|
Итак, дело было лет сто назад, еще в восемнадцатом, или как его потом называли в Европе, галантном, веке. В тот самый момент, как и сейчас, я решил отдохнуть от трудов праведных. А тут еще на мое счастье компанию мне составил один мой старинный друг — приятель, назовем его условно Генрихом. Настоящего имени не скажу, он постоянно им пользуется сам, к псевдонимам не прибегает. А рассказывать эту историю он мне разрешения не давал, по крайней мере, скрыв его настоящее имя, я останусь честным перед ним. Дело было в центре Европы. Семилетняя война уже окончилась, а революции еще не начались. Тишь да гладь. Неплохой момент в истории... Мы с Генрихом шлялись по кабакам, ярмаркам, театрам и балам. Генрих развлекался как мог, вовлекая в свои проделки порой и меня. Он даже в публичных домах ухитрялся придумать что-то новенькое, а уж просто приколам не было конца. Если я начну рассказывать подробнее, мы так и не дойдем до основного действия. Я впервые увидел героя этого эпизода, назовем его Каро, в театре. Давали оперу Генделя. Каро пел главную мужскую партию. Тенор. Совершенно бесподобный голос, невероятно широкий диапазон. Мне понравилось, хоть я оперу, честно говоря, терпеть не могу. Что же до моего приятеля, то он заранее вооружился соответствующими предметами, предназначенными для кидания в актеров и даже очень расстроился, что закидывание мочеными яблоками не состоялась. Опера имела успех. Публика преклонялась перед голосом Каро, особенно неистовы были итальянцы. Что не удивительно, поскольку тенор был их соотечественником. Второй раз я столкнулся с великим певцом на большом пиру, прямо за столом. Не помню, кто там расщедрился на угощение, и как мы с Генрихом туда попали, помню только, что стол был весьма богат, а французские повара, как и полагается, очень искусны. Что там ели, тоже не помню. Вокруг нас с Генрихом сгрудились, в основном, так сказать, лица с неординарной половой направленностью, которые откровенно пялились на моего друга. Он, знаешь ли, очень красивенький и молодо выглядит. Лет на пятнадцать. Знали бы, сколько ему лет, живо охладели бы. А Генрих, небось, уже обдумывал какую-нибудь хитрую проказу. Я уже много раз наблюдал его в подобных ситуациях, и, порой, чуть не умирал от смеха после какой-нибудь шутки. Иной раз шуточки бывали жестковатыми. Еще пол беды, если потерпевшие потом бегали по улице в чем мать родила, один раз дошло до того, что... Ладно, это отдельная история! Но в этот раз вышло по другому. К нам подсел Каро. Прямо к Генриху, там, где потеснее. И так, чтобы ни одна из дам, ходивших за ним по пятам, не смогла бы приземлиться рядом. Этим бедняжкам оставалось лишь бросать на него томные взгляды. Правда, и сидя рядышком с Генрихом, певцу пришлось повертеться под откровенными взглядами любителей мальчиков. Но тут ему было проще. С женщинами трудность была двусторонней, как у женщин с ним, так и у него с женщинами. А на содомитов он просто не обращал внимания, ведь на сцене на него тоже глазеют, так что пусть смотрят, это его не волновало. Какая именно трудность была у Каро с женщинами? Что тут непонятного... Все итальянские теноры были кастратами. Тем, кому эта операция была сделана в раннем возрасте, было просто, они ведь даже не знали, что такое женщина. В смысле ощущений. А вот Каро не повезло, его кастрировали лет в четырнадцать, когда ему уже снились сладкие сны. А может, он уже и успел попробовать запретный плод. Короче, женщин он любил, но увы... — Что, друг мой, слава и деньги требуют жертв? — обратился к Каро Генрих, — да, на что не пойдешь ради искусства. Я бы не смог этим пожертвовать, как ты! Ведь как вспомнишь постель с нежным телом... — Заткнись! — сказал Каро грубо. — Что так, не понимаю, — пожал плечами Генрих, — я только выразил свое восхищение человеком, способным пойти на такое ради высокого искусства прекрасного пения... — Слушай, мальчик! — рассердился певец, и продолжал, чуть ли не крича, даже с пеной у рта, — ни на какие жертвы я не шел, и ни какого вокала мне не нужно! Меня изуродовали насильно, понятно тебе! — и он схватил Генриха за грудки, поднял со стула и потряс им в воздухе. — Да я что, я ничего такого же не сказал, — промямлил Генрих. Все было очень натурально, я один лишь знал, что мой друг сейчас лишь старательно изображает испуг. В этот момент я понял, что вся эта провокация была задумана Генрихом изначально, с того момента, как к нам подсел Каро. — Тем, кто это тогда сделал, пришлось потом худо, — продолжал кипятиться Каро, — и тем, кто смеет насмехаться, придется не лучше. Будь ты постарше, я бы вызвал тебя на дуэль... — Ой, прости дяденька, я больше не буду, — сказал Генрих жалобно. Каро так и не понял, всерьез извиняется юноша или шутит, но решил не продолжать конфликта. — Если тебе, парень, хочется такой славы, — сказал он Генриху уже почти спокойно, но все еще зло, — то пойди к цирюльнику, заплати, и твой голос быстро станет таким же нежным и красивым. А я бы отдал все, чтобы вернуть все назад, стать здоровым мужчиной! — Так, прямо, все бы и отдал? — Да, — он взглянул на Генриха с сожалением, — но это, увы, невозможно... — Если ты серьезно насчет того, что все бы отдал, — Генрих посмотрел на Каро вполне серьезно, — то еще неизвестно, может и можно что-то сделать. — Как? — Заходи завтра ко мне, все и обсудим, — сказал Генрих, — если, конечно, хочешь... — Хочу! * * * — Что ты такое задумал с тем без-яйцевым пареньком? — спросил я своего друга сразу же, как мы остались наедине. — Да пришла в голову одна мысль, — усмехнулся Генрих. — Поделишься? — А ты мне поможешь? — Что же я должен сделать? — спросил я насмешливо, — яйца пришивать я еще не научился! — Вот это как раз и не твоя забота. — А что же будет моей заботой? — Ты не мог бы изобразить, — он хитро прищурился, — самого Сатану? — Глупая шутка! — А по моему, ничего сложного, — рассмеялся Генрих, — немного огня, дыма, запах серы... — Рога и копыта, — продолжил я, слегка рассердившись, — не будет никаких рогов и копыт, запомни! — Хорошо, пусть не будет рогов и копыт, — Генрих был уже на все согласен, — но что тебе стоит побыть немного владыкой ада? — По моему, я уже тридцать тысяч лет только тем и занимаюсь... — А теперь изобразишь себя так, как это представляют себе смертные! — Глупость какая... — Ну пожалуйста... — и мой друг начал меня уговаривать. Процесс продолжался около часа, после чего я сдался. А Генрих начал на полном серьезе писать сценарий предстоящего спектакля. На бумаге. Хорошо, хоть не кровью. Но на счет крови я, кстати, оказался провидцем. * * * — Ты хотел со мной поговорить, — Каро смотрел на Генриха с надеждой, — сказал, что это возможно... — Да, возможно, — кивнул Генрих, — но очень дорого стоит! — Я готов платить любую цену, — Каро чуть ли не трясся, — у меня много денег, есть два дома, настоящие замки. Сколько хочет твой лекарь? — Ты не понял, — покачал головой Генрих, — нет никакого лекаря! — Ты что, посмеялся надо мной? — Да нет, просто тут не в медицине дело. — Тогда колдовство? — В своем роде... — Я готов на все! — сказал Каро, — пусть будет колдун или ведьма. Пусть назначат цену! — Увы, не колдун и не ведьма, — покачал головой Генрих, — и оплата не деньгами. — А чем? — Посмотри на меня, — сказал Генрих, — я красив и юн, не так ли? — Да, разумеется, ну и что? — А то, что мне уже триста лет отроду! — Не может быть! Я наблюдал эту сцену из соседней комнаты. Тут мне стало смешно. Генрих, мягко говоря, несколько преуменьшил свой возраст, а ему еще и не верят! — Я открою тебе свою страшную тайну! — заявил Генрих, — я действительно родился в одна тысяча четыреста шестьдесят втором году. И был очень, очень красивым парнем. Был я богат, умен, образован, всегда со вкусом одевался. И не имел отказов в любовных делах. Ты и представить себе не можешь, сколько у меня было женщин. И мне казалось, что не будет им конца. Только однажды я услышал первое «нет». И понял, что сам стал старым вонючим козлом, которых до этого так презирал. Человек я был решительный. Нет так нет, и жизнь такая ни к чему. И я решил покончить счеты с жизнью. Самоубийство, конечно, грех. Но, к нашему счастью, существуют еще и дуэли. Я стал заправским дуэлянтом. Бывал не раз ранен, но, увы, не убит. Я стал все больше и больше лезть на рожон. Оденусь побогаче, иду ночью гулять в самый гнусный квартал. А разбойники, гады, так от меня и шарахаются! Тогда пришла ко мне мысль — обратиться к наемному убийце. Но тут начали мысли разные приходить в голову — если я заплачу убийце, за то, чтобы он меня убил, не будет ли это все равно грехом? Тогда я пошел на исповедь к одному священнику. Люди считали, что он святой. И, действительно, никто за ним никогда греха не видел. Чудеса совершал, наложит руки на голову больного — тот и поправится. Бывало, прозревали слепые. А уж сколько припадочных излечил — так и числа нет. Вот пришел я к этому святому и задал свой вопрос. Он поинтересовался, почему я решил умереть до отпущенного мне срока. Я ему все и рассказал. Тогда тот священник и говорит мне, что, как бы я это не делал, все равно на мне грех смертельный будет. И не будет мне прощения от Господа! Тогда спросил я его, что же мне делать. Думал, скажет, покайся, смирись и так далее. А он мне вдруг признался в том, в чем я тебе сейчас признаться собираюсь. Дело было так. Тот священник, простой монах еще тогда, очень хотел стать настоящим святым. Молился истово, не нарушал никогда никаких запретов и заповедей, все посты держал и плоть исправно умерщвлял. Многих похвал добился. Вот только тех чудес, коими прежние святые славны были, совершать не мог. И потому страдал. Дело разрешилось самым удивительным образом. Явился к нему сам Диавол, да сразу к такому искушению приступил, что и отказать монах ему не смог. А именно? Монах продает свою душу Сатане, а тот его, в награду, делает святым при жизни и канонизирует после смерти! Представляешь? Монах согласился. Написал договор, подписался. И начал чудеса творить... Потом его, действительно, к лику святых приобщили. После смерти. Вот мне тогда тот священник и говорит — хочешь, познакомлю с тем, кто все твои проблемы решит? Я и согласился. Свел меня тот священник с дьяволом. Тот сразу типовой договор предложил. Ну я там себе долгие годы жизни в юном прекрасном теле вытребовал, чтобы отказов от женщин не бывало, тоже, разумеется. И все это за свою бессмертную душу после смерти, разумеется. Правила требовали, чтобы я сам, своей рукой, тот договор написал. А я стал писать еле-еле, медленно, буква за буквой. Да еще, ошибусь, порву, заново начинаю. Сатана ждать устал, говорит, у меня и без тебя забот полон рот. Я пообещал к следующему утру непременно закончить. Ты, конечно, догадался, что это не зря я дело тянул. Договор я быстро написал. Да место свободное между двух строк оставил немножко, да так, что незаметно было. Потом взял молока и в то место еще несколько слов вписал. Молоком, разумеется. Когда оно высохло, так незаметно стало. На следующий день явился дьявол. Договор прочитал, потребовал, чтобы подпись была моей кровью. Ну я еще постарался, долго подписывал, чтобы нечистый не догадался ни о чем. Подписал кровью, потом Сатана подписался. И сказал, что теперь этот договор уничтожить уже нельзя. » В самом деле?» — говорю, а сам, якобы чтобы проверить, договор к свечке и поднес. Сатана лишь рассмеялся. А потом, когда увидел, что на договоре еще слова появляться стали, смеяться перестал и в бешенство пришел. Да поздно было, ведь и сам уже подписал. Что дарует мне абсолютное бессмертие... — Так значит ты продал душу дьяволу? — спросил Каро. — Да, но вот как он ее получит, если я все время жив буду! А если умру — так ведь тогда будет неисполнение договора с его стороны, следовательно договор можно будет считать недействительным! Да, я имею некоторые завязки с дьяволом, я ему даже душу вроде бы продал, — Генрих усмехнулся, — причем могу помочь в этом деле и тебе! — Я должен подумать, — сказал Каро. Думал Каро очень долго, аж до следующего утра. О чем? Кто его знает... Может, мучился над проблемами греха, а может — придумывал хитрость какую. Как, скажем, глупого дьявола облапошить покрупнее? Представляю, какие сны ему снились, если он, конечно, вообще спать ложился. Как черный, рогатый, с хвостом вынимает из-за пазухи голеньких грудастых бабенок, демонстрирует и шепчет сладким голосом: «Отдай душу, отдай душу!». Итак, утром Каро заявился к Генриху домой и заявил, что согласен встретиться с нечистым. Но необходимо обсудить некоторые детали. Но об этом он уже будет говорить непосредственно с Сатаной, минуя посредников. А Генриху нужно только свести их. — Хорошо, сейчас организуем! — обрадовался мой приятель. — Куда отправляемся? — Зачем отправляться? — пожал плечами Генрих, — мы его прямо сюда вызовем. — Что мне для этого надо сделать? — спросил певец. — Встань в угол и не мешайся! После чего Генрих нарисовал большую пентаграмму посреди комнаты, сел рядом с ней, скрестив под собой ноги и начал что-то там говорить громким, торжественным голосом. Были ли это кулинарные рецепты тринадцатой империи Дзинь на их родном языке или мой приятель импровизировал — неизвестно, но когда я почувствовал, что процесс мне уже изрядно надоел, я решил откликнуться на зов. Над моей внешностью мы уже изрядно поработали, причем Генрих сработал и за парикмахера (совсем не просто оказалось заставить волосы стоять дыбом — пришлось применить электричество и в таком виде опрыскать специальным лаком...), и черты лица изменял, как считал нужным. Пострашнее, само собой. Потом и костюмчик подобрал. Короче, я был готов. Материализовался я прямо в центре пентаграммы, предварительно запалив пару кусочков серы под каблуками. — Зачем ты звал меня, жалкий смертный? — сказал я шипящим голосом. Грозным голосом я говорить бы не смог, потому как давился со смеху. — Этот человек, — Генрих указал на Каро, продолжавшего стоять в углу, как провинившийся мальчик, — хочет заключить с тобой договор. — Прекрасно, — сказал я и жестом фокусника вытащил из рукава свернутую в трубочку бумагу, положил ее на стол, развернул, — не будем терять время. Здесь готовый типовой договор. Уже все написано и мною подписано. Остается расписаться. — А условия? — спросил ошеломленный Каро. — Все условия записаны, остается вписать желание. — Как, одно? — А ты, что думал, три, что ли? — Так обычно бывает три желания, по крайней мере... — Я тебе не джинн какой! — продолжал шипеть я, — если тебе нужно три желания — отыщи амфору с джинном, открой, выпусти джинна и — вперед с песнями! А мне некогда с тобой тут возиться, или ты подписываешь договор, или больше меня не увидишь. — Ну, а условия? — Знаем мы эти условия! Каждый норовит обмануть бедного черта. Я теперь только сам договора пишу, заранее. Будем сделку заключать? — Да, — промямлил Каро, — но хотя бы одно желание у меня есть? — Говори свое желание, я сам впишу. — Я хочу стать мужчиной, — сказал, заикаясь, Каро. — А ты что, баба, что ли? — Нет, просто у меня кое-чего не хватает. — Разденься и покажи! После чего я напялил очки на свой страшный, горбатый, с бородавками нос и начал рассматривать оголившегося Каро, приговаривая время от времени «Да-с». Генрих рассказывал потом, что я несколько перестарался, утратил свой грозный вид и стал сильно смахивать то ли на лекаря, то ли на ученого. Впрочем, оценить комизм сцены смог только мой приятель, Каро было не до шуток, он дрожал всем телом, стоя со спущенными панталонами перед самим Сатаною. — Что ж, вполне излечимо, — заключил я наконец, — вписываем, что требуется антикастрация? Каро долго моргал глазами, потом до него, наконец, дошло и он кивнул головой. Я вписал что-то в договор и предложил подписать его. Надо отметить решимость парня — он сам спокойно сделал себе надрез, окунул перо прямо в рану и расписался на моем документе. Я тут же свернул его и спрятал. Мне стало вдруг немного жалко объект нашей с Генрихом шутки, ведь для него все это было на полном серьезе. — Выпьешь половину, а другой половиной помажешь, где нужно! — я извлек из другого рукава флакончик и поставил на стол. Зелье мне дал Генрих. Что он туда намешал, я не знаю. Вернее, догадываюсь об одном компоненте, но, пожалуй, лучше промолчу... После этого я встал в центр пятиугольника, погрозил пальцем Генриху и со словами «я еще до тебя доберусь» растворился в воздухе. Материализовался я в соседней комнате и сразу приник к смотровому отверстию. Каро пытался быстро одеться. Генрих подошел между тем к столу, взял флакончик, начал разглядывать, вынул затычку, понюхал, сделал вид, что собирается попробовать. — Не тронь, это моё! — истошно завопил Каро, бросился к Генриху, выхватил флакончик, но запутавшись при этом в спустившихся до колен панталонах, грохнулся на землю. Успев схватить ртом флакончик, между прочим. Этакий хваткий паренек! Высосав почти все содержимое, Каро начал с остервенением мазать себя в известном месте, потом немного успокоился. Генрих подошел поближе, наклонился и начал рассматривать у певца между ног. На носу у него уже пребывали те самые очки, которые я позабыл на столе. — Интересно, как быстро они будут отрастать? — спросил Генрих самого себя, наморщив лоб и придав при этом себе голос и осанку ученого мужа. * * * По всей видимости, процесс прошел быстро и уже на следующий день великого тенора видели в кампании сразу троих девиц. На лице у него отражалось прямо-таки райское блаженство. Согласно сообщениям Генриха, устроившего маленькое наблюдение за Каро, он выходил из дома лишь для того, чтобы привести очередную поклонницу. Во разбаловался! Ну, это была самая скучная часть рассказа. А дальше случилось то, на что и рассчитывал мой злой приятель. Скандал произошел в конце той же недели, в опере. Догадался? Великий тенор вышел на сцену, открыл рот, захрипел, а потом еще и запел... басом! Что творилось в театре! Вернее, что только не летело в бывшего кумира. Каро моментально оказался весь в моченых яблоках и тухлых яйцах. Дамы визжали, чуть ли не плевались. Хозяин театра тут же, за кулисами, подошел за кулисами к Каро и объявил, что тот больше никогда не будет петь в его театре ... Вернувшись домой, бывший великий тенор обнаружил, что лишился не только славы, но и женщин. Да, да, все его поклонницы прямо-таки испарились. Ведь они любили в нем великого артиста, купались в лучах его славы. А поскольку купаться стало уже не в чем, они отправились искать другой водоем. Так Каро впервые за эту неделю улегся спать один. На следующее утро к нему явились кредиторы. Этот удивительный народ все чует — стоило распространиться слуху о фиаско Каро в театре, как они тут же кинулись проверять его кредитоспособность. Да еще и оба дома оказались на поверку заложенными, а закладные не выкупленными. Раньше Каро никакого внимания на обращал на свои денежные дела, любые бреши легко закрывались теми суммами, которые первый тенор Европы получал за свои выступления. А сейчас денег не было. Он кинулся было к прежним друзьям, покровителям, меценатам. Все двери оказались для него закрытыми. Что было делать? Ведь неожиданно за пару небольших предметов, болтавшихся сейчас между ног, пришлось заплатить утратой славы, денег, положения в обществе. А что он получил? Ведь женщин как не было, так и нет, только по разным причинам. Раньше — потому что он не мог, а теперь уже они не хотят. Был кумир, да весь вышел. Сейчас он для светских дам — ноль без палочки. Даже на проституток нет денег! И за все это счастье он заплатил еще и своей бессмертной душой... * * * Генрих выждал некоторое время, а потом заявился к бывшему великому тенору, а ныне никому неизвестному басу прямо домой. Прислуги уже не было — по отсутствию денег отсутствовала и прислуга. Генрих ввалился прямо в спальню Каро. В руках мой приятель держал большие ножницы, коими весело пощелкивал. — Я нашел решение всех твоих проблем! — заявил он с ходу. — Как это, что это... — забормотал разбуженный и еще не пришедший в себя Каро. — Все просто, — сказал, лучезарно улыбаясь, Генрих, — раз, и готово! Мгновенная боль, я это очень быстро сделаю. И уже через неделю ты снова будешь петь в опере! — Ты что, предлагаешь мне... — Ну конечно же, — чуть ли не пропел Генрих и попытался стащить с певца одеяло. При этом он продолжал пощелкивать ножницами, которые уже начали приводить Каро в состояние трепета. — Нет! Нет! — закричал Каро, спрыгнул с кровати и начал прятаться от Генриха по углам, закрывая при этом руками дорогие ему места. Мой злой приятель некоторое время преследовал его, прижимал к стене, щелкал ножницами и уговаривал всячески. Но Каро был тверд в намерении не смотря ни на что остаться в полном комплекте. — Так что же, не будем? — спросил наконец Генрих. В его голосе было разочарование, — Ведь для тебя хотел постараться, как другу одолжение сделать! Ошибочку исправить! — Что-то мы раньше в друзьях не хаживали! — рассердился Каро, выхватил из рук Генриха ножницы и наставил их прямо к его горлу. — Ты что делаешь, я же к тебе с добром! — Генрих вовсю изображал испуг в своем голосе. — Не верю я тебе, — сказал Каро зло, — а ну, отвечай, что нечистый еще задумал? Мало ему моей души! Зачем еще тебя послал? — Никто меня не посылал, я сам, по своей доброй воле... — Не верю я в твою доброту! — и Каро нажал острием ножниц в горло Генриха, — если сейчас же не расскажешь, почему это ты так обо мне печешься, то воткну и посмотрю, какой такой ты бессмертный стал после договора с дьяволом! — Я все расскажу, только отпусти! Каро выпустил Генриха, тот отряхнулся и начал «каяться». — Это грех такой с моей стороны. Все Испания проклятая виновата! — Причем тут Испания? — продолжал сердиться Каро. — Был я в Испании, в Мадриде. Зашел в одну харчевню. Я любитель, знаешь ли, отведать что-нибудь новенькое, а та харчевня славилась особыми, исключительно специфическими испанскими особыми блюдами. У них бульон, к примеру, так там вообще все плавает, что только на кухне найти можно! И рыба, и мясо, и овощи, и деревяшки какие-то... — Хватит про бульон! — Ладно, ладно, — продолжал Генрих, — заказал я одно блюдо, оно самое дорогое там было, да и название понравилось. Приносят — оказывается это специально протушенные яйца быка. А хозяин еще и говорит, что прямо с корриды... Мне блюдо это очень понравилось. Я там, в тот момент, с одной симпатичной испаночкой любовь крутил. Гордая такая, нипочем не даст, пока не... Ну да не об этом речь! — Вот именно! — у Каро было зверское лицо. Ведь Генрих опять осмелился наступить на больное место. — Так вот, привожу свою даму в то заведение. Заказываю себе снова то же блюдо. Решил свою брюнеточку удивить. Приносят мне заказанное блюдо. Смотрю. Что такое? От теленка, что ли, от молочного отрезали? Зову хозяина. Ругаюсь. А тот мне в ответ — это блюдо специальное, с корриды. Так и называется — «Ядра с корриды» (Перевод с испанского не совсем удачен. Звучало почти поэтически). И не всегда там быка побеждают, бывает, что и наоборот! — Так это что, из тореадора, что ли? — Ну да. Делать нечего. Пришлось испробовать. И так мне те тушенные тореадоровы яйца понравились, что я рецепт у повара за немалые деньги купил. И все мечтал приготовить, да не из чего было. А тут услышал про твои проблемы с голосом. И решил — тебе, как другу, добро сделаю, да и сам полакомлюсь... Каро стоял в некоторой растерянности. Генрих, воспользовавшись моментом, бросился наутек. Придумывать следующую забаву. И придумал. * * * В тот же день, к вечеру, он вновь завалился к новоиспеченному басу. И начал вновь... — Давай рассуждать, как юристы. Тебе ведь обещана декастрация? Правильно? А количество раз не оговорено! Таким образом, если сейчас тебя кастрировать, то нечистому, для сохранения статуса-кво придется вновь тебя лечить. Если повторить это пару раз, то он поймет, что проще выделить тебе сразу бочонок эликсира. Я берусь его убедить! — Ага, значит ты собираешься перед каждым выступлением в опере отрезать мне... — Ну и что же, — пожал плечами Генрих, — чего не вытерпишь ради высокого искусства! — А отрезанные куски моей плоти ты будешь тушить и поедать? — Знаешь, я тут на досуге все обдумал, — Генрих говорил с какой-то явно заинтересованной интонацией, жестикулируя и помахивая указательным пальцем перед лицом Каро, — мы можем открыть заведение, ресторацию такую роскошную, будут крупные деньги. Выручку разделим по — честному, на — пополам, ну я вообще то хотел шестьдесят процентов... — Я никогда не дам тебе до себя даже дотронуться! Генрих ничего не ответил, изобразил разочарование. Потом попробовал осторожно, с опаской, дотронуться пальцем до Каро и едва уклонился от удара кулаком. — Ладно, ладно, я беру свое предложение обратно! — Так то лучше будет... — Но послушай, если не я, найдем женщину с соответствующими наклонностями, купим ей острые ножницы... — начал Генрих, но увидев зверское выражение на лице Каро, умолк. Потом все-таки продолжил. — Ну, хорошо, найдем женщину без наклонностей, будем ей деньги платить. Назначим яйцерезкой... Это была последняя капля. Пришлось покинуть помещение... * * * На следующее утро вновь является Генрих. Уже без ножниц. Будит Каро, садится как ни в чем не бывало к нему на постель и заявляет, что придумал, как делу помочь. — Что же ты еще такого придумал? — спрашивает Каро недоверчиво, даже с ненавистью. — Смотри, какую штуку я тебе принес показать, — говорит Генрих и вынимает такой странный механизм, состоящий из таких меленьких железных листочков, приставленных друг к другу. Они образовывали две полосы, между которыми находился подвижный замочек. Это было изобретение одного гениального механика какого-то древнего царства и было предназначено для одежды императрицы. Та была столь благодарна изобретателю и столь восхищена его умом, что приказала вставить это устройство ему прямо на голову, предварительно распилив череп. Так, чтобы она могла демонстрировать этот великолепный мозг иностранным послам, открывая его одним движением руки. Увы, бедняга почему-то не выжил после этой операции... Генрих между тем продолжал, — хитрая штука, почти волшебная. Смотри, ведешь замочком с эту сторону — соединяется, в другую — расходятся, — он продемонстрировал действие устройства, — Прямо чудо! — Да, удивительный механизм, — согласился еще ничего не подозревающий Каро. — Мне за эту штуку парижские портные столько бы золота отвалили, — вздохнул Генрих, — но долг есть долг, раз уж вовлек тебя в эту историю, надо выручать. Придется пожертвовать этим чудо — механизмом ради тебя. — Не понял! — Каро уже почувствовал подвох. — Ну чего тут непонятного, — пожал плечами Генрих, — мы твоих круглых друзей на эту штуку приделаем. Как захочешь по дамам пройтись, раз, — Генрих продемонстрировал смыкание металлических змеек, — и все у тебя как надо. А надо в опере спеть, — Генрих скорчил гримасу, открыв и скривив рот, — два! — он повел замочком в другую сторону, размыкая полоски, — и ты снова поешь тенором! — Ты что же, хочешь мне яйца пристегнуть этой штукой? — Ага, разве не здорово? — С меня хватит! — воскликнул Каро, вскочил с кровати и выхватил неизвестно откуда шпагу. — Мы что, драться будем, что ли, — удивился Генрих, проворно вытаскивая свою коротенькую, под рост, шпагу. — Да, и насмерть! — воскликнул Каро и бросился на моего юного друга, размахивая шпагой. Генрих отбил пару ударов, а потом просто выскочил из комнаты, успев запереть снаружи дверь. — Вернись, трус! — закричал ему вслед Каро. Потом выглянул в окно. Генрих стоял уже на улице. Причем эта рыжая скотина нагло улыбалась. — А ты неплохо фехтуешь, — крикнул Генрих и начал махать шпажонкой, имитирую бой, — советую поступить в армию. Фельдмаршалом станешь, если яйца ядром не оторвет! * * * Каро подумал — подумал, и... пошел в армию. А что было делать. Ни денег, ни голоса больше не было, славы — подавно. Сидеть в долговой тюрьме? Армия была наилучшим выходом. К тому же Каро твердо решил умереть мужчиной! Конечно, все уже ожидают грустного рассказа о том, как в первом же бою первое же вражеское ядро оторвало так дорого доставшиеся Каро мужские достоинства? Нет, ничего подобного не случилось. Каро сделал неплохую карьеру, показал себя неплохим солдатом и офицером. Умер он через пять лет. Заразившись сифилисом... Думаете, на этом конец? Как бы не так! Наш друг Генрих присутствовал на похоронах. Не знаю, каким образом, но перед тем, как крышка гроба была заколочена, он ухитрился вложить в руку не способного теперь к сопротивлению покойника тот самый документ... Вообще, Генрих, как вы поняли, прескверный мальчишка. Для которого ничего святого не существует. И за что только я его так люблю? Итак, продолжим. Куда уж дальше, если героя повествования похоронили? Ну, если ты атеист и не веришь в загробную жизнь, можешь дальше не слушать. Интересно? Тогда я продолжаю. Скажу сразу, общий настрой у тех, кто проводит так называемый суд на том свете, достаточно веселый. С одной стороны, вникая в житейские дела, по — другому и нельзя, а то с тоски повесишься! Да и чего печалиться, ведь у покойников уже все позади... — Гляди-ка, какая рожа недовольная! — воскликнул пробегавший посыльный, потом остановился и начал рассматривать Каро, — и с бумагой какой-то в руках! Держу пари, что это индульгенция какая-нибудь... — Бумаги, подписанные неофициальными лицами, вроде папы римского, недействительны! — монотонно произнес судья. — Это не индульгенция, это — договор... — растерялся Каро. — Дай посмотреть! — сказал посыльный, выхватил бумагу, прочитал и начал истошно хохотать, потом, не выдержав, начал кататься по полу, держась за живот. Одно дело, когда шутишь и слегка подкалываешь испуганно озирающиеся души только что прибывших. А тут, представьте, появляется личность с документом, из которого явствует, что данный субъект продал свою душу дьяволу со всеми вытекающими отсюда последствиями. Что тут началось. Собрались все — все. Читали документ, животы надорвали от смеха. Потом начали пужать сковородками раскаленными да крюками острыми. Каждый стремился внести свою лепту в это веселье, придумывал свою страшилку. Одному Каро было не до смеха, он и так шел сюда обречено. А тут еще и стал всеобщим посмешищем. Когда веселье поутихло, Каро осведомился, что же тут было смешного. И разве его не собираются отправить в преисподнюю. Тогда его судья, собрав все остатки серьезности, объяснил, что преисподняя — это такое лечебно — восстановительное учреждение, предназначенное для лечения тех заблудших душ, которые сами стремятся получить данное лечение. Причем лечение исключительно добровольное. Ведь у людей есть комплекс вины, греха. И помочь справиться с этими переживаниями могут те, кто работает под началом Люци. В основном, лечение — это беседы, психоанализ. Как? Дело добровольное? Каро страшно удивился. А ему еще и говорят, что попасть в преисподнюю трудно, просто так туда пускают только в самых тяжелых случаях, остальные ждут своей очереди. А с такими делами, как у Каро, даже на очередь не поставят — не с чем! А документ? Подпись? Ну что же... Если Сам подписал, так и быть, можешь отправляться... Каро и глазом моргнуть не успел, как его переправили в ад. Там его уже ждали. Ведь слухи распространяются в момент. А тем более, подобные, почти анекдотические. Как раз на следующий день должен был состояться большой ежегодный бал — карнавал. Чего греха таить? Каро со своей неуничтожимой бумагой стал гвоздем программы. Чуть ли не героем. Часть славы и поздравлений досталась и Генриху, которого приглашали по традиции каждый год на этот карнавал. В конце концов единственный за всю историю договор с Сатаной повесили на самое видное место, чтобы в течение последующих веков им могли любоваться все желающие. * * * А над Каро судьба вновь подшутила. В своем следующем рождении он был женщиной и родил, вернее родила, двадцать пять штук детей...  Скачать произведение
|
Работы автора: Шарлатан Шпаргалка для писателя По праву последнего Публикации: Последний леший Крутен, которого не было
|
