и у него...
80. Призрачная женщина
сквозь зелёные занавески
Призрак этой таинственной женщины время от времени возникает за моим окном.
Он загадочным образом проступает сквозь зелёные занавески.
Почти всегда смотрит на меня с тихим укором.
Но кто эта прекрасная женщина?
Я её совершенно не знаю.
Почему её призрак является тогда именно мне.
Чем я смог привлечь столь высокое потустороннее внимание?
Ну да ладно.
Пришла так пришла.
О чём грустишь, красавица моя?
Не робей, и не прикрывайся прочным щитом: всё равно бесполезно.
Раз уж явилась — заходи.
Располагайся как дома.
82. Девочка и розы
Милая девочка, твоё ожидание продлится всего несколько мгновений беззаботно-счастливого детства.
Наслаждайся, пока не разрезана красная нить перед входом во взрослую жизнь.
Путь в этой жизни не всегда будет устлан душистыми розами.
А ведь у роз есть ещё и шипы.
Крепко подумай об этом.
На твоём пути встретятся и благородные рыцари, и роскошные светские дамы, и высокие ступени искусства.
Всё это будет.
Не об этом ли ты призадумалась?
Постарайся с младых ногтей научиться решать все свои проблемы сама — это убережёт на нелёгкой дороге от многих неприятностей, буераков, колдобин и жестоких подводных рифов.
Учись жизни у самой жизни, и никогда не забывай древнюю-древнюю мудрость: из сосуда может вытечь только то, что было в нём.
85. Женщина в лентах эмоций с мечтой о шаре
Романтичная нежная женщина.
Небрежно скользит тончайшее прозрачное покрывало.
Раздумье перед принятием чувственного решенья.
Страстный взгляд прожигает насквозь и не может оставить никого равнодушным.
Легко и беззаботно она идёт по жизни от увлечения к увлечению на поводу у собственной страсти и чувственности.
Легко касаясь пальчиками воздушных маленьких шариков, она мечтает о шаре большом.
Пусть так и будет.
118. Дорога в лесу
Я карту начертил и крестиком на ней
Пометил те места, где на велосипеде
Всего счастливей был, — такая тишина,
Такой простор, леса дремучие такие...
Александр Кушнер
По тенистому лесу словно весёлая песенка вьётся узкая дорожка.
Порой дорога выныривает из-под густых деревьев, а иногда почти касается прихотливого ручейка.
Но он большей частью незаметен из-за густой приручейной травы.
Там, где ручеёк образует неглубокую, но довольно внушительную лужицу, в тишине и прохладе — царство ужей.
Они настолько же осторожны, насколько и любопытны.
Постоишь-постоишь на самом краю дороги, не подходя к ручейку.
Глядь: трава зашевелилась, и по самой кромке воды побежала серой быстрою ниткой извилистая спинка ужа.
Он молнией мелькнул — и снова замер в траве.
А вон там, чуть подальше, «сладкая парочка» проворных рептилий решила погоняться наперегонки.
Поверхность воды синхронно рассекают две головки ужей.
Плывут чинно рядышком.
Шустро, чётко, слаженно — словно братья-близнецы или сёстры.
А может быть они братья и есть?
Кто ж их поймёт.
Не советую нагонять.
Хотя в этот момент прямо с дороги длинной веточкой их можно очень легко извлечь из воды.
Но это рисково.
Вспомните всё, что вы знаете про американских скунсов.
И очень вовремя!
Ведь если возьмёте ужика на минуту-другую пальцами под самую головку — с отвращением отбросите его подальше в траву.
Ну и вонюч же ты, братец!
А уж улыбается: сам не замай. Просто я от вас, тупых и двуногих, таким образом защищаюсь.
Вот вам и весёлая лесная дорожка.
120. На Истре
Но знаю: холм тот есть, и знаю,
есть тот дуб,
И вьётся тот ручей, и пышен тот малинник,
И я в своей душе им верен, однолюб,
Всё тот же странник я, всё тот же я
пустынник.
Александр Кушнер
Солнце с самого утра зовёт на Истру.
Берега её до сих пор на удивление чисты.
Дно ровное.
Речной песочек: крупинка к крупинке, золотистый и мелкий.
Прихотливые извивы неглубокой, но резвой речки открываются взгляду далеко не сразу.
Вначале нужно миновать ряд деревушек.
Потом — опушку молодого соснового бора.
Затем пересечь два огромных поля с разнотравьем и его дурманящими запахами.
Звонкая и мягкая дорожка до того хорошо набита пятками, что по ней вполне можно бежать босиком, ничего не опасаясь.
Ныряю под огромную черёмуху, после которой у меня нос, рот и язык мгновенно становятся иссиня-чёрными.
Голые пятки весело отшлёпывают последние стометровки до речки.
Вот небольшой овражек, узкий проход сквозь колючие веточки и огромные стебли крапивы.
Тропка из земляной становится мягко-песочной.
Ещё пара крутых поворотов — и уже пахнуло речной прохладой и чем-то, напоминающим птичий двор.
Действительно, весь противоположный крутой бережок усыпан норками от колонии ласточкиных гнёзд.
А солнце палит.
Песок раскалён.
На бегу сбрасываю одежду — лёгкую, но мешающую рвущемуся к воде телу.
И вот уже, с шипением незакалённого клинка, взрезаю речную гладь и замираю в блаженстве.
Ну, здравствуй, подмосковная скромница Истра!
121. Берёзовое утро
Чуть забрезжило утро.
Оживился со сна и начал тихо поблёскивать озорной ручеёк.
Стройные длинноногие берёзки выстроились в ряд, словно пришли в очередь — умываться.
А в глубине леса таинственно и прохладно.
На верхних этажах зелёный ветер запускает свои сильные пальцы глубоко в густую лесную шевелюру.
На среднем ярусе господствуют белки и птицы.
Белочки предпочитают ветви крупных деревьев, но иногда для «подскока» используют молодые берёзки, пригибая их и ловко пружиня.
Лес затаил дыхание.
Он сосредоточен и молчалив.
Скоро очень скоро солнышко своими золотистыми лучами обласкает и согреет продрогшее за ночь живьё и птичьё, которое всё больше и больше ободряется, быстро склёвывая робкие намёки предстоящего жаркого дня.
Это радостное утро остро пахнет свежестью и берёзой.
128. Цветы на сиреневом
Лиловая стена и на сиреневом — сирень.
За какую провинность она поставлена как бы в угол?
Бог весть.
Невысокая гранёная ваза тяжёлого хрусталя.
А рядом — отбившаяся от букета (как от стаи) маленькая веточка.
Сирень пьянит и дурманит.
Манит к себе.
Притягивает взгляд.
Она, невесть чем провинившаяся, словно живая.
Растерянная, молчит.
Она уже всё нам сказала...
137. Песчаные дюны
И запах пустыни такой стародавний...
Жизнь спит здесь давно, и давно уж без снов.
Устало бредёт, спотыкаясь о камни,
Оглохшее эхо далёких веков...
Волны моря продолжаются в огромных и медленных валах песчаных дюн.
Вначале ещё встречаются кочки лохматой травы.
Но со временем песок успокаивается в штиль.
Как чистое полотно выглаживается немилосердно палящим солнцем.
Постепенно всё больше и больше выпустынивается.
В море полно жизни, ресурсов, ураган чувств и страстей.
Но мы упорно стремимся на сушу, под палящее солнце, в погоню за жизненными миражами.
День за днём изнурённый путник идет по пескам в поисках ускользаемой влаги.
То мелькнувшая в колючках змея покажется ему переливами струйки.
То повеет чуть влажный, идущий от воды ветерок.
Однако дует он из самых сухих уголков, и нужно его опасаться — ведь вихрем пронёсся от моря сквозь зыбкое тело пустыни.
То уколет обнаженную ногу неизвестный ползук — и уже уносится прочь, будто знает, где скрыта вода и зовёт за собою.
Но когда набредет он на оживший колодец, то сам поразится, что радости нет и в помине. А есть безразличие к наслаждению влагой — ведь жажда была намного острее.
Она иссушила не только губы и кожу.
Кажется, даже — и душу.
Нас дорога к желанной воде (пусть глоток — другой: впрок) снова уводит, пьяня. И запасов не хватит.
Но вернутся к тем глоткам уже будет нельзя.
Пустыня опустошает входящего.
Начинаясь с прибрежных барашков и уюта приветливых дюн...
138. Нахичевань
На Кавказе много загадочных ущелий и таинственных водоёмов.
Если вам доводилось когда-нибудь бывать в относительно «молодых» горах, то наверняка бросалось в глаза, что они немного похожи на беспорядочно сваленные в кучу, запыленные, но живые и подвижные вещи.
Они дышат.
Периодически стряхивают со своих плеч тяжесть Времени и тяжесть Солнца — жару.
Сильнейшие ветры засыпают пылью глаза незваным гостям.
Строптив характер у великолепных отрогов кавказских гор.
Их жизнь необычна, не похожа на традиционную каменную жизнь на равнинах.
Они, словно чаши с молодым вином, держат в своих ладонях горные озёра чистейшей воды, причём «тосты» их витиеваты, мудры и далеко не сразу понятны пришельцам.
Горы Кавказа склонны к ознобу и сотрясению.
Словно сила Земли рвется в этом месте наружу.
139. Красота Нахичевани
Главное украшение Кавказа — это вершины сказочной красоты.
Шагнув безоглядно к ним, мы продвигаемся вглубь себя самих.
На их задумчивых склонах можно загнать и занозы в душу, и лоб остудить родниковой водою.
С горами человека связывает пуповина Вечности.
Невольно поверишь в неземное происхождение предгорных храмов и магических древнейших камней.
Ленточки на ветвях деревьев у перевала — попытки задобрить невидимых властелинов гор.
Как бы украшения их высоких жилищ...
Каждой человеческой душе нужна вертикаль.
142. Пушкин в Болдино
Есть время природы особого света,
Неяркого солнца, нежнейшего зноя.
Оно называется
Бабье лето
И в прелести спорит с самою весною.
Нежное-нежное небо. Тихая речка. Старый-престарый вяз.
Овечья отара, мирно пасущаяся на другом берегу.
Стремительно близится осень: творческая и восхитительно-тихая.
Август закончил игру на своей волшебной флейте.
И этот природный факт, словно медаль, имеет две стороны.
Аверс радостен: близится праздник урожая, время лучших лесных ароматов, время переспелых ягод и быстротечной грибной охоты, когда можно блеснуть своими «познаниями фенолога», необыкновенное время нестерпимого творческого зуда и душевного подъёма.
Реверс грустен: страшно не хочется возвращаться в столицу, время последний затяжных лесных прогулок, время затворничества: прощания с загостившимися друзьями, с зеленью, звонкими птицами и речкой до следующего лета.
Сказочно красивый, чуть-чуть тревожный и безгранично щедрый август.
Спасибо за то, что ты есть, за последние уютные беспечные денёчки, проведённые на тёплом речном бережку.
Твои последние недели — удивительный и нежданный подарок и волнующее ожидание чего-то воистину необыкновенного.
Речная водица уже обжигает.
Но если солнце не успело запасть за деревья и устало ласкает своими лучами, то тёплый речной песок долго-долго сохраняет иллюзию лета.
Солнце коснулось верхушек деревьев — и всё.
Тепло как отрезало.
И — домой по прогретой нежаркой тропинке.
Спасибо тебе, волшебный август.
Буду помнить тебя всю осень и зиму.
Рассеянный взгляд бегло скользнул в обратном порядке: отара-вяз-речка-небо и тропинка, стремительно убегающая из-под ног.
К чему бы это?
Ах да, нужно, нужно скорее домой.
Не расплескать бы по дороге ни капли...
И действительно, вскоре в свои права уверенно вступила осень: стремительно-творческая и восхитительно-одинокая.
192. Ожидающая чудо
или Отдых моей кошечки в летний день
Не уходи, останься хоть на звук
Кромешной тьмы стареющего лета...
Но в Лету лета улетает звук...
Отдыхает моя красавица, моя кошечка, пощекатывая себя лёгким пёрышком и словно поджидая...
И чудо происходит. Или это ей только снится?
Ей грезится чудесная, всеми забытая цветочная полянка где-то на самом берегу обширного луга, полного красочного разнотравья.
Снится, будто она — душистая кашка, ждущая мохнатого сладкоежку-шмеля. И действительно, вскоре он подлетает к её роскошному, беззащитному цветку.
Тонкий ценитель первых тактов прелюдии, шмель неспешно-волнующе прилаживается да прицеливается. Потом запускает в нежную гущу ароматнейшего цветка с дразнящим и пленительным запахом свои мохнатые членистые лапы.
Со вкусом копается в обескураженной кашке.
Раздвигает трубочки-лепесточки всё шире и шире.
Припадёт к ней, потом отскочит, как бы оценивая эффект, произведённый своей грубой лаской.
Мой цветочек трепетно наклонился под тяжестью и мощным напором пришельца, покорился и поддался ему, принял в себя и поглотил-покорил-одурманил.
А шмель всё копышется и копышется.
Ну вот, вроде бы устроился, всосался и попритих.
Потом приподнял чёрную голову и ещё глубже засадил в цветочные благоуханные недра свой «хобот».
Снова всосался-затих. Потом подался брюшком чуть вперёд.
Пристроился к красавице поудобнее, поосновательнее.
И так, посасывая нежную кашку, он танцевал в течение всего краткого сна до полного одурения.
Затем с надсадным звуком удовлетворённый шмель отвалил от цветка. Полетел над полем низенько-низенько.
Медленно-медленно. Не возвращаясь.
Опустошённая кашка долго и заворожено кивала вслед своей кудрявой головкой...
А потом моя кошечка сладко потянулась и мгновенно проснулась, услышав мои шаги.
193. Отдыхающая на фоне Везувия
Опять судьба разнесла нас далеко-далёко.
Морская волна вынесла тебя на неаполитанский берег.
Представляю как ты сейчас отдыхаешь...
Тончайшее газовое покрывало небрежно соскользнуло на бёдра, обнажив прелестную грудь и осиную талию.
Плохо скрытая, дремлющая страсть спит в тебе — словно в том беспокойном вулкане за твоими нежными плечами.
Кто из вас раньше проснётся?
Удастся ли мне разбудить твой вулкан и слизывать раскалённые слёзы бешеной лавы, прожигающей твою тонкую бархатистую кожу.
Наконец-то в мои холода черепахой доползла весточка от тебя, любимая.
Благодарю за дивное письмо.
Я целовал его до исступленья.
Благодарю за нежность откровенья, как теплый ветер в изморозь оно.
Его зимой у сердца я носил, там слабо проступали жилки-клетки, листок стал легкой веткой и теперь постукивает по утрам в мое окно.
Она мне улыбнется по весне, когда из почек вылупятся робко со слезками смолы у самых глаз слова беспомощные, спящие пока.
Они за мной увяжутся:
«Скорей пойми, пойми не мешкая, сейчас.
Пусти в скворечник-сердце, обогрей.
К тебе твоя любовь послала нас».
Благодарю за нежное письмо...
195. Милое обаяние
Кисонька моя, у тебя когда-нибудь бывало так, что закрываешь глаза, легко засыпаешь и вдруг переносишься куда-то далеко-далеко.
Туда, где бы ты хотела очутиться именно сейчас.
Например, после прохлады белоснежного покрывала на жёстком деревянном ложе в холодном каменном доме так приятно оказаться на тёплом летнем пляже...
Я давно коллекционирую такие волшебные живые «картинки с выставки» и когда особенно устаю за день, то возвращаюсь к ним вновь и вновь. Это восстанавливает силы, ничуть не утомляет и не приедается — только радует.
Вот и сейчас: устроилась поудобней, слегка прикрыла глаза — и я уже на отдалённом пустынном пляже в самый разгар лета.
Медленно-медленно раздеваюсь.
Располагаюсь.
Я уже «угнездилась», причём не у самой кромки прибоя, а на мягоньком золотистом песочке. Выставив под солнышко нужные ему части тела, расслабляюсь и полностью отключаюсь от окружающего.
Рядом слышу урчание и перешёптывание мерно накатывающихся волн.
Отчётливо слышу шорох, тихое звяканье и постукивание перемещаемых ими морских камешков.
Отдельные, самые настырные капельки-брызги долетают от волн до меня и приятно скатываются по коже, иногда забираясь, куда им не следует. Но я на них не в обиде.
Вдруг слышу лёгкий хруст песка под ногами.
Потом он внезапно замер и больше не возникал.
Нет, кажется, мне это послышалось: ветер шалит.
Меня клонит ко сну, но засыпать не хочу.
Когда вслушиваюсь в ровный плеск и монотонную болтовню волн, то начинаю мысленно видеть и сами волны.
Чувствовать, как они чуть наискось накатываются на мой берег. И почему-то при этом вижу тебя, мою кошечку, рядом с собою: такую же отдыхающую, расслабленную и слегка разморённую дерзким солнышком.
Мы общаемся, смежив глаза и не произнося ни единого звука.
Ты, так же, как я, мысленно видишь освещённую ярким солнцем морскую поверхность, простирающуюся до горизонта. Видишь белые барашки пены на упругих волнах.
Особенно чутко ты прислушиваешься к прикосновению солнечных лучей, которые словно тёплые сильные руки непрестанно массируют твоё тело. Постепенно чувствуешь, как внизу становится жарко и влажно.
А на бугорке обозначилась, как нечаянная слеза, капелька влаги...
196. Венеция на отдыхе
Не знала ты, кто я,
Не ведаю, кто ты...
Но я б тебя любил,
Мы оба это знали.
Как я мечтал о тебе вдали отсюда — в холодном огромном городе!
Чаял, вырвавшись всего на два дня, опуститься у твоих нежных, точёных ног и, обняв их, целовать, целовать, целовать до одури.
Замереть, прижав к себе колкую, рвущую плоть острыми углами пирамидку, мечтая вонзить её глубоко-глубоко...
Молчать в толщине скорлупы, словно наиверный наивный пес, прижав уши и чутко ловя намек на малейшую ласку, ветерок волнения, каждый всплеск твоей души, взгляда, улыбки.
Щедро рассыпать перед тобою самоцветы лучших сияющих красок и слов, чтобы тебя развлекал, завораживал и манил их полуслучайный и затейливый шорох.
Я теперь твёрдо уверен, что произойдет всё романтично и страстно.
Именно сейчас и только сейчас — никогда больше.
Вот я уже на краю твоей, чуть скомканной постели.
Расположился на пурпурном, небрежно отброшенном прочь покрывале.
Твоя последняя «защита» — лёгкая газовая накидка и расслабленная рука с опахалом.
Знаю, что никакая моя дерзость не встретит больше преграды...
197. Женщина-птица с веером
Спустя столетья люди будут знать,
Как ты прекрасна, и как жизнь тяжка мне,
И как я мудр, что полюбил тебя.
Ты снова взяла в руки своё пушистое перо-веер и отвернулась от меня.
Ты обнажена, нежно-розова и желанна, но одета в незримую броню несбываемого, отстранённого, страстно чаемого.
Жажду снова и снова ощутить прикосновение к бархатной персиковой коже.
Плавлюсь от желания вдохнуть ускользающие ароматы, упиться твоей пленительной прелестью.
Но ты по-прежнему недостижима для меня.
Вроде бы здесь, рядом со мною, и тебя нет в моей жизни.
Ты ненасытима, будто бездна Вселенной.
И неисчерпаема.
211. Неуловимая
Ироничный изгиб губ.
Странная шапочка на голове.
Неуловимый, постоянно ускользающий, выразительный девичий взгляд.
Во всём чувствуется непредсказуемость и вызывающая ирония молодости.
Действительно, по отношению к тем, кто на закате, очаровательные молоденькие девушки, хоть и неуловимы, но большей частью снисходительны, редко — непримиримы.
А эти бывалые старцы весьма агрессивны.
Ведь богатство юности промотано.
Жизнь на излете.
Терять больше нечего.
И тогда вечно брюзжащий, но хваткий старик идет на штурм юности, используя свое положение, опыт и деньги.
То есть — мертвую часть своей души.
Расчет и корысть, словно ржавчина, покрывают женское сердце, попавшееся на его пути.
Возможно, потом будут отрезвление и ужас перед содеянным.
Но Время заячьей лапкой смахнет со стола немногие «золоченые крошки счастья».
Невостребованное или разбитое уже невосстановимо.
Невольно задумаешься: так ли нужна по жизни эта насквозь ироничная неуловимость?
Ведь до старости у искромсанных молодых — рукою подать.
220. Музыка Генделя
Женщина, дающая отдых своему роскошному телу — совершенному инструменту.
Женщина, мечтательно глядящая в окно, опершись на подоконник.
О чём они думают?
Догадаться нетрудно.
Умело играя на струнах мужской души, любящие женщины извлекают из сокровенных глубин порою нечто, неведомое самим творцам.
Не создавая напрямую конкретные музыкальные или живописные шедевры, женщина воспринимает их глубже, а порою и тоньше, чем автор, — всем своим сердцем.
Камертон её души безошибочен — здесь царит интуиция.
Разум, а не рефлексирующий и прохладный мужской ум.
Женщине к лицу быть не столько умной, сколько — разумной.
Эти способности передаются ребенку.
И при благоприятных или несчастных прочих обстоятельствах рождаются гений, злодей или «в полоску».
Женская доля — страдать втройне: и за себя, и за мужчин, и за детей.
И пусть среди них встречаются порой очень большие грешницы.
Нимбы над головами людей пририсовывает в веках лишь неспешное Время.
221. Женщина-цветы
Однажды поэт сказал:
Женщины, вы — сады
Вечерами в апреле.
Через весну следы,
Торопливые и без цели...
Вы хотите добавить к этому?
307. Гейши
И кто не внемлет голосу поэтов,
Тот только варвар, кем бы ни был он.
Гёте
Сегодня я как обычно стою у тебя за спиною и тихо перебираю волосы-перья разумненькой головы.
Как ты любишь, запускаю свои острые коготки глубоко под волосы и слегка поцарапываю и поскрёбываю кожу затылка.
Чувствую, как ты чуть вздрогнула, а затем мгновенно и сладко расслабилась.
Нега-истома постепенно поглощает тебя без остатка, захлёстывает великолепное холёное тело, вызывает внизу скрытый жар.
Я это вижу по напряжению стежков золочёных нитей на роскошном, чуть подрагивающем бедре.
Но глубины своих чувств по привычке не выдаёшь.
Только я могу о них догадаться.
Ну почему нам с тобою не катит так, как бы хотелось?
Всё чаще приходится подавлять неясное предчувствие драмы, угрожающей опустошением и одиночеством.
Что бывает страшнее одиночества вдвоем?
Человек беззащитен перед сметающей тяжестью жизненного занавеса, и я лишь молюсь о том, чтобы все это наше длилось и длилось.
Чтобы не иссякли сладкие капли наших с тобою воспоминаний и они смогли утолить саднящую жажду перед последним, гаснущим, затихающим вздохом.
Ведь ты никогда не теряла головы от близости наших одежд, терпеливо ждала полуслучайных свиданий у всех на виду, плакала тайком от невыразимой безнадежности и краткости прикосновений.
Но увы.
Всё — в быстро мертвеющем и густеющем от забвения прошлом...
А что впереди?
349. Женщина и покинутый мужчина
Мне трудно дышать без твоей любви.
Вспомни меня, оглянись, позови!
Всё, что можно только предположить, произошло и случилось.
Все немыслимые случайные совпадения, все трагические глупости совершены и слова произнесены.
В результате ты вычеркнула меня из своей жизни.
Мы расстались.
Твоё божественное тело в зимний день оказалось на холодном каменном полу.
На семи ветрах.
И только воспоминания о нашей любви чуть согревают тебя, внутренне сжавшуюся, но по-прежнему по-царски спокойную и недоступную.
А ведь я никуда не исчез.
Не растворился во мраке или в тумане.
Не испарился.
Я по-прежнему страстно тебя люблю.
Люблю ежечасно, ежеминутно.
Люблю безрассудно, благоговейно и самозабвенно, до обожания, лихорадки и изнеможения.
Умираю, когда мысленно расстаюсь или сомневаюсь.
Воскресаю, когда вновь издалека тебя вижу или просто надеюсь.
Казнюсь каждым совершённым промахом, коченея от ужаса и стыда.
Они врезаны в мою память, словно горький упрек и предостережение моему сердцу, как изощренная пытка моей совести.
Такую женщину попросту невозможно забыть.
И я буду любить тебя, наверное, всегда.
Пока живу, пока чувствую и дышу.
 Скачать произведение
|
Работы автора: Книга любви Тайная ода Публикации: Вселенная чувств Вечны лишь миражи Тайная ода все публикации
|
