Аннотация Будущее... Можно о нём не думать. Можно отшучиваться. Жить одним днём. Но оно все равно придёт. Однажды ворвётся гулом бомбардировщиков и заревом пожаров. Рухнет на головы... 4 февраля 2012-го кто-то взорвал тактическую боеголовку в центре Лос-Анджелеса. И «мировая цивилизация» нанесла удар по «гнезду терроризма». Америка победила. А Россия... Была ли вообще такая страна? Мир изменился. Техника стала совершеннее. Компьютерные технологии достигли удивительных результатов... Только есть ли в этом фантастическом мире место для человека? Слишком уж страшен «новый порядок» на костях. Будто компьютерные игры подмяли под себя реальность. И самые затаённые кошмары ожили и обрели плоть. Чудища водятся в московских подземельях. Но страшнее всего та нелюдь, что не боится света. Нелюдь в человеческом обличье... Москва стала огромной западнёй. Смертельным лабиринтом. Как отыскать единственно верный путь? Кому можно доверять, если самый надёжный — предаёт? Одиночка не выживет. Но ты не одна. Ты должна найти друзей и вместе с ними пройти этот путь. Даже когда гибнут товарищи — стисни зубы и не раскисай. Пусть другие сомневаются — ради чего? Ты знаешь ответ. И ты пройдёшь через всё — РАДИ ПОБЕДЫ. Кто сказал что России — нет? Есть такая страна! Московский лабиринт отрывок 1 В детстве мне казалось — где-то недалеко начинается удивительный мир. Может, за рощей по ту сторону длинного оврага, а может за башнями «высоток» у горизонта... Как радуга, он манит и отступает. Но иногда удивительный мир совсем близко — только протяни руку... Да, сразу его не отличишь. Он прячется и не хочет открывать свои тайны. Но если посмотреть, как вспыхивают звёзды, как дрожат в ручейках тепла над нагретыми крышами — понимаешь, что в заурядном, скучноватом мире не бывает такого неба. Долетает тихая мелодия, всплывает за окном луна... И ты чувствуешь, ты знаешь, всё плохое — такое же ненастоящее, как бумажные цветы. Однажды оно развеется. И вместе с самыми дорогими тебе людьми — папой, мамой и братишкой, ты окажешься там, где волшебству не надо прятаться...
В девять лет я впервые попала в Москву. Вместе с родителями, поднялась из суматошного тесного метро под ясное майское небо, через арку ворот прошла на Красную площадь. И всё ненужное вдруг потускнело. Словно и не было хмурой толпы в переполненных вагонах, и нищих у выхода со станции. Осталась лишь залитая солнцем площадь, огромное бесконечное небо над ней. Небо, в которое хотелось взлететь. Люди здесь были совсем другими. Хмурые лица разглаживались, взгляды светлели. И я знала, что иначе и быть не могло. Ведь это — кусочек настоящего мира. Здесь не надо притворяться плохими. Здесь всё фальшивое отпадало, словно лепестки бумажных цветов. Счастье для всех — это так просто... Я долго не хотела уходить и родители, улыбаясь, терпеливо ждали. Они тоже чувствовали...
Семь лет спустя, когда я поступила в МГУ, я часто бывала на площади. Одна или с друзьями. Когда мне было очень трудно или очень хорошо — приходила сюда. И каждый раз, плохое — рассеивалось, а настоящее — ярче проступало внутри и вокруг, словно акварель через тонкую бумагу. И счастье казалось возможным и близким — только руку протяни... Но однажды, я не успела. Я пришла слишком поздно. Высокоточные бомбы уже упали на площадь и на застывшие, как солдаты на посту, башни Кремля. В пламени исчез собор Василия Блаженного, осколком ракеты снесло головы бронзовым Минину и Пожарскому. Огромные воронки свежими ранами задымились на теле убитой площади. Сквозь слезы, я посмотрела в небо. Оно было чужое. Оно несло смерть и уже мне не принадлежало. В тот мартовский вечер всё кончилось. 1. Враги и друзья Глава 1 — Пошла! — толкнули в спину. Тяжелая дверь захлопнулась. Шаги удалились. Я замерла, выжидая. После яркого неонового света в коридоре, глаза должны привыкнуть к сумраку. Экономят электричество? Впрочем, еще день. Врубить освещение на всю катушку ещё успеют. Ночи здесь длинные... Лучшее время для допросов. Я огляделась. Подвал, как подвал. Небольшой — три на четыре метра. Со всеми «удобствами»: в углу — санузел, в вентиляционном отверстии — «зрачок» наблюдения. Для него света вполне достаточно. Крохотное окошко у самого потолка выходит во внутренний двор. Бронестекло? Сквозь пыльные разводы проглядывают толстые прутья решетки. Окно не перекрыто «намордником». Не успели они, что ли? А кладка стен — прочная, даже в том месте, где еще свежая. Длинное помещение совсем недавно разделили кирпичными перегородками на камеры. Нет, отсюда не убежишь. Даже если, каким-то чудом удастся выскользнуть наружу. Во дворе и вокруг, по периметру забора — пулеметные вышки, прожектора, часовые с собаками. И видеоглазки — повсюду. Даром, что Служба Охраны Конституции переехала сюда меньше месяца назад. В этой камере я — первая. Воздух пока не успел пропитаться испарениями человеческих тел, хлоркой и еще чем-то неизвестным. Тем, что вместе составляет такой въедливый, будто наполненный мертвящей безысходностью запах... Я открутила кран, плеснула холодной воды в лицо. Утёрлась рукавом. Поудобнее взбила тюфяк на деревянных нарах. Стащила с себя куртку, кинула поверх и легла. Запах тюрьмы. Я хорошо его знаю... Года в питерском «централе» хватило, чтобы всё намертво отпечаталось в памяти... Воспоминания лезут в голову. Галдят, как непрошеное вороньё... Сейчас не до них. Я должна быть спокойной и логичной...
Коснулась голым плечом стены и зябко поежилась. Камень — холодный, как лёд. Хорошо, что сейчас июнь, а не зима. Что здесь было раньше? Какой-нибудь склад? Чины из «охранки» наверное были недовольны, когда им достались эти подвалы...
Сегодня я вернулась из Москвы около десяти утра. Поезд опоздал на два часа. Пришлось раскошелиться и взять такси. Подумала, что Старик, наверняка, уже волнуется. Квартала за три до нашего дома расплатилась и пошла пешком — дальше дороги не было. Аварийное здание неделю назад обрушилось и улицу до сих пор не расчистили. Как раз перебиралась через завалы, когда вдалеке хлопнули пистолетные выстрелы: один... второй. Тишина. Остановилась. Выстрелов больше не было. И я сделала глупость. Вместо того, чтобы выждать, затаиться — снова двинулась вперед. Мало ли из-за чего стрельба. Несмотря на военное положение, бандитские разборки на улицах Тулы — обычное дело. Особенно в нашем районе. Не было у меня никакого предчувствия. И настроение — хорошее. Встретилась в Москве с нужным человеком. Тот согласился помочь с чипами для пропусков. Дело, в общем, пустяковое, но все равно на душе легко. Небо — ясное. Впервые за последнюю неделю. В такое утро не хочется думать о плохом. Когда я сообразила и повернула назад, было уже поздно. Несколько фигур в штатском преградили дорогу: — Эй, девка... Я метнулась в боковой переулок. Там тоже ждали. Сбили с ног, заламывая руки за спину. Надели «браслеты» и облапали, проверяя одежду. Поволокли к здоровенной «душегубке», ожидавшей за углом. Старик и Локи — уже в машине. Лежат на полу, лицом вниз. Вокруг — целая орава вооруженных полицаев в масках и камуфляже. «Штатский» достал фотографию. Сравнил со мной и осклабился: — Загружайте, пассажирку! Внутри ёкнуло. Это не обычная облава, когда хватают всех подозрительных и неделями мурыжат в фильтрационном лагере. А еще я ощутила взгляд Локи. Безысходная тоска темнела в зрачках, но он нашел силы улыбнуться, когда меня швырнули рядом: — Наверное, сам Рыжий захотел с нами повидаться... — Не разговаривать ! — заорал СОКовец и наотмашь ударил Локи по лицу. Красная струйка поползла из разбитой губы. Я изловчилась и впилась «штатскому» в руку. Тот взвыл от боли и отшвырнул меня носком тяжелого башмака. Скривился, вытирая руку платком: — Тебе это зачтется... сука. Знаю. И все равно, не жалею.
Где-то в коридоре — шаги. Я приподнялась и села на нарах. Неужели так быстро? Кажется и получаса не прошло... Сердце стучит, колотится птичкой в клетке... Глупости! Я в состоянии перебороть эту слабость, я не покажу им страх... Шаги поравнялись с камерой. Потом удалились. Не за мной... Все равно, скоро поведут на допрос. Что буду говорить? Конечно, всё отрицать. Прямых улик против меня нет. Даже оружия при себе не было. Только фальшивый пропуск. Но это мелочь. Половина Тулы ходит с такими. Сами же «миротворцы» ими и торгуют. Где-то на дне души зародилась крохотная надежда. И тут же умерла. Правильно. Надеяться не стоит. Здесь не Балтийская Конфедерация, хотя бы для внешнего приличия играющая в правосудие. В «охранке» на такие пустяки внимания не обращают... Я встала, подошла к окошку и сквозь запыленное стекло попыталась разглядеть там, вверху, кусочек неба. Но внутренний двор был совсем крохотный и шестиэтажное здание начисто перекрывало обзор. Единственное, что доступно — едва различимые отражения облаков в зарешёченных окнах. Пока ходишь на воле, не осознаёшь, что это счастье — просто смотреть на небо. Запретное счастье... Еще повезло, что окошко совсем не замазали краской...
...Сначала нас доставили в ближайшее отделение и приковали наручниками в «обезьяннике». Конечно, там были микрофоны. Поэтому Локи начал рассказывать о «тараканах» в «Винде-2013». -... Программерами у Гейтса работают сержанты-морпехи. Зачем обрывать цикл именно в этом месте? — Ты не знаешь? — Нет, Таня... Глаза оставались серьёзными. Локи понятия не имел, в чём мы прокололись. А Старик молчал. И это было тяжелее всего. Выглядел Михалыч плохо. Сидел, будто в забытье, привалившись к стене. Кажется, ему становилось хуже. Повязка поперёк груди, наспех кем-то сделанная, разбухла от крови. И я ничем не могла помочь... Да и как? Лучшим лекарством было бы оказаться где-то далеко отсюда. Здесь, за этими стенами и решётками, здоровье нам уже не понадобится... Конечно, я знала, что это может случиться. Но никогда не верила, что это произойдёт с нами...
Офицер в незнакомой форме с голубой «ооновской» нашивкой. Раскрыл чёрную папку. Таращится на Старика. Глаза у «миротворца» — белёсые, бесцветные, пустые. Голос скрипучий, как несмазанная дверь: — Вы есть Виктор Карпенко. Я есть майор Улафсон. Я иметь ордер. Старик поднимает веки. Равнодушно смотрит. Офицер хмурится, бормочет по-своему. Исчезает и появляется уже в сопровождении двух солдат с носилками. Машет бумажкой с печатью: — Я полномочен заявлять. Вы арестован и предстать Международный Трибунал. — Какая честь... — бледные губы Старика изгибаются усмешкой. Ещё три года назад его объявили в розыск. Три года назад отряд ополченцев, под его командой, разгромил американский десант у Ставрополя. Пленных в том бою не брали. Когда Михалыча укладывают на носилки, он глядит на нас — совсем спокойно. Он в нас верит. И еще я понимаю — сдаваться он не собирается.
Четверть часа спустя, меня и Локи ведут к дожидавшейся во дворе спецмашине. И будто холодом обдаёт. Я вижу тела на асфальте. Пять тел, накрытых серыми простынями. Полицейский фотограф откидывает одну. И незрячим, остановившимся взглядом на меня смотрит Ярослав. Запачканная кровью рубаха пробита — след автоматной очереди. Правая рука до сих пор судорожно сжата в кулак. СОКовцы побывали не только на нашей квартире...
Шаги. Снова шаги. Двое... На этот раз остановились у моей камеры. Лязгнул замок. Ослепительный неоновый свет ворвался внутрь. На фоне дверного проёма фигуры казались черными. — Гольцова! На выход! Как будто, кроме меня здесь есть кто-то еще. Вспыхнула лампочка. Я поднялась. Неторопливо. И надзиратель, выругавшись, вошел сам: — Руки давай! Опять надели «браслеты». Вывели из камеры: — Вперед! Несколько «шлюзов». Крутая лестница. Верхний коридор. Я надеялась хотя бы отсюда увидеть небо. Но окон не было. Лишь пятна свежей побелки на стене. Всё заложили кирпичом, когда переделывали здание. Еще коридор. Последний «шлюз»: — Гольцову на допрос к Фатееву! Снова лязг замка. Много ли мне известно? Не очень. Вся организация разбита на ячейки. Люди разных ячеек друг друга не знают. Но там, во дворе, кроме Ярослава, было еще несколько погибших. Не из нашей группы. Значит, предатель в штабе. Среди двух или трех людей, державших все информационные нити. Самое дрянное из того, что могло случиться. Единственное, о чем не ведал штаб — физики. С ними встречались только мы с Михалычем. И только мы знали про нуль-генератор. Прибор, помещавшийся в средних размеров чемоданчик, но способный на многое. Например, с десяти километров превратить в колебания вакуума бронированный «мерседес». Вместе с теми, кто окажется внутри. Нам должны были передать опытный образец. Не успели. Пожалуй, это единственная по настоящему ценная информация, которая мне известна.
Последний десяток шагов. Дверь. Огромный кабинет. И уже вечернее солнце за решетчатым окном. Мне оно показалось ослепительно ярким. — Здравствуй! — улыбнулся СОКовец с забинтованной рукой. Тот самый. Теперь — не в штатском, а мундире полковника. Взял меня за подбородок: — Ну что, больше не будешь кусаться? И ударил кулаком в живот. Радужные блики заплясали перед глазами. Я согнулась, пытаясь восстановить дыхание. Он повалил меня на пол и несколько раз «впечатал» тяжелым армейским ботинком. — Перестаньте, Фатеев! Пока я хватала ртом воздух, что-то изменилось. Кое-кто еще появился в кабинете и оттянул полковника. — Не позорьте свой мундир ! — в голосе — металлические нотки. Надо мной склонились, сняли «браслеты» и осторожно похлопали по щекам. — Вам лучше? Мне помогли встать и усадили в удобное кресло. Подниматься было больно — теперь-то, этот гад, точно сломал мне ребро. Лишь приняв вертикальное положение, я оклемалась достаточно, чтобы разглядеть «спасителя». Он в хорошо пошитом сером костюме. Немолод. Лет сорок пять. Но фигура стройная, почти атлетическая. Дубленая, загорелая кожа, короткий ёжик чёрных, как смоль, волос. Лицо — скорее привлекательное. Взгляд — внимательный, цепкий... Взгляд, в котором чувствуется многолетний опыт. — Прошу прощения за моего коллегу. Иногда, он бывает грубым. Фатеев отвернулся, отошел в дальний конец кабинета, извлек пачку «Мальборо.» Брюнет хотя и не смотрел в его сторону, среагировал мгновенно: — Пожалуйста, не курите здесь. Фатеев что-то пробормотал под нос, но пачку спрятал. Ясно, кто подлинный хозяин в этом кабинете. Он не спешил. Ждал, пока я окончательно приду в себя. Наконец, посчитал, что я «созрела» и представился: — Меня зовут Алан. А вас?... Американец? Надо же, говорит практически без акцента. Конечно, он прекрасно знал, как меня зовут. Но спорить из-за таких мелочей не стоило. — Татьяна Гольцова. — Я сожалею, что наше знакомство происходит в не слишком приятной обстановке, — Алан улыбнулся, обнажив ровные белоснежные зубы. Задумчиво повторил: — Татьяна. Прекрасное русское имя. Классическое. Сел в кресло и продекламировал: — Письмо Татьяны предо мною — его я свято берегу... Опять улыбнулся, еще более обворожительно. Думаю, он знал, что улыбка ему идет и старался использовать её, как можно, чаще. — Фатеев, распорядитесь насчет кофе! Полковник вышел и кофе принесли буквально через минуту. Наверно заранее сварили и лишь слегка подогрели. А булочки выглядели такими аппетитными, что я сразу вспомнила: ничего не ела с самого утра. — Не стесняйтесь, — сказал Алан и пригубил из чашки, подавая пример, — КОФЕ ДОВОЛЬНО ХОРОШ. Поверьте, в чем, в чем — а в этом я разбираюсь. — По-моему, в «МакДональдсах» кофе всегда одинаковый. Он рассмеялся. Вполне искренне. — Ну да. Все американцы — примитивные идиоты. Шагу не могут ступить без передвижных сортиров и «МакДональдсов.» А в России по улицам скачут сумасшедшие казаки и бродят белые медведи. Насчёт медведей — не знаю... Однажды зимой, на улицах разрушенного Курска я едва спаслась от волчьей стаи. Только об этом я говорить Алану не буду. И про то, что чьи именно бомбы сделали Курск таким — тоже. Зачем портить приятную беседу. Лучше выпью кофе. — Некоторые стереотипы очень живучи, — весело констатировал Алан, — но культурным людям и в Америке, и в России вполне по силам их преодолевать. Тут же поправился: — Преодолеть. Интересно. Он второй раз сказал «в России». Обычно, американцы добавляют: «бывшей». Или, вообще, стараются не использовать «устарелое название». Пока я налегала на булочки, Алан смотрел на меня умильным взглядом любящего отца. Где-то после второй чашки кофе, в этом взгляде что-то изменилось. Он начал переходить к делу: — Знаете, Татьяна, я в трудном положении. Я очень хочу вам помочь. Но не смогу этого сделать, если вы не захотите помочь себе сами. Ну, конечно. Добрый дядя прогнал злого и теперь рассчитывает на мою откровенность. Господи, как однообразно... Приём описанный в сотнях книжек и фильмов. Неужели, даже в «цээрушных» разведшколах не могут придумать что-нибудь оригинальнее? Или сама ситуация располагает к шаблону? Будем подыгрывать, ничего не остаётся. Кофе — действительно, хороший, а булочки — и впрямь, замечательные. Когда ещё удастся такие попробовать. Может, вообще, никогда... Я прожевала и изобразила глуповатую невинность: — Что вы имеете в виду? Он сверкнул белоснежными зубами: — Не пытайтесь казаться менее умной, чем вы есть на самом деле. Вы — способная девушка. Я знаю, вы учились на первом курсе биохимического факультета. Почему бросили учебу? — Потому что вы разбомбили университет. Алан качнул головой: — Мне очень жаль. В любом серьёзном деле бывают маленькие оплошности. Я уверен, что университет пострадал по ошибке. И кстати, вы еще так молоды, перед вами открыты перспективы... Почему бы вам не продолжить учёбу за границей? Это можно устроить. — Мне нравится жить здесь. — Понимаю ваши чувства. Но нельзя позволять иллюзиям лишать вас будущего. Сейчас Россия — лишь устарелое географическое понятие. Он торопливо поправился: — Я имею в виду то трудное положение, в котором оказалась ваша родина. Приобретя квалификацию, опираясь на знания, а не на старые химеры, вы могли бы лучше ей помочь. Доверительно склонился в мою сторону: — Поверьте, милая Татьяна, я уже не молод и имею кой-какой опыт. Экстремизм не решает ни одной проблемы. Наоборот, он их создает. И никто сейчас не делает больше для этой страны, чем правительство Гусакова и Международный Совет. — И Рыжий ? — уточнила я, наивно хлопая ресницами. Это становилось почти забавным. Он, действительно, рассчитывает так запросто меня обработать? Что называется, «промыть мозги» в дружеской беседе. Нет, на дурака не похож. Какой-то козырь у него должен быть. Пока что, он развлекается. «Чешет» по шаблону, не задумываясь, а сам не спускает с меня глаз — будто хочет насквозь увидеть. Алан засмеялся: — Я же говорил, некоторые иллюзии трудно преодолевать. Так часто бывает. Великих реформаторов современники не ценят. А потомки — ставят памятники. Анатолий Борисович делает всё, чтобы экономика бывшей России стала эффективной. Многие предыдущие правители любили рассуждать об этом. А он не только говорит, но и делает. Ну вот. Наконец, прорезалось словечко «бывшая». Уловив что-то в моем взгляде, американец посерьезнел: — Да это тяжело. Порой, это больно. Я сам искренне переживаю за великий русский народ. Но это — необходимые временные меры. Через несколько лет вы не узнаете эту страну. Уже и сейчас не узнаю. Представляю, что будет еще через несколько лет. — Я давно знаком с Анатолием Борисовичем. У него есть одно качество, уникальное для политика, — продолжал ораторствовать Алан, — да, он не популист. Но он всегда выполняет обещания. Помните, как быстро удалось навести порядок в Воронеже? Комната слегка качнулась вокруг меня. Изображать наивность вдруг стало тяжело. Невыносимо... Воспоминание. Мучительно-яркое... Огромное, чуть припорошенное снегом поле. Вмерзшие в землю тела — по всему полю... И где-то среди них — трое самых родных и близких... Я искала. Вглядывалась в изуродованные лица. Кровоточащими пальцами разрывала мерзлую землю. Слепла от слез. Не нашла... Рыжий выполняет обещания... — ... Явные позитивные сдвиги, — будто через вату доносился голос Алана, — население больше не ощущает нехватки продовольствия. С этим нельзя спорить. Это факты... Да, Тула — сытый город. Почти, как Москва перед войной. Здесь хватает ярких витрин. Сюда не допускают беженцев. Но я знаю, что стоит отъехать километров на триста-четыреста... Лишенные света и тепла, полумертвые города. Убогие деревни... И тощие ребятишки вдоль обочин автомагистралей — каждый раз, когда проходит натовская колонна. Они ждут. Иногда им везёт и миротворцы начинают швыряться монетами. Однажды я тоже ждала у обочины. Я была старшей в кампании таких же замурзанных существ. Нам не повезло. Самые добрые и щедрые — немцы. А в тот раз, мы нарвались на литовцев. В детей полетел град пустых бутылок. Литовцы хохотали, тренируясь в меткости. Один из мальчиков, лет шести, не сумел увернуться. Упал с разбитой головой. Я взяла камень и у поворота догнала ту машину. Швырнула булыжник в их рожи... Не промахнулась. И отсиживалась в канаве, пока над головой свистели пули... —... конечно, миротворческий контингент сыграл свою роль в борьбе с анархией. Но сейчас обстановка стабилизировалась. И пытаться раскачивать её — безумие. Я подняла голову: — Стабильность? Да, на кладбище всегда спокойно... отрывок 2 ...Я распахнула стальную дверь. Небольшое вытянутое помещение, в дальнем конце — электрощит. А сразу налево, через широкий, ничем не закрытый проём — ярко освещенная комната, смех, табачный дым... Впрочем, несколько «братков» уже не смеются. Отступать нельзя, меня заметили. И я шагнула туда, в этот свет, в едкий дым. — ... Собери ты на стол, собери — я сегодня пришёл не пустой! — громко объявил голос из здоровенных колонок. И тут же, будто поперхнувшись, намного тише заканючил: — ... Не гони, ты меня, не гони! Они приглушили звук. Я улыбалась. Глуповатой, счастливой улыбкой. Я прошла на середину комнаты и остановилась, кокетливо наматывая на палец прядь волос. Другая моя рука легла на бедро, отчего нижний край куртки, и без того мало что скрывающей, слегка задрался. Впридачу к остальному, через полурасстёгнутый верх выглядывала грудь. — А Джонни не говорил, что здесь столько симпатичных мальчиков! Чёрт! Их не шесть, а девять! И у каждого — пистолет в кобуре. Здоровые «лбы» с отвисшими челюстями. Одно хорошо — в сторону входа ни один не смотрит. Смотрят они совсем в другую сторону. — Меня зовут Лена, — ласково прищурилась я. Что-то звякнуло в соседней комнате. Проклятье! Рыжая могла бы быть поаккуратнее! Где же здесь выключатель? Я заливисто рассмеялась и медленно крутнулась, сделав полный оборот на линолеумном полу. Глаза у некоторых бандюков начали вылазить из орбит. — А Джон — скотина, — забормотал один из них вполголоса, — Привел центровую девку, а нам ни гу-гу. — Впадлу с братанами делиться... — И когда ж он успел, гад? На потолке — пять неоновых ламп. Если я стану по ним стрелять, вряд ли это пройдёт незамеченным. А выключателя нигде не видно. Впору спрашивать: где здесь у вас свет вырубается? Вся надежда на рыжую. Сидевший ближе «лоб» потянулся ко мне волосатой лапой. Я ещё шире улыбнулась и врезала его по пальцам: — Не так быстро, мальчик. Остальные заржали. Присела на подлокотник кресла к тому, кто казался самым смирным и томно вздохнула: — Что пьете? — Кипяченую воду! Ещё один взрыв хохота. — Ну так и мне налейте. Рука «смирного» быстро заскользила по моему бедру. Я проворно вскочила и подошла к столику, взяла стакан с пивом: — Ваше здоровье, мальчики. Какой-то хмырь со значением погладил моё колено. Пока они ещё сдерживаются. Всё таки, я — собственность Джона. Вот только не знаю, надолго ли хватит у них терпения. Ну, что там рыжая? Сколько можно подбирать ключ к щитку? Ещё немного и придётся дырявить им головы прямо при ярком свете. Пятерых завалить может и успею, но остальные сделают из меня решето... Попробуем по-другому. — Жарко тут у вас, ребята. Фраза, как и предполагалось, вызвала оживление. — Чего ж ты, Леночка, в курточке паришься? — радостно сверкнул золотым зубом один из них. — Стесняюсь, — капризным голоском уточнила я. — Да что ты, здесь все свои! — ободряюще поддержали остальные. Я томно вздохнула и чуть-чуть потянула замок змейки вниз. Дальше процесс застопорился: — Вот если б вы погасили свет... — Эт мигом! — выпалил самый нетерпеливый. Но перейти от слов к делу он не успел.
Где-то наверху раздался металлический лязг, послышались шаги. Со стороны лестницы. Спустя секунду наружная дверь распахнулась. На пороге, щурясь от яркого «неона», стоял плечистый мужик кавказской внешности. Кавказец скользнул по мне вопросительным взгядом: — Что за дэвка? Повисло молчание. «Лбы» недоуменно на меня вытаращились. Моя улыбка застыла на лице, словно прикленная. Джон, Джон... И чего тебе, уроду, стоило явиться минут на десять позже? Я медленно полезла за пистолетом. В этот момент свет погас. Дрожащими пальцами выдернула из кармана «ночники». — Бэрыте сучку! — заорал кавказец, — Махмуд, Сэм — провэрьте щиток! Они потянулись ко мне наощупь. Только я была уже совсем не там, где пару секунд назад. — Держу, держу её! — завопил один. Послышались глухие удары. — О-ой... Ах ты, падла! Шиз, помоги! Вырывается бл...дь! Я наконец-то одела «ночники» и со злорадством обнаружила, что трое бандюков, вцепившись друг в друга, катаются по полу. В следующую секунду, кто-то сзади налетел на меня и крепко облапил, радостно выдыхая вместе с перегаром: — Мужики! Здесь... Закончить он не успел. Вздрогнул ГШ. Звук — словно щелбан кому-то отвесили. Хороший щелбан, до самых мозгов. Я оттолкнула труп. Минус один. Самый умный из них достал из тумбочки лампу на аккумуляторах. Это зря. Пара щелчков. Нет лампы и нет бандита. Минус второй. В соседней комнатке вспыхнул карманный фонарик и сразу грохнуло несколько полновесных выстрелов. Толстый громила свалился в проходе. Фонарик погас. Рыжая и Мак не дремлют. Молодцы! Минус три. Это легче, чем в тире. ГШ раздаёт щелчки, словно расшалившийся школьник на перемене. Всё больше неподвижных тел, всё «веселее» дергаются оставшиеся. Нервы у них не выдерживают и они вслепую палят из пистолетов. Иногда попадают. Друг в друга. К пивному перегару и табачному дыму добавляется густой запах крови. Минус... Сильный удар в спину, я падаю. Опять удар. Во рту солоноватое, теплое... Отползаю за кресло, с трудом переворачиваюсь. Джон и ещё один стоят надо мной. Оба в «ночниках». Непослушной рукой я пытаюсь поднять вывалившийся пистолет. Следующий выстрел пробивает мне локоть. Это больно... — Лэжи, сука, — негромко цедит Джон, — кто тэбя послал? Чёрный зрачок ствола пристально смотрит мне в лицо. Вздрагивает... Чуть в сторону. Тело опять отзывается вспышкой боли. Он прострелил мне вторую руку. — Я маму твою имел, — кривится Джон, — всё скажешь. Уцелевшие бандюки, наощупь крадутся вдоль стены к двери, которая ведёт наружу. Сейчас им плевать и на своего вожака, и на его разборки. Лишь бы вырваться из пропахшего смертью подвала. А кавказец поднимает мой ГШ. И вместе с напарником осторожно приближается ко входу в соседнюю комнату. Там в темноте затаились Катя и Мак. Слепые и беспомощные. Свет! Они должны включить свет! Я пытаюсь крикнуть, но вместо крика получается шёпот. В руках у Джона граната. — Свет! — выдыхаю вместе кровью. Нет, не услышат... Кавказец оборачивается и лыбится уголком рта. Кажется, понял. Зрачок пистолета снова заглядывает мне в глаза. В последний раз. Выстрелы раскалывает тишину. Но у него же глушитель?... Почему судорожно нажимая спуск, кавказец оседает на пол? С перекошенным, мертвеющим лицом... Пули свистят надо мной и рвут в ключья мягкую обивку кресел. В ответ на щелчки ГШ громогласно разговаривает «стечкин». Откуда-то, из угла комнаты. Напарник Джона в разбитых «ночниках» уже уткнулся головой в диванный валик. А кавказец всё стреляет. Даже мёртвый. Пока есть пули в обойме. Тишина. Кто-то ползёт ко мне, тихо зовёт: — Таня... Это не Мак, и не рыжая. — Таня... Я могу только простонать в ответ. Он склоняется над мной. Лицо покрытое едва присохшими ранами. Шея, руки в бинтах. Я знаю это лицо... Наверное, у меня бред... — Ты пришла. Ты послана нам... Он прикасается ко мне, чувствует под пальцами кровь и вздрагивает: — Всё будет хорошо... Неясное шевеление в наваленных посреди комнаты телах. Он оборачивается и стреляет. Кажется, опять не промахнулся. — Слепень... Ты видишь... в темноте? — Я слышу, Таня. Я привык. Пытаюсь приподняться. Не получается. Какой-то звон в ушах. И даже «ночники» не могут разогнать тёмные круги перед глазами... Он наощупь хватает подушку с дивана, подкладывает мне под голову, шепчет: — Мы обязательно выберемся отсюда. Вместе. Ты позволишь мне идти за тобой? — Зачем? — Ты послана нам. Ты — наша надежда. — Я умираю... Слепень. Он плачет. Странное зрелище — мужские слёзы. Это неправильно... — Так тяжело бродить во тьме, Таня... Я отвык от света. Когда в первый раз ты пришла, я не понял... Но теперь знаю. Ты спасёшь нас. — Даже себя... не спасла... — Тогда в метро... он приказал собакам. Они бы меня растерзали. Ты не дала. Ты запретила им. Бедный, наивный преподаватель философии... Я молчу. Говорить нету сил. Вспыхивают, постепенно разгораясь неоновые лампы. В ту же секунду из соседней комнаты показываются торчащие вихры и ствол «беретты». Разлепляю губы... Я шепчу, но меня не слышат. Слепень, щурясь от яркого света, быстро оборачивается. Стрелять он не собирается. Но в руке у него, по-прежнему, пистолет. И рыжая жмет на курок. Без колебаний. Слепень падает. — Нет! — наконец вырывается из моих лёгких. Отчаянным усилием я приподнимаюсь и сажусь, привалившись к ножке кресла. — Он не враг, слышите вы... Кашляю, выплёвывая тёмные сгустки. Опять могу вздохнуть полной грудью. Катя и Мак неуверенно приближаются, переступая через тела. Мак хватает вывалившуюся из руки кавказца гранату. Рыжая не сводит взгляда со Слепня — испуг, тщательно скрываемый под напускной грубостью: — Что ж он, придурок, ствол не бросил... Склоняется над длинной фигурой: — Ещё дышит... Кусая губы, она отходит: — Я оружие соберу. Пистолет «философа» лежит рядом. Я поднимаю его. И вдруг осознаю, что рука слушается меня. Вместо боли — лёгкое жжение... Сдвигаю «ночники», задираю рукав куртки. Брови Мака изумленно ползут вверх: — У тебя... Края раны стягиваются. Прямо на глазах. Паренёк таращится, утратив дар речи, и слегка отступает. Рыжая, собиравшая оружие в кулёк, удивленно поднимает голову. Встаю, шатаясь, и сбрасываю пробитую, набухшую от крови куртку. Со второй рукой тоже самое. Поворачиваюсь спиной к Маку: — Что видишь? — Так не бывает... Странное тепло растекается у меня по коже. Внутри, будто полыхает необжигающий огонь. Рыжая подходит и касается рукой моей спины: — Две пули... Да? Голос у неё совсем робкий. — Хватит, — передёргиваю я плечами и отступаю, — номер бабы Дарьи помнишь? Голова кружится. И слабость, будто прошла пятьдесят километров. Опускаюсь на диван. Передохнуть бы. Вот только со временем у нас не очень. Те из девяти, кто уцелел и выскользнул наружу, наверняка успели вызвать подкрепление... отрывок 3 ...Пустырь тянулся влево и вправо не меньше, чем на несколько километров, словно гигантская просека в городских кварталах. Очень удобно при «зачистках». Обходить это «окультуренное» пространство — далеко. А напрямую — метров триста, не больше. Попробуем рискнуть. Глянула на ребят. Жаль, что у Мака нет «ночников». Я заметила, как судорожно вцепился он в полу Катиной куртки. — Надо добежать до того дома. В школе и универе стометровки я бегала на «пять с плюсом». Но сейчас я не одна. Первый выстрел раздался всего метров через двадцать. Пуля просвистела над головой и выбила впереди фонтанчик пыли. Вторая — брызнула кирпичной крошкой почти у меня под ногами. Стреляли откуда-то сзади и явно с верхнего этажа. На открытом пространстве мы — отличные мишени... Я мчалась огромными прыжками... Хоть какое-нибудь укрытие! Канава! Неглубокая канава, наполовину заполненная водой. — Падаем туда, — крикнула я, выкладываясь в последнем рывке. И таки добежала, плюхнулась с размаха в вонючую, застоялую воду. Развернулась, вскидывая пистолет. Теперь поймать вспышку следующего выстрела... Катя и Мак не добежали. Мак, для которого вокруг была кромешная тьма, зацепился ногой за арматурину и упал, увлекая за собой девочку. Подняться им уже не дали. Несколько пуль заставили их вжаться в землю. Я выстрелила по вспышкам. Пыльные фонтанчики немедленно расцвели по краю канавы. Я дернулась к мутной поверхности воды. — Катя! Попробуй ползти! Словно в ответ — опять грохнул выстрел. — У-уй, — простонала сквозь зубы рыжая. И добавила несколько выражений, из тех которыми так восхищался мёртвый уголовник. — Тебя задели? — Поцарапали... Не дают с места двинуться. Козлы! Они выбрали отличную позицию. Мы — как на ладони. Но мы нужны живыми. Нас будут держать, пока не явится подмога. Сколько их? Уточним... Едва попыталась поднять голову, свистнуло возле самого уха. Инстинктивно, чуть не нырнула в грязную воду. Хотя, водой это можно назвать только с большой натяжкой... Ах, гад! Карабин или винтовка явно снайперские, с ночным прицелом. Но стреляли из того же окна, что и раньше! Да ведь он один! Есть шанс. Если только второй, где-нибудь рядом не отдыхает с аналогичной «железкой». — Катя, Мак, оставайтесь на месте, а то он вас искалечит. Попробую обойти урода. Я осторожно перевернулась на спину и расстегнула куртку. В американском полевом «камуфляже» предусмотрен объёмистый герметичный карман. Наверное, чтобы доллары не размокали. Я сунула туда ГШ. Несмотря на неприхотливость пистолета, полоскать его в грязи не стоит. Сделала глубокий вдох и нырнула в мутную, холодную жижу. Нырнула — это сильно сказано. Чтобы погрузиться целиком здесь слишком мелко. Я ползла по канаве, распластавшись по её дну, пока хватило воздуха. Потом чуть приподнялась над поверхностью и вдохнула носом. Запахи — ещё те. После такого — душа из «Кремлёвской» будет мало. После такого — надо часа три отмокать в медицинском спирте... Канава шла под углом, тянулась к тому самому кварталу, из которого мы выбежали. Пришлось сделать ещё несколько вдохов, каждый раз ожидая выстрела. К счастью, у снайперского прицела не такое широкое поле зрения. Хотя, днём бы меня это не спасло. Тяжелее всего были последние метры. Жижа превратилась в густую грязь. Мой вонючий «окопчик», сильно мелея, переходил в обширную полувысохшую лужу. Не рискуя поднимать голову, я преодолела эти метры в погружённом состоянии. Потом воздух у меня кончился и, лягушкой-переростком, я выпрыгнула из грязи. Трудно что-то разглядеть сквозь заляпанные «ночники», но я знала, что до ближайшего здания ещё несколько шагов. И я пролетела это расстояние, едва касаясь земли. Вжалась в бетонную стену и, переводя дух, извлекла пистолет. Выстрелов не было. Если снайпер и услышал что-то, увидеть он явно не успел. Холодная грязь стекала по лицу и шее. А мне почему-то было жарко. Вытерла изнанкой куртки «ночные глаза» и нырнула в ближайшее окно. Проскочила несколько комнат и оказалась напротив того самого дома. Наблюдала с полминуты. Вроде, тихо. Выпрыгнула наружу, промчалась через маленький дворик, отделявший меня от входа в подъезд. Пытаясь ступать по-кошачьи, что было нелегко в кроссовках сорок второго размера, поднялась по лестнице. Единственная уцелевшая на площадке дверь была железная. С вырезанным автогеном замком. Только мне — не туда. Я вошла, пересекла одну комнату, вторую... Стекло предательски хрустнуло под ногой. Он обернулся и выстрелил. Из дверного косяка полетели щепки. Не слишком это удобно: целиться через снайперский прицел, когда до мишени — четыре шага. А «ночников» он надеть не успел. Я не промахнулась. Трудно промахнуться с такого расстояния...  Скачать произведение
|
